На Ветлуге
На Ветлуге
Ветлугу я знал давно, почти с детства. Когда добирались из Никольска в Шарью – ближайшую железнодорожную станцию, то надо было переезжать эту реку. Иначе в Шарью не попадешь. Сносной, а иногда и хорошей дорога была только зимой. Самым лучшим строителем в те давние времена был Дед Мороз. Зимой Ветлуга покрывалась ледяным панцирем. Кроме снега и льда на ней ничего не увидишь. Где-то в конце шестидесятых, а может, и чуть раньше, в Шарью начали летать самолеты «АН-2» – «Аннушки». Как-то летом, в сенокос, на последний рейс пассажиров не набралось, и мы полетели сначала на Павино. Вышли там трое, из местных. Пилотом на той «Аннушке» был мой товарищ Юрий Перетягин – красивый парень, и я попросил его пролететь над Ветлугой до Пыщуга. Я знал, что в самолете есть какой-то прибор, который фиксирует маршруты полета. Летуны называли его «шпион». Однако необходимость небольшого отклонения от маршрута пилот и его помощник могли легко объяснить тем, что пришлось обходить грозовые облака. Впрочем, на местных авиалиниях в такие детали не очень-то и вникали. И мы полетели.
Летели невысоко, любуясь красотой реки и приречной поймы. К Ветлуге с той и другой стороны подступали леса или зеленые луга, заросшие буйным разнотравьем. Некоторые из них были уже скошены, и на них высились стога сена. Один пейзаж сменял другой, еще более красочный и живописный. То синяя, то голубоватая гладь воды блестела на солнце. Встречались высокие обрывистые крутояры, а под ними темнели глубокие омуты и заводи. Тихие плесы у берегов заросли кувшинками с белыми цветами, хвощом и рогозом. Попадались быстроструйные перекаты и светло-желтые запески. Можно было не сомневаться в обилии рыбы в реке, впадающей в Волгу. Думалось, вот бы где провести денек-другой у костра, отвести душу на рыбалке. Но в те времена попасть на Ветлугу было непросто. Не слыхал, чтобы сто-нибудь из никольчан там побывал.
Сейчас, когда дорогу асфальтировали, другое дело. Вот и мы договорились, собрались и поехали. Лето и осень в тот год выдались сухими, и листья на березах и липах давно пожелтели. Багрянцем пылали высокие кроны осин. И только на ольшанике да в дубовых рощицах, которых в Никольских лесах нет и в помине, листочки оставались зеленовато-бурыми.
На Ветлугу мы приехали где-то часа в три. Облюбовали сухое местечко, насобирали хвороста и дровишек из разного хлама и запалили костерок. Река, ее таинственные глубины, песчаные перекаты оказались столь заманчивыми для моих товарищей, что они, не дожидаясь, когда сварится варево, наскоро перекусили и, схватив спиннинги, убежали вверх по реке.
Недалеко на отаве паслись коровы. За стадом наблюдали пастух и подпасок. Коровы были светло-бурой масти – по всей видимости, костромской породы. Сытые коровы сгрудились, некоторые лежали и изредка глубоко, утробно вздыхали, пережевывая жвачку. Пахло парным молоком и свежей зеленью отавы.
Река напротив костерка, у берега заросла стрелолистом, а кое-где – хвощом и другими травами. На текучей воде высокие зеленые стебли хвоща вздрагивали, словно живые. Но на реке тихо, не плещется никакая рыбешка.
Командир реактивного ЯК-40 Юрий Иванович Перетягин в родном городе. Сначала он летал на «Аннушке» АН-2
Глядя на стадо, вспомнился мне каламбур, стихи, которые послал как-то в Никольск известный в Вологде журналист Александр Иванович Сушинов. Стихи в газету:
Коровы на лугу гуляли
На фоне радостных лугов
И мирно травушку щипали
Под руководством пастухов.
Ответ из газеты:
Стихи мы Ваши прочитали
На фоне радостных лугов,
Коровы их забраковали
Под руководством пастухов.
Горько, больно сознавать, что нет уже с нами ни Саши Сушинова, ни Саши Рачкова – этих талантливых журналистов, я бы сказал, писателей. Нет и многих других. Грустно. Увидев меня, к костру подошел пастух – мужчина лет шестидесяти пяти. Высокий, с обветренным и загоревшим лицом, поседевшими волосами. На нем был армейский полинялый плащ-накидка, а на голове – фуражка артиллериста.
Пастух поздоровался.
