ГОРОДСКИЕ СКИТАНИЯ. НАВСТРЕЧУ МЕЧТЕ. ГИМНАЗИСТ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГОРОДСКИЕ СКИТАНИЯ. НАВСТРЕЧУ МЕЧТЕ. ГИМНАЗИСТ

Конец театрального сезона 1822 года был особенно трудным в жизни Андерсена. Он много писал, ходил в хоровую и балетную студии, узнавал всё больше интеллигентных людей, положительно относившихся к нему, наконец, он ждал решения от дирекции театра...

Времени у него было много, он был предоставлен самому себе, гости и книги вот и все его занятия. Он любил бродить по улицам Копенгагена, то больным, то спесивым, то прекрасным, заглядывал в сады и говорил с цветами. Его романтизм расцвёл под влиянием старушечьих сказок, книг, одиночества и природы. Философию он не любил: аналитический ум враг романтизма. Поэзия подкармливала его мысли, помогала быстрее наши общий язык с цветами, деревьями, дождиками, она говорила, что нет вокруг мёртвых предметов, рождала желание откликнуться свежим словом, он впитывал всё своим пытливым сердцем как жаждущая земля — ливень.

Он успокоился, будущее уже не представлялось ему совершенно трагичным, как в первый год копенгагенского мученья, но мы не можем знать о судьбе нашей больше её самой...

После шести недель счастливого ожидания очередная пьеса пришла обратно с уничижительным письмом, где говорилось о безграмотности автора...

Его уволили из двух школ, балетной и хоровой; ни там, ни тут он не подавал никаких надежд, был совершенно лишним...

Он ясно понял: без образования он останется никем и ничем. Зачем талант, если ничтожное оденсевское образование не позволяет выразить мысли и чувства так, чтобы от них загорались и другие.

Ганс Христиан Андерсен никогда бы не стал Андерсеном, если бы это остановило его. Что же делать, что же делать? А, вот, он неё запомнил сюжет из рассказа Самсе! Самое время, чтобы написать трагедию по этому сюжету... Начало пьесы покорило самого Андерсена, но требовалась похвала знатока. Ему не хотелось читать свои страницы кому-то из знакомых, пьеса слишком хороша, её нужно прочесть новому ценителю, который не догадывался бы о его безграмотности, об отсутствии образования, который смог бы увидеть только его страсти, его возвышенную душу.

Адмирал Петер Вульф — как раз тот самый человек. Сказано — сделано. Узнан адрес, и молодой драматург, вооружившись юношеским тщеславием, отправился в гости к незнакомому переводчику Шекспира.

Отказавшись позавтракать с хозяином, от неожиданности предложившим гостю позавтракать вместе с ним, он встал в приличествующую, по его мнению, данному моменту позу: молодой гений читает свою гениальную пьесу переводчику гениального Шекспира. Энергично прочитав очередное произведение, он спросил наконец-то мнение хозяина. Тот долго смотрел на долговязого чтеца с горевшими глазами, подумал, что «горящие глаза» — давно штамп, но для странного драматурга — это не штамп, а образ жизни. Он улыбнулся одобрительно, понимая, что страсть способна выявить свой талант при благоприятном стечении обстоятельств, но умная бесстрастность всегда вырастает в посредственность... А вот истинная страсть, если её не зальёт жижа жизненной пошлости, всегда восторжествует над временем, старающимся втоптать человека в грязь.

   — Может быть, вы всё-таки позавтракаете?

   — Нет, — отвечал Андерсен, — я слишком взволнован. Я хочу знать ваше мнение о прочитанном, — сказал он чьими-то вспомнившимися словами.

   — Нужно больше работать, молодой человек, — вздохнул Петер Вульф. — Вы читали, конечно, очень страстно, но написанные слова, если в них вникнуть глазами, а не воспринимать на слух, не отвечают той страсти, с которой вы их читали.

В глазах Андерсена появились слёзы. Они стояли как зрители этой тирады, и так трудно было удержать их в глазах...

   — А что вы сами думаете об этой пьесе?

   — Она прекрасна! Разве вы так не считаете?

   — Возможно, время рассудит так же, как и вы, но сначала нужно учиться.

   — Для того, чтобы чувствовать любовь, необязательно учиться любви, главное — её чувствовать, — говорила его восторженность.

