Наш Дмитрии Павлович

Наш Дмитрии Павлович

Я был удивлен, когда в далекой Братиславе переводчик спросил у меня, не привез ли я случайно с собой из Москвы книгу стихов Дмитрия Зуева.

– Простите, но он никогда не был поэтом.

– То есть как это не был? Сошлюсь на авторитет великой русской актрисы Щепкиной-Куперник. Заполняя как-то анкету, на вопрос – «Ваш любимый поэт?» – она ответила: «Дмитрий Зуев».

– Может это однофамилец нашего бывшего сотрудника? – засомневался я. – А помните, не упоминала ли Щепкина-Куперник название книги?

– Ну как же, «Записки фенолога».

Я рассмеялся.

– Да, это не однофамилец. Это старейший сотрудник «Вечерней Москвы». Он действительно никогда не писал стихов. А Щепкина-Куперник, видимо, имела в виду поэтичность книги. «Заметки фенолога» многие годы печатались на страницах газеты, а потом были собраны в отдельную книгу.

Переводчик – твои глаза и уши, когда находишься в зарубежной командировке, без него и шага не ступишь. Мы с ним быстро подружились. А тут еще нас сблизил

Зуев. Мой переводчик просил, чтобы я рассказал ему все, что знаю об этом человеке-легенде, выспрашивал все новые и новые подробности.

У нас в редакции над Зуевым все немножко посмеивались, но отзывались о нем удивительно тепло, если угодно, с оттенком эависти, гордились дружбой с ним.

Как он выглядел? Копна седых волос, в правом глазу – неизменный монокль, с которым, казалось, он не расставался ни днем, ни ночью. Любил почудить. Уже немолодой человек, будь то дома или в редакции, он залезал на стол и прыгал с него, приговаривая: «Следи за моноклем». А тот, словно приклеенный, прикрывал глаз. Летом ходил в старом, поношенном пиджаке, зимой – в видавшем виды распахнутом пальто. Всегда при нем была авоська, нет, не с продуктами, а с множеством старых газетных полос. Авоська заменяла ему портфель, в ней он хранил свою будущую книгу. Зуеву в газете отводилось строк 70–80, ну в крайнем случае сто. Он же выкладывал на редакторский стол пятисотстрочные обозрения погоды. Если случалось, что в номер его заметка не попадала, сердился, вбегал в кабинет к редактору с криком:

– Совсем тут зазнались, обюрократились! Заполняете полосы макулатурой, дребеденью, а высокую литературу «Заметки фенолога» маринуете. Стыдно, да и только!

Правил его материал заместитель ответственного секретаря. Если Зуев не соглашался с сокращениями, он демонстративно хлопал дверями и убегал со словами: «Никого не желаю видеть». Заместитель ответственного секретаря, мы его называли «Митькин дублер», обреченно садился за письменный стол и писал за Зуева так похоже, что порой и сам Зуев сомневался, кто истинный автор.

Заходя в машинное бюро, Дмитрий Павлович актерски поставленным голосом возвещал: «Встречайте, явился». В эту минуту все смотрели друг на друга с надеждой, что не тебе предстоит печатать. Почерка Зуева разобрать никто не мог, а сам он диктовал свои материалы нараспев.

Зуев ориентировался в лесу лучше, чем в городе. Он обладал таким богатым запасом знаний и впечатлений, что мог писать свои поистине художественные миниатюры, не выезжая за город.

В первые послевоенные годы сотрудники редакции по воскресеньям любили коллективно выезжать в уютный подмосковный дом отдыха.

Неизменно с ними бывал и Дмитрий Павлович. Он вставал позже других и первого встречного спрашивал:

– Скажи, пожалуйста, ты давно на ногах?

– Да, часов с семи.

– А не помнишь, облачка были?

– Что-то не припомню, было довольно пасмурно, а потом и солнышко выглянуло.

Этого было достаточно, чтобы Зуев сочинял очередную миниатюру…