– Сразу вижу, что не наши, – сказал дед.
– Да, вологодские, – ответил я. Угостил пастуха чайком.
– Приятели-то где? – спросил он.
– Они, как реку увидели, глуби да травы, так спиннинги похватали и убежали.
– Ни клева вам, ни задева, ребята, только ветерок мне не нравится. С востока задувает, а он похуже северяка будет. У нас говорят, что при таком ветерке рыба не только не ловится, а из котелка с ухой норовит выскочить. Мужики наши с утра приезжали на закидушки лещей поудить, да быстро обратно смотались.
Пастух простился и ушел. Подошли товарищи. Что-то скоро нарыбачились. Я рассказал им о том, что говорил пастух.
– Правильно старик говорил, – откликнулся Игорь. – Он же всю жизнь на реке.
Пообедали и пошли выбирать местечко для ночлега. Утро вечера мудренее. Облюбовали горушку на лесной поляне. Лесок узкой полосой тянулся вдоль реки. Подогнали «уазик», запалили костерок, нарубили лапника. Костер еще и не разгорелся, как подошли трое молодых мужчин в рабочих спецовках. У одного из них на плече висел «швед» – шведская бензопила «Партнер». Познакомились с ребятами. Они возвращались с делянки. Алексей, который нес пилу, ни слова не говоря, стал валить деревья для костра. Сначала спилил две сосны-сухостоины, затем березу и несколько елок.
– Оставайтесь ночевать с нами, завтра выходной, – предложили мы.
Двое, Иван и Алексей, согласились.
– Только домой сгоняем, скажемся и приедем. На моторе – не пешком.
– Сети у вас есть? – спросил кто-то из новых знакомых.
– Есть. В реку не пускайте – бесполезно. Все лето, да и сейчас тину несет. Разом забьет грязью, и рыба не попадет.
– Поезжайте за реку, вон в ту старку, – показал Иван на противоположный берег.
Лодка у лесорубов стояла недалеко, и они уехали. Мои товарищи отправились ставить сетки.
Я нашел уютное местечко на бережку. С него река, как на ладони. И было это местечко совсем близко от костра. Там, на крутояре, росла липа. В метре от земли дерево раздваивалось. Его свилеватые стволики уходили в противоположные стороны, но затем почти под прямым углом снова тянулись вверх. Сидеть в развилке было очень удобно, словно в кресле. Можно было даже опереться спиной на стоящую сзади березу. Устроился я здесь, в развилке, сижу, наблюдаю, что происходит вокруг. Ниже переката на струе выпрыгивают из воды хариусы и плюхаются обратно. В лучах заходящего солнца хариусы блестят серебристыми боками, радужно сверкают большими плавниками на спинах. Из-за поворота реки вывернулась стайка уток-крякуш. Приводнились они в травянистом заливчике, и давай плавать да нырять.
На песчаной косе, около уреза воды бойко бегали два куличка-перевозчика. Маленькие, с воробья, птахи, с белыми полосками на крыльях. Через минуту-другую кулички вспорхнули и со свистом улетели за реку. Вскоре возвратились обратно. И так несколько раз. Когда куличкам перевозить надоело, они куда-то улетели и больше не возвращались.
Сгоняли ребята быстро. Мы рады-радешеньки. Они же все места знают, да и поговорить с ними интересно.
– На уху рыбы все равно достанем, – сказал Иван. Вот только товарищ приедет. Он уехал проверять сети.
– Уха не обязательно, обойдемся и без нее, – заметил Николай. – Продуктов у нас хватит.
– Нет, на Ветлуге да без ухи, так не бывает, – возразил Иван.
Закопченный чайник фыркал пузырями в рожок, побрякивал крышкой. Выпили с ребятами за знакомство, закусили колбаской, побаловались чайком. Солнце было уже на закате. Его лучи освещали вершины деревьев.
– Едет, – встрепенулся Иван.
– Да, за поворотом, – откликнулся Алексей.
Иван встал, вышел на берег и спустился к воде. Лодка выскочила из-за кривуна и, описав полукруг, уткнулась носом в песок. Минуты через три-четыре вместе с Иваном к костру подошел рыболов, среднего роста мужчина в камуфляже. На вид ему было лет пятьдесят или чуть больше. Лицо его казалось весьма выразительным, волевым. Каштановые волосы чуть волнисты, а глаза так и пронизывали насквозь.
– Будем жить! – сказал приехавший и, пожимая руку (я стоял к нему первым), представился. – Шаман.
