Добро с шипами

Добро с шипами

Не знаю, знакомо ли вам чувство, когда, кажется, все тебе по силам, словно за спиной крылья выросли. Все лучшее впереди! И живешь ты на пике радости, захлестывающей тебя каждое утро! Грудь распирает. Эйфория какая-то: хочется жить, любить… и петь! Так я чувствовал себя в конце сороковых: война кончилась, я молод, здоров. Со мной моя семья: отец, мать, сестры. Рядом друзья. Недавнее прошлое забыто, как тяжкий сон.

В этот период желания мои посвятить себя творчеству, мечты, эмоции бродили и бурлили во мне, как, наверное, бурлит молодое вино в большой бочке – свободно, без помех. Так уж случилось, что эта бурлящая творческая смесь хлынула в первую очередь в русло национального песенного фольклора. Когда-то, будучи детьми, мы слышали песни родителей, старинные песни. Они пели про свою молодость, вспоминали предков, родные места, аулы. Мелодии эти звучат в памяти и сейчас. Со временем многих исполнителей не стало, но их голоса, песни помнятся.

Появились грампластинки. У кого-то сохранились старые диски, у кого-то новые, привезенные из Казани, – словом, все началось с них, со старинных народных песен. Мы слушали песни на пластинках у одних, потом у других, обменивались текстами. Круг любителей старинных народных песен расширялся. Слушать и петь становилось нашей потребностью. Мы собирались вместе постоянно, и не только татарская молодежь, а все, кто хотел участвовать в созданном коллективе. И становилось нас все больше и больше. Мы совершенствовались в исполнении песен, находя высшее духовное удовлетворение в таком общении и досуге. Мы сдружились и собирались уже не только для занятий, но и просто так: отмечали праздники, справляли дни рождения, веселились. И пели, пели…

Раньше это было принято повсеместно: ни одно застолье не обходилось без песен. Одни пели «Тонкую рябину», «Шумел камыш», а мы – и эти песни, и татарские, и башкирские. Когда поешь на языке своих отцов и дедов, просыпается в тебе нечто глубинное, корневое. И рвется из души – что-то залихватское, вольное, степное. Как клич лихих наездников, обуздавших диких скакунов, как пьянящий дух цветущих степей. И подхватывает, и несет куда-то вдаль – над лугами, над реками. Куда? На родину предков?.. Не знаю, не ведаю. Но народное творчество – это не просто!

Я был у нашего секретаря Кировского райкома комсомола, помню, Павлова. Рассказал ему о нашем сообществе, о том, как тянется молодежь к культуре. Спросил, кстати, где бы мы могли собираться, устраивать концерты. Дело в том, объяснил я комсомольскому лидеру, что мы рассчитываем перетянуть на нашу сторону молодежь, которая собирается раз в год, 2 мая, в Измайловском парке. Собираются-то они, чтобы культурно провести досуг, а заканчиваются эти сборища пьянками, потасовками, драками. Он долго слушал, потом сказал:

– Что вам больше делать нечего? Вступайте в любой самодеятельный коллектив и пойте, пляшите. Сегодня вам помочь, завтра евреи придут, потом казахи, узбеки, таджики, армяне, – сколько у нас республик? Не дурите головы!..

Встал, отошел к окну… Я подождал, думал, что еще что-нибудь скажет. Он молчал. Не прощаясь, я вышел, и дверь за собой не стал закрывать. Пусть думает, где и что не так сказал, вожак комсомола.

Я жил, как вы помните, у Павелецкого вокзала. В Летниковском переулке, ближе к Жуковскому мосту, находился клуб завода имени Кагановича. Там было много помещений, отведенных коллективам художественной самодеятельности для занятий. Но большинство помещений пустовало, а зрительным залом пользовались только в торжественные дни. Руководство клуба разрешило нам заниматься у них, но «не обособляться, а принимать участие в праздничных мероприятиях». Мы с радостью согласились: ведь почти все у нас коренные москвичи, учащиеся московских школ, студенты. Почему же не воспользоваться случаем: не петь, не плясать, не читать стихи не только на татарском, а и на русском языке. Мы же все, даже родители наши, давно говорим и думаем по-русски. Так почему же не ставить еще и сценки, интермедии на русском языке? К тому же издается множество всевозможных сборников для коллективов художественной самодеятельности – вот и помощь в выборе репертуара. Да что говорить, это предложение было для нас просто удачей, ведь в коллектив тянулись те, кто с детства мечтал о выступлениях на сцене, на публике.

Как-то так случилось, что ребята признали во мне лидера, руководителя, хотя, видит Бог, я к этому не стремился. В концертах я читал стихи, отрывки из прозы, конферировал. Концерты наши стали приобретать широкую известность по всей Москве. Бывало, после выступлений возвращаемся гурьбой, двумя-тремя шеренгами, с песнями по улице Землячки, а откуда-то с балкона радостный возглас: «Руста-а-м!..».