   — Попробуйте записать эту фразу!

   — Я запомню, — пообещал молодой драматург.

   — Вы ходите в театр?

   — Я готов умереть в театре.

«Это стоило бы сделать, — чуть не слетело с языка Вульфа, глядевшего на вдохновлённого молодостью и жаждой славы подростка из Оденсе. — Впрочем, — тут же подумал переводчик Шекспира, — Шекспир сказал бы то же самое..» Это открытие поразило его. Он улыбнулся, отбросив его от себя, но было в этой мысли нечто такое, что не покидало адмирала.

   — У вас есть родители?

   — Отец мой умер.

   — А мать?

«Она прачка», — чуть было не сказал он, но осёкся. Среди богатой мебели, золотых книжных переплётов ему было стыдно сказать, что его мать прачка, точно если он произнесёт эти слова, то никогда уже не будет жить среди богатой мебели, среди книг с золотыми обрезами.

   — Она жива, — уклончиво ответил соискатель Парнаса и тут же раскланялся.

Адмирал удивился его быстрому уходу и тому, что на прощание Андерсен пообещал ему вскоре прочитать новую пьесу.

   — Дай-то Бог ему за год написать новую трагедию, и хотя бы чуть-чуть лучше этой, — сказал ему вослед адмирал. Его наивные слова потонули в тишине большого дома. Если бы их услышал Андерсен, он бы расхохотался.

   — Через год? — воскликнул бы он. — Через месяц увидимся.

Адмирал Пётр Вульф долго думал об этом странном человеке. Если бы ему сказали тогда, что посетивший его оборванец станет величайшим писателем Дании и своим человеком в доме адмирала, он бы ни за что в это не поверил. Но так оно и оказалось.

Вскоре семья Вульфов приняла юношу, как собственного сына. Жили Вульфы в одном из Амалиенборгских дворцов. Здесь помещался Морской корпус, начальником которого был адмирал Вульф. Андерсену отвели личную комнату, окнами она выходила на городскую площадь.

В доме адмирала Андерсен встречался со своим кумиром Адамом Эленшлегером. Ганс Христиан ставил этого писателя выше всех современников. Бывал здесь и композитор Вейзе. Вейзе часто импровизировал на фортепьяно, и его мелодии навсегда проникли в сердце молодого писателя. Вечерами адмирал Вульф читал свои переводы из Байрона... Блестящее светское общество.

Как радовалась здесь душа сына башмачника и прачки! Годы в родном доме были для Андерсена годами ада. А здесь, в доме Вульфов — сущим раем.

Особые отношения сложились у Андерсена со старшей дочерью адмирала — Генриеттой Вульф (1804-1858 гг.). Маленькая горбунья, Генриетта не озлобилась на мир, подобно многим калекам. Она была умна и добра к людям, всегда готова помочь каждому, кто просил о помощи. Генриетта одной из первых распознала гениальность Андерсена и всячески поощряла его к творчеству. Особенно твёрдо защищала она писателя от нападок глупцов и завистников, говоривших, что сын прачки мог бы найти себе более подходящее занятие.

Андерсен и Генриетта Вульф дружили всю жизнь. Можно без преувеличения сказать, что дочь адмирала нередко была капитаном в творчестве поэта, романиста, драматурга, сказочника.

Когда умерли её родители, девица Вульф осталась жить у своего брата Христиана. Он был морским офицером. Трудно было бы найти в истории более любящего брата. Христиан души не чаял в сестре.

Здоровье у Генриетты было слабое. Врачи рекомендовали ей больше путешествовать, они видели в этом путь к исцелению — морские путешествия были полезны для слабого тела женщины.

Христиан не раз сопровождал сестру в путешествиях. Они побывали в Америке, в Италии, на Вест-Индских островах.

Во время одного такого путешествия Генриетта и Христиан оказались на корабле с больными жёлтой лихорадкой. Христиан заразился и слёг. Сестра смело выхаживала тяжелобольного. Но судьба оказалась жестока к ним. Христиан умер.

Слезам Генриетты не было конца. Слабое утешение она нашла в Америке. Здесь женщина поселилась близ Нью-Йорка, у старинных знакомых.

Но её тянуло домой в Данию, к родным могилам.

Генриетта вернулась в Копенгаген и вновь встретилась с Гансом Христианом Андерсеном, уже знаменитым писателем.

Теперь они вместе каждый день прогуливались по Копенгагенскому побережью, и Андерсен рассказывал дочери адмирала о новых сюжетах, делился воспоминаниями о тяжёлом детстве.

А Генриетта? Генриетта рассказывала о море. О таинственном море, о том, как тянуло её к нему. Как отступала её болезнь на морских просторах.

Море стало её второй жизнью. Оно часто появляется в сказках Андерсена, главная причина этого — Генриетта Вульф, женщина, влюблённая в море.

Генриетта особенно часто вспоминала отца. Его адмиральские рассказы с детства запали ей в душу, и, беседуя с Андерсеном, она словно возвращалась обратно в детство, видела суровое лицо любящего старика Вульфа...

Андерсен читал Генриетте свои сказки. Она восхищалась ими. В молодости она даже предположить не могла, что её милый друг когда-нибудь станет известен всей Европе. Слава пришла к Андерсену из Германии. Дания была, пожалуй, последней страной, признавшей его гениальность. Писатель остро переживал непонимание соотечественников, но несколько добрых умных людей, и прежде всего Генриетта Вульф, помогали ему примириться с обидами.

Любил ли Андерсен Генриетту Вульф?

Любила ли она его?

Знает Бог...

Тоска о брате, морском офицере Христиане Вульфе, появлялась у Генриетты всё чаще и с каждым разом всё острее. Он словно звал сестру. Бедняжка не могла не думать о нём.

И Генриетта решила ещё раз побывать на его могиле.

В сентябре 1858 года Генриетта Вульф отплыла из Гамбурга на пароходе «Австрия». Её сестра получила из Англии последнее письмо от Генриетты. Она писала, что несмотря на большое число пассажиров, среди них нет ни одного, кто был бы мил её сердцу.

В Англии, судя по письму, словно появилась некая сила, не пускавшая женщину в дальнейшее морское плавание. Генриетта размышляла всю ночь: подчиняться этой могучей силе или продолжать свой путь к могиле любимого брата? Сердце её терзали сомнения.

Но Генриетта была дочерью адмирала! И ей стало стыдно за свою слабость. Да и посоветоваться одинокой путешественнице было не с кем. Не доверишь же душу первому встречному.

Вскоре жители Копенгагена прочитали в газетах об ужасном пожаре на пароходе «Австрия». Случился он в открытом море. Большинство пассажиров погибли.

И родные, и друзья Генриетты Вульф страшно переживали: спаслась ли она? Есть ли её имя среди немногих, кого судьба уберегла от пожара? Или море стало могилой дочери адмирала?

Ганс Христиан Андерсен был так привязан к Генриетте! Мысли о несчастной женщине не покидали его ни днём, ни ночью. Покой не приходил в его сердце ни во время бесед, ни при чтении книг, ни за письменным столом, ни в постели ночью...

Нигде...

Перед сном Ганс Христиан молил Бога: «Если есть малейшая связь между духовным и нашим миром, то не откажи мне в вести, в знаке оттуда хотя бы во сне, из которого бы я узнал о её судьбе!»

Но и в снах Генриетта Вульф не приходила к нему, чтобы подать хотя бы символическую весточку о себе.

О тех днях Андерсен писал:

«Волнение и думы об одном и том же, наконец, так расстроили меня, что мне однажды стало чудиться на улице, будто бы все дома превращаются в чудовищные волны, перекатывающиеся одна через другую. Я так испугался за свой рассудок, что собрал все силы воли, чтобы, наконец, перестать думать всё об одном и том же. Я понял, что на этом можно помешаться. И едкое горе мало-помалу перешло в тихую грусть».

Андерсен победил наваждение силой воли.

Этот малоизвестный случай из жизни Ганса Христиана Андерсена как нельзя ярче показал, какой чувствительностью обладает истинный писатель, как трудно ему жить в мире людей. Ведь каждое дорогое его сердцу существо становится им самим, его частью, и переживания о близком человеке могут довести писателя до болезни.

Напомню, шёл 1858 год. Андерсену оставалось жить ещё семнадцать лет. За годы, прошедшие после трагической гибели Генриетты Вульф, он написал замечательные романы, сказки, истории, пьесы, стихотворения, воспоминания...

Образ Генриетты Вульф навсегда сохранился в гениальных произведениях Андерсена, вошёл в историю мировой классической литературы. Маленькую горбунью сегодня знает, пожалуй, каждый человек на земле.

В 1834—1835 годах Генриетта лечилась в Италии. В это время Андерсен написал второй сборник сказок. Вышел он в 1836 году. Всего шестьдесят страниц. Но именно в этой книге явилась на свет маленькая девочка Дюймовочка, прообразом которой и была Генриетта Вульф.

«Вы мой единственный светлый эльф», — писал ей Андерсен в те годы. Сказочник представлял себя ласточкой, уносящей Дюймовочку в счастливую страну легкокрылых эльфов.

Его напористость, энергия были замечательны. Он давно уже понял смысл поговорки о том, что под лежачий камень вода не потечёт. Что ж, он сам станет для себя этой водой. Ау, Копенгаген, ты ещё будешь мной гордиться, дай срок.

Госпожа Юргенсен была одной из первых, а быть может, и первой, кто поверил в Андерсена безоговорочно. Она приехала в Копенгаген вместе с ним на почтовом дилижансе и искренне полюбила этого услужливого нежного юношу, которого коробила уличная ругань...

— Вы будете, будете поэтом, только терпите. Сумеете вытерпеть, и всё станет на свои места, вы увидите целый мир...

Но напоминание о матери расстроило его. Он вспомнил о ней и заплакал прямо на улице, среди людей и окон...

Всякий человек, о котором он слышал как о добром, претерпевшем в юности унижения или много трудившемся, тут же попадал в орбиту его внимания. Так Андерсен познакомился с Эрстедом, о котором слышал много хорошего. Как собака находит в пору болезни нужную траву, так молодой Андерсен находил в огромном по тем временам Копенгагене людей, которые помогали ему. Чем объяснить подобное качество — путём судьбы, путём розы...

Он сразу понравился молодому X. К. Эрстеду, пока ещё не обладавшему мировым именем, об открытии которого до сих пор читают школьники и студенты всех народов.

Обращаясь к истории, к гениям, мы всё время забываем, что и окружение гения должно быть питательной средой для него. Общение с Эрстедом, блестящим учёным, чутким человеком, может быть, и не оказало бы на Андерсена такого глубокого влияния, если бы Эрстед не был страстен. Люди, вкладывавшие страсть во всё, что они делали, вели Андерсена по жизни, поддерживали даже воспоминаниями о себе, а сам новый знакомый стал ангелом-хранителем писателя на всю жизнь. Безошибочное чутьё Андерсена на людей — вот первое доказательство его таланта... Дети Эрстеда стали лучшими друзьями Андерсена, их общие игры занимали воображение подрастающего поколения даже тогда, когда милого долговязого парня не было несколько дней. Он был им нянькой и другом. И в практическом, как сейчас говорят, отношении Эрстед много помогал ему. Андерсен откликался на любой вздох участия, он был просителем, но просителем, не сжимавшим пальцы в кулак, когда ему отказывали, а откликавшимся слезами и ещё более открытым лицом, — как бы и не было смысла спорить с ним, глубоко на него обижаться...

Но трагедия, трагедия «Альфосоль», как отнёсся к ней Эрстед? Он не мог не понимать все недостатки её для постановки на сцене театра, не мог не видеть многочисленных авторских слабостей и, наконец, вопиющей безграмотности — подруги сказочника до конца дней. Попробуем объяснить этот феномен. Андерсен несколько лет учился в Оденсе, он получил в конце концов гимназическое образование, знал латынь, еврейский, несколько иностранных языков, почему же всегда страдала у него грамотность? Это признанное обществом расставление запятых, правописание глупых букв в сложных словах и множество других элементов, способных вывести из себя талантливого писателя. Но вспомним, к примеру, Фёдора Михайловича Достоевского, считавшего, что запятые должны стоять именно там, где он чувствует паузу в предложении, общепризнанные правила были слишком узки для самовыражения его мысли... Он страдал, когда корректоры делали ему замечания, и безуспешно старался объяснить им причины отсутствия запятых там, где они желали их видеть... До сих пор, взяв его академический тринадцатитомник, мы не видим точек в конце предложений, зато обнаруживаем рождение запятых, во множестве своём незаконнорождённых.

Впоследствии насмешки над грамотностью станут изматывать Андерсена. Любой критик, читатель полагал признаком воспитанности доказывать ему неправильное расположение знаков препинания в его прекрасных книгах. Андерсен обращался за помощью в расставлении знаков ко многим знакомым. Эдвард Коллин, сын того Йонаса Коллина, что много раз помогал Андерсену, начав с помощи в поступлении в гимназию Слагельсе, и до конца жизни относившегося к нему как к сыну... В конце жизни великолепное знание Коллином-младшим грамматики позволило ему выдвинуть против покойного к тому времени Андерсена дерзкие обвинения... А причиной всему — слава, слава, слава! — всемирнейшая слава Андерсена. Только представьте себе: когда не было радио, телевидения, Андерсена узнавали, во многих странах! Это была даже не слава, это был род преклонения перед сказками — своеобразной Библией детства.

Эрстед как бы отстранился от трагедии, он не посмел сказать в глаза молодому писателю всё, что он думал о ней...

Новую пьесу «Альфосоль» помог представить в театральную дирекцию пробст Гутфельд. Пробст видел божественную устремлённость драматурга из Оденсе, многим представлявшегося совершенным выскочкой и нахалом. Можно представить себе ожидание Андерсена. Солдат ждёт окончания своей службы в армии с меньшим нетерпением.

Прошло время... Но для Андерсена это было не просто время, это были мгновения, нанизанные одно на другое... Он помнил каждое из них. Он готов был покончить с собой, если не сбудется его мечта А что ему делать? Возвращаться в Оденсе? Лучше и вправду сойти с ума... Его настроение то и дело менялось. Пессимизм и оптимизм переплелись навсегда.

Настала вновь пора полного безденежья, но он не мог, не решался попросить у кого-либо денег. Безденежье — всегда пора зрелости, в каком бы возрасте она ни посещала нас. Но человек, в юности открывший двери в благородный мир Вальтера Скотта, не зря жил на этой земле. И Андерсену удалось проникнуть в книги бессмертного рыцаря. Если вы любите Скотта, то у вас нет и не может быть другого мира, чем тот, который создал великолепный Англичанин. Его романы — учебники зрелости, знания, благородства, они — чудо духовной красоты, которое можно воспринять только в определённом светозарном возрасте; солнце пронизывает его страницы, любовь к чести — вот достоинство его книг, которые будут читаться всегда. Вальтер Скотт — эта планета вслед за солнцем даёт силу детству...

Йонас Коллин, быть может, главная страница в жизни Андерсена. Нужно сказать со всей чёткостью: не будь его, не было бы и Андерсена — великого человека Дании и Мира. Не было бы — и всё тут, какие нужны доказательства? А не нужно никаких доказательств. Исток знакомства с ним — знакомство с пробстом Гутфельдом, именно он понял, чья помощь могла обещать Андерсену достойное по столичным меркам будущее...

Директором театра был Йонас Коллин. От этого имени как лучи разбегались мысли о театре, от него зависело пойдёт та или иная пьеса на сцене, от него зависело распределение ролей, если бы сказали, что от него зависит и распределение талантов, никто бы не удивился, в самом деле, кому же и таланты распределять, как ни директору королевского театра... Не королю же заниматься этим маленьким делом...

Директор Королевского театра — это звучало для Андерсена ошеломляюще, убийственно, райски. Йонас Коллин — та точка, с которой можно отмерять новый этап в развитии Андерсена, в его жизни, наконец... Трудолюбие, способность мгновенно вникать в любые ситуации и выделять из них практический смысл — черта, бросавшаяся в глаза любому, кто только познакомился с Коллином. Блестящий государственный деятель, часто бывавший в королевском дворце, отзывавшийся в своей деятельности на любое государственное событие, он сразу же оценил непосредственность и страсть Андерсена к творчеству, но понял, что страсть эта никогда не найдёт выхода на сцене, если у этого странного парня не будет должного образования.

Андерсен не преминул рассказать о своём новом знакомстве принимавшим его семействам. Отзыв был един: он, он и только он может помочь.

Пришелец из Оденсе возражал, что Йонас Коллин слишком суров, отстранён, государственен, чтобы его заинтересовала судьба «никого», — так он называл себя...

Андерсену повезло — он остался в памяти Йонаса Коллина.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.