– Шаман?! – удивился я. – Никогда еще не видел живых шаманов. Так и звать вас можно?
– Конечно.
– Шаман так шаман, только почему-то бубна не вижу.
– Пока обойдемся и без него, – засмеялся мужчина.
Он продвинулся дальше и стал знакомиться с моими товарищами. Лешка Ларионов, или Черномырдин, – тот самый, симпатичный, черный, как цыган, парень, который пилил нам дрова для костра, шепнул мне: «Толковый мужик Иван Порфирьевич, учителем был, потом в сельсовет перевели, в сплавной работал, да и сейчас в каком-то ООО. Стихи сочиняет. Книжка недавно вышла».
Поздоровался Шаман с друзьями, подошел к костру, присел на бревешко.
– Раз вы шаман, так нашаманьте нам рыбы на уху, – попросил я.
– А тут и шаманить нечего, все здесь. – Иван Порфирьевич встал, поднял с земли полиэтиленовое ведерко, стоявшее под елкой, которое я, почему-то не заметил.
Оно было увесистым. Снял сверху траву, и я увидел судачка, леща, несколько щучек и еще какую-то мелочишку, кажется, сорог.
– Тогда я завариваю уху, свою, фирменную, – нарочито громко объявил я.
– Ради Бога! – откликнулись ребята. К Шаману со стопариком в руках подошел Николай и предложил принять за знакомство.
В таких случаях отказываться не принято. Закусили красной рыбой, которая на берега Ветлуги приехала с Камчатки. Конечно, уже тогда, в 1999-м, этой рыбой никого не удивишь. Хватает ее, лишь бы в карманах шуршало.
Не буду описывать, как я чистил рыбу и картошку, как варил на костре уху. Все знают, как это делается. Скажу только, что рыбу в ухе всегда варю не до «белых глаз», а гораздо дольше. Уверяю, что это очень важно и необходимо. Во-первых, юшка будет наваристее, а во-вторых, позволит избежать заражения гельминтами – свое здоровье надо беречь. Потому рыбу закладываю в котелок или ведро сразу вместе с картошкой. Заливаю водой, добавляю соль и ставлю над костром. Лаврушку, перец горошком, лучок добавляю позднее. Так сделал и сейчас.
Ребята травили баланду, и все-таки кто-то заметил:
– Рыба-то, кашевар, разварится.
– Нет, не разварится, – заверил я.
– Смотри, повар, тебе виднее.
Когда уха была готова, я достал рыбу, разложил в глубокие тарелки, а юшку разлил в три блюда.
– Хороша ушица! – похвалил шаман. Ему никто не возражал.
Разговор наш разгорался все ярче и ярче, как костер, в который кто-то из ребят подкинул смолистых плах. Продолжали говорить «за жись», о том, о сем.
– Как доехали-то? – спросил Шаман.
– Без проблем. Асфальт, дорогой, асфальт, – ответил Николай, который вел машину. Сейчас по Государевой-то дороге (Шарьинский тракт был проложен во времена Екатерины второй) езжай хоть в Первопрестольную, хоть в Нижний, на Великий Устюг к Деду Морозу, на Урал, в Тюмень…
– Знаю я эту «тюрмень», на буровой работал, – заметил Леша.
– Скажи-ка, дорогой Иван Порфирьевич, откуда у вашей реки такое красивое звучное название – Ветлуга? – поинтересовался я. – Мне кажется, что все просто. «Ветл» – ветлы на берегу. «Га» – по-угрофински «вода», – высказал я свою догадку.
– У нас по-другому объясняют, немного даже в историческом плане, – улыбнулся Шаман. – Не знаю, легенда это или на самом деле так было. В очень давние времена реку называли Эннер. И жил около нее Черемисский князь Коджа. Жена у него была красавица Луга. Коджа подружился с новгородским атаманом ушкуйников Кием – умелым и сильным человеком. И принял Коджа православную веру. Не понравилось это хлыновскому (Хлынов позднее стал называться Вяткой) князю, владевшему Черемисьем. Повелел он наказать отступника. Разорили имение хлыновцы, а жену Коджи Лугу повезли в полон. Темной ночью она сбежала и пробиралась берегом реки Эннер. Беглянку настигала погоня. Храбрая женщина предпочла смерть. Луга кинулась в омут и утонула. Все восхищались ее поступком. И в память о ней назвали реку Ветлугой. Кстати, «Вет» по-черемисски – женщина, баба.