Одной из первых в коллектив пришла Соня, София, наша певица – сопрано. Удивительно, проникновенно пела старинные национальные песни. Она работала где-то в издательстве и помогала печатать пригласительные билеты на наши концерты. Помню Гафурова, парня с семью классами образования, но с таким глубоким бархатным баритоном – просто чудо какое-то. Как он пел, заслушаешься!.. В национальных татарских песнях музыкальный ряд особенный, по-моему, это называется пентантоникой: мелодия течет не ровно, а словно ручей, играя тонами. Вдруг интонационно нырнет вниз, на несколько тонов, потом неожиданно – вверх! И вдруг завибрирует, зальется в эмоциональном напряжении! Нет, конечно, словами этого не передать, а так хочется, чтобы вы услышали, как пел Гафуров старинные народные песни. Как пел! Как мастерски, виртуозно выводил такие рулады!..

Откуда только ребята узнавали о нас? Но приходили всё новые и новые исполнители, одаренные, талантливые. Закиров Хамбель – певец, студент актерского факультета Театрального училища имени Щепкина, Табеев с башкирского курса из ГИТИСа, он ставил пляски, руководил танцорами. К сожалению, многие фамилии уже не помню, но в коллектив постепенно вливались все новые и новые студенты-актеры, пока… пока «не грянул гром» и списки участников самодеятельности не изъяли… Но об этом после.

Изучив индивидуальные и общие возможности труппы, отшлифовав отдельные номера, выстроив перспективу программ, мы поняли, что наш коллектив уже в состоянии только собственными силами проводить концерты – без участия самодеятельности клуба имени Кагановича. И даже в двух отделениях! И профессиональный уровень наших исполнителей достаточно высок! Что и говорить, студенты театральных вузов – это почти готовые артисты. Так мы превратились в концертный ансамбль – пока без названия. И я – признанный всеми членами коллектива художественный руководитель.

В клубе имени Кагановича для приглашенных родственников и знакомых было проведено несколько концертов. Успех был неожиданным. Не поверите – просто ошеломляющим! Зрители сетовали, что редко показываемся, надо бы по два-три дня подряд – ведь желающих много. Поступило предложение распространять билеты за деньги, чтобы помочь студентам театральных вузов: на одну стипендию сложно прожить, а «студентам тоже кушать хочется, родители-то далеко не всем помочь могут», – и все такое. Когда сообщили актерам-студентам, что, возможно, будем платить им за выступления, радости их не было границ. Они заявили, что готовы выступать каждый день, «будет на что хоть в кафе сходить». Но радость студентов была недолгой. Почему?.. Совсем скоро я доберусь в рассказе и до этого…

С удвоенной силой потянулись к нам новые участники, желающие влиться в наш коллектив. Но клуб уже стал мал для всех желающих, зрительный зал не вмещал всех рвущихся на наши концерты. Мы перебрались во Дворец культуры ЗИЛа. Так начал функционировать «Татаро-башкирский ансамбль».

В наших концертах звучали народные песни, стихи известных татарских поэтов Габдуллы Тукая, Мусы Джалиля, Бари Рахмета, Хасана Туфана. Солисты и аккомпаниаторы разучивали песни и романсы Рустэма Яхина, танцоры – фрагменты из балета «Шурале» композитора Яруллина. Я как режиссер обдумывал композицию концертов, сценическое оформление, в том числе шумовое и музыкальное, отрабатывал с исполнителями каждый номер.

Эх!.. Веселое, вдохновенное времечко! Но не зря мудрецы предупреждают: «Бойся жить только радостью, надеждами и счастьем! Накличешь беду на свою голову!» И это правда: тут и возникли у меня серьезные препоны, намеки на которые уже, нет-нет, да и прорывались в моем повествовании…

Но прежде хочу оговориться: я испытываю глубочайшее уважение к людям, стоящим на страже нашей государственной безопасности. Произведения Юлиана Семенова о нашей внешней разведке, фильмы «Подвиг разведчика», «Семнадцать мгновений весны», «ТАСС уполномочен заявить» – всегда были из самых любимых. Разведчики – патриоты, отважные и мужественные, полиглоты, прекрасные психологи, воины и мудрецы – ну словом, эти люди – лучшие из лучших, буквально «семи пядей во лбу». Мне повезло. Работая на киностудии Министерства обороны СССР, я встречал подобных людей; были у нас и заслуженные, убеленные сединами ветераны-консультанты и герои, о которых снимали фильмы. Но в ту пору, о которой я начал рассказывать, в ту пору, видимо, и в органах КГБ только начиналась перестройка – после смерти Берии. Все этажи власти внутренней госбезопасности, особенно в столице, как широко говорили тогда и писали, были забиты простыми чиновниками – не слишком образованными, не слишком опытными, вообще не слишком… Вот с такими-то мне и пришлось тогда встретиться.

Стал я замечать в коллективе посторонних ребят, мужиков (у нас занимались люди всех возрастов, главное, чтоб человек чем-то был интересен, с каким-то своим талантом). Помимо певцов, танцоров, чтецов были у нас и мастера художественного свиста, и жонглеры, и «девушка-змея» – удивительно гибкая гимнастка, которая гнулась и извивалась – как гуттаперчевая (ее вскоре пригласили в Москонцерт, и она ушла от нас). Был отличный фокусник Иван, он работал на ЗИЛе стерженщиком. Я уж не говорю о баянистах, гармонