Ямщик и пахарь

Ямщик и пахарь

С нового года мне предстояла новая работа – ямщичить, вывозить из колхозных амбаров зерно на Борисову гору, в «Заготзерно». Расстояние 110 километров. Три дня в один конец и три дня обратно. Туда и обратно с грузом. Возчиков было несколько человек, но все вместе собирались к выезду не всегда.

Дали мне две лошади и двое саней. Мои лошади принадлежали «Союзпушнине». Одна лошадка очень хорошая, а другая больная. Что-то с дыхательной системой у неё было не в порядке.

Технология перевозок была проста. Нужно было принять грузы на Втором участке и везти. На каждую лошадь полагалось 300 килограммов груза и фуража на дорогу. Самым трудным для меня были погрузка и выгрузка. Мой собственный вес тогда составлял вряд ли больше пятидесяти килограммов, а каждый мешок зерна весил столько же. Требовалась помощь, чтобы взвалить его на плечо, а в «Заготзерне» ещё поднять на этаж выше и засыпать зерно в бункер.

Зима была морозной, одежда худенькая. Единственное, что спасало, – тулуп из некрашеных овчин, приобретённый в ссылке. На санях в дороге долго не усидишь. Холодно, ноги мёрзнут. Поэтому половину пути, чтобы согреться, идёшь пешком. У лошадей ноздри забиваются льдом. Всё время приходилось его счищать, иначе лошадь задыхалась. Вторая проблема – дорога-однопутка в один санный след. При каждой встрече в пути обозов приходилось сворачивать, сталкивать лошадей в глубокий снег, а потом из него выбираться и даже на морозе перепрягать лошадей. Разъездов не было. Поэтому старались выехать с постоялых дворов пораньше.

Работа ямщика – дело хлопотное. Он практически занят круглые сутки. Приедешь на постоялый двор, выпряжешь лошадей. Надо дать им остыть, потом напоить, дать сена. Ночью ещё сходить и посмотреть. А рано утром снова напоить, дать овса и опять запрягать в дорогу. Я не сказал ещё, что надо вовремя чинить сбрую, проверять, в порядке ли сани.

Хлопотны ямщицкие дела. Всем известна песня «Ямщик, не гони лошадей…», в какой-то мере трагичная. Но мы возили не людей, а груз, занимались более скромным делом, хотя и в нашем деле были свои трагические моменты. Кроме перевозки грузов, мы часто ездили за тридцать километров за сеном в Монастырку. Уезжали почти ночью. Успевали наложить сена на двое саней и вечером возвратиться в посёлок.

Сначала сами протаптывали дорогу в глубоком снегу, потом тянули лошадей к стогу. Сильно выматывались. Я был рослый, но очень худой и порой стеснялся своей худобы. Дома стыдился раздеваться до пояса. Бабонька успокаивала меня: «Не бойся, Витя, своей худобы, помни пословицу: худая телега дольше скрипит». И действительно, худоба со временем прошла. Кости обросли мясом, и Бог дал мне прожить долгую жизнь, когда другие братья не дотянули до моих лет. По своему возрасту я всегда был сильным и ловким, всегда был сухопарым. Никто из моих сверстников меня не перебарывал.

Одевался по молодости я неважно. Не во что было. Вся моя одежонка состояла из телогрейки, ватных брюк и простой рубахи. Даже свитера никакого не было. Не было и шарфа. Только ситцевая повязка вроде кушака. Правда, на руках были лохмашки из собачьей шкуры. Они и выручали, не давали совсем околеть. А морозы доходили до пятидесяти градусов!

В дороге мы всегда скандалили со встречными подводами, кому уступать дорогу, залезать в глубокий снег. Со снегом была связана вся моя жизнь, поэтому я хорошо ходил не только на охотничьих лыжах, но и потом, во Владивостоке, на спортивных.

На вывозке зерна я проработал до весны 1942 года. Весной мобилизовали в армию мою любимую лошадь – гнедка. Мне самому надо было отвести его на призывной пункт в Асино. В последний раз в деревне Калиновке я хорошо его накормил. Отдал весь запас овса, и он резво бежал у меня до Асино. Там я освободил гнедка от саней и повёл в поводу до приёмного пункта. Моя лошадь была признана годной в армию. Обнял я гнедка за шею, постоял с ним и у всех людей на виду заплакал. И он, мне кажется, тоже пустил слезу. Возвратился домой я уже на попутной подводе.

В конце мая забрали в Красную Армию моего брата Митю. Он ждал призыва и даже не поехал поступать в институт. А зря! Из института ему была бы прямая дорога в военное училище или в элитные войска. А так он с другими ссыльными мальчишками попал в пехоту, а с нею сразу же в Пинские болота. Там ему не смогли своевременно оказать квалифицированную медицинскую помощь, и Митя скончался на операционном столе от гнойного аппендицита.

Наше прощание с ним было тяжёлым. Жизнерадостный человек, добрый и мягкий, Митя словно чувствовал, что уходит из дома навсегда. За посёлком при расставании он крепко обнял меня и поцеловал, что никогда не бывало при расставаниях мужчин Неволиных.

Как только после таяния снегов подсохла земля, я вместе с другими хлеборобами выехал в поле пахать. Я любил пахать. Выезжали рано, а природа будто расцветала. Никогда не забуду трелей жаворонков. После ссылки я почему-то никогда их больше не слышал. Жаворонки забирались высоко в небо, а потом молниеносно пикировали к земле, издавая при этом неповторимые трели. Заслушаешься!

После пахоты на полях начиналось боронование, потом сев, прополка и уборка урожая. Полёгшую рожь всегда убирали серпами, а овёс гребками. В перерыве созревания хлебов шла активная заготовка сена. И так всё лето крестьяне работают не покладая рук.

Кроме хлеборобства, у наших колхозников были и другие заботы. Все теперь работали на войну. Ссыльные организовали пимокатное производство, делали лыжи из берёзы и заготовки-болванки для стрелкового и артиллерийского оружия. И ещё заготавливали дёготь, берёзовый уголь, пихтовую хвою, выгоняли из неё пихтовое масло. Женщины вязали рукавички и тёплые носки для воинов. Работы было очень много – сверх головы, но никаких послаблений спецпереселенцам не добавлялось за их трудовые подвиги.

Только в подтверждение того, что власть не дремлет, с началом войны в суровые сибирские края приходили с запада один за другим эшелоны с новыми ссыльными: немцами Поволжья, литовцами, латышами, эстонцами, западными украинцами и белорусами. Причём в отличие от прежних, новых спецпереселенцев везли семьями без мужчин, только женщин с детьми. Всех мужчин с отчего порога сразу отправляли в трудармию или же в лагеря.

Но сибирские эшелоны везли не только заключённых и ссыльных. Бесконечным потоком в Сибирь шли эвакуированные с запада заводы, которые прямо с колёс включались в работу на оборону страны. Патриархальный образ Сибири менялся в считанные месяцы, превращая её в Сибирь индустриальную – в базовый центр тыла воюющей страны.

Этот трудный первый военный год – с лета 1941-го и фактически до осени 1942 года – стал для меня последним годом моего длительного пребывания вместе с родителями в местах нашей томской ссылки. Далее жизнь пошла кругами, и каждый новый круг всё дальше уводил меня от этих гиблых мест.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.