– Область у нас, мужики, побольше вашей будет, – сказал Николай. Один только Вытегорский район по территории на Пензенскую область потянет, если не больше. И лесов много, особо на севере, западе и востоке.
– Слышал я, у вас народ отчаянный, – заметил Иван.
– А где сейчас не отчаянный? У нас волки зимой и те с топорами ходят, – засмеялся Игорь. – На полном серьезе говорю.
– Не загибай, Игорь, – вскинулся, не утерпел Николай. – Топор-то они что, за поясом носят? Да и для чего петуху тросточка?
– А вот и не загибаю, – обиделся Игорь. – Конечно, топор волку не для того, чтобы сучки на делянке обрубать.
А где слышал о волке с топором – так дело такое. Включил как-то утром радио. Передача из Вологды шла. Рассказывал какой-то леспромхозовский шофер-лесовозник. Не молодой уже. Поехал, говорит, однажды за хлыстами на верхний склад. Еду, по сторонам поглядываю и, Боже мой! Гляжу и глазам не верю. Навстречу из делянки по бровке вышагивает волчара. Большущий, чуть не с теленка. Башка тоже большая, шея толстая, сам серый, только черная полоса по хребтине, как ремень, а в зубах у него – топор. Опешил я. Такого чуда, говорит, не видел, чтобы волк – с топором. А что оказалось? Топором тем на котлопункте мясо рубили да на улице и оставили. Топор-то мясом пропах за зиму, волк, наверное, подумал, что это кость какая. И прибрал, что плохо лежит. Забавная история, не правда ли? А насчет народа – так что у нас, что у вас – люди мирные, работящие, скромные и совестливые.
Иван Порфирьевич сидел молча, задумавшись, но не утерпел, вступил в разговор:
– Да, мужики, жизнь наша очень сложная, особенно сейчас. Прошлое ушло, будущее неизвестно. Жить надо сегодняшним. Трудно сейчас многим. Особенно старикам. Пенсионеры, сказывают, за инфарктом в очереди стоят. Тут раз – и готово. Был человек – и не стало его. А не дай Бог, инсульт да паралич разобьет… Кому ты нужен, больной и немощный? Кто за тобой уха живать будет, да и что это за жизнь? Позавидуешь тут не живым, а мертвым. Все мы смертны. И в этом все равны. Но каждый проживет столько, сколько заложено ему его генетическим кодом. И ничуть больше. Меньше – сколько угодно. И часто от своего неразумения. Сколько людей гибнет по пьяни! Пьют, слов но скорее хочется жизнь закончить. Что сказать о молодых? Молодость – самое счастливое время в жизни человека. Но у каждого своя жизнь, своя судьба. Многим хочется жить красиво и богато сразу, сейчас. Так не бывает, золото с неба не падает. Чтобы хорошо жить, крепко стать на ноги, надо потрудиться. Нынче даже вороны набрались ума. Прижимисты, дошлы, лука вы. Как ни старайся лиса – у нынешней вороны сыра не выманишь. Иные молодые соблазняются на городскую жизнь, а того не думают, как и где они там жить будут, чем заниматься. А думать надо. На то и дана тебе голова. Хищнический прагматизм, когда каждый думает только о себе, не по нам. По мне, так и дома в деревне, в поселке можно жить, да и живут иные не хуже городских. Главное – от земли не отрываться да, как исстари заведено, помогать друг другу. Только везде вкалывать надо.
Шаман подгреб палочкой уголек от костра, прикурил потухшую сигарету. Ребята уже спали. Не потому, что набрались помаленьку, а просто утомились за день. Мы же с Порфирьевичем продолжили беседу.
– Говорят, что женщине столько лет, на сколько она выглядит. Прекрасно и мило, – продолжал Порфирьевич. – А если выглядит девушка молодо, а ей под тридцать? И сама хорошая, умная, образованная да работящая, а жениха подходящего нет. Не пойдет она замуж за какого-нибудь замухрышку с вредными привычками или хилявого. Ей достойный мужик нужен, чтоб род продолжить. Она это понимает. Но выбор такой: или старой де вой остаться, или стать матерью-одиночкой. Наверное, лучше второе. Кто-то осудит девушку, а другие, наоборот, поддержат. Поговорят, поколоколят да перестанут. Зато у матери будет расти сын или дочь – радость в жизни, поддержка в старости. Примеров таких много.
Во время наших разговоров я слышал, как в ночном лесу кто-то трещал, доносились непонятные звериные или птичьи голоса. Заметил, что Иван Порфирьевич чутко улавливает эти звуки, хотя некоторые из нашей компании на них не обращали внимания или не слышали. Я подумал: таежник он настоящий. Иван Порфирьевич взглянул на часы. Половина первого.
– Мне пора, надо ехать.
– Как ехать? В такую-то темень? – ошеломленно вскочил я.
– Рад бы остаться с вами, но в десять утра я должен быть на совещании в Шарье. Опаздывать не могу. Служба.
Понял, что уговаривать Порфирьевича бесполезно.
Проснулся Иван. Вдвоем проводили рыболова на бережок.
– Проверьте и мои сетки, – обратился Шаман к Ивану. – Рыбу отдайте ребятам.
Пожимая руку, сказал, чтобы приезжали еще.
– Доедете до поселка, зайдите ко мне и скажите, чтобы тебе дали мою новую книжку.
Мне оставалось поблагодарить Порфирьевича… Мы оттолкнули лодку от бережка на глубину. Движок завелся с пол-оборота и заработал, как часы.
– Порядок в танковых частях! – улыбнулся рулевой.
– Осторожнее! – крикнул я, когда лодка выходила на струю.
– Не переживай, это речник еще тот, – заметил Иван. – Вряд ли кто лучше его, сплавщика, знает реку, фарватер.
Ночь только у костра казалась столь непроглядной. Присмотрелись к реке и поняли, что не так уж и темно. Из-за дальнего заречного леса выглядывала луна. Она поднималась, тускло освещая прибрежные кусты тальника, песчаную косу реки, ее водную гладь. Шаман помахал нам рукой и прибавил газу. Лодка исчезла за поворотом. Уплыл Порфирьевич, и стало как-то неуютно и грустно. За рекой протяжно заревел лось, наверное, он и шастал по лесу. Ему ответил соперник, и уже было слышно, как трещали кусты, как звери сшибались рогами в схватке. С реки тянуло холодом, и мы зашагали к костру. Иван только дошел до костра и сразу завалился на лапник досыпать.
Прикорнул и я под елкой, положив голову на выпирающий из земли толстый корень. Лежал, смотрел на звезды, а думал о Шамане. О том, что говорил он о жизни. И мне казалось, что воочию вижу, как Шаман плывет по Ветлуге на своей пироге в промозглом холоде ночи. И правит, ловко обходя мели, топляки, заросшие травой кочи. И как будто послышался его голос: «Хороших людей больше, чем плохих…»
Проснулся утром. Уже вовсю светило солнце. Ребята поднялись раньше меня. Мы позавтракали, попили чаю, и новые знакомые повезли нас вверх по реке. На узких листочках тальника, кустиках осоки и хвоща, серебрясь, висели капельки росы. На отмелях бегали кулички. Некоторые из них, завидев лодку, улетали, другие не обращали на нее внимания. Километра через три зарулили в заливчик. Вышли из лодки и по натоптанной тропинке пошли по травянистому заречью к озеру. Тропа почему-то вела не прямо, а виляла из стороны в сторону, ныряла в ложбинки и канавы и, наконец, привела нас к озеру.
На берегах водоема густые заросли ольхи, ивняка, жимолости и шиповника. На поляне столик со скамеечками. Захотелось посидеть, полюбоваться природой, тихим солнечным утром. На воде плавала лодка. Она была привязана веревкой к какому-то деревцу. Товарищи поехали проверять сетки. Не скажу, что рыбы попало много, но с пудишко набрали. Это были щучки, подлещики, окуни и сороги. Немного попало рыбешки и в наши сетки.
Сегодня мы уезжаем. Думалось о тех, с кем провели ночь у рыбацкого костра. Только познакомились – и расстаемся. Но какие хорошие эти люди! Веселые, общительные, добрые, отзывчивые. Какой интерес у них к жизни не только своей, личной, но и других!
В дом к Ивану Порфирьевичу за книжкой, конечно же, не заехали. Как всегда, спешили. И увидеться с ним больше не удалось. Говорят, что ходить по лесу – видеть смерть на носу. Убежден, что не менее опасно плавать на лодке, особенно в весеннюю водополицу, по такой реке как Ветлуга. В ней погибла не только красавица Луга, но и тот, кто рассказал нам о ней у ночного костра. Утонул Иван Порфирьевич в тех самых местах, где мы расстались. И, как оказалось, расстались мы навсегда… Вечная ему память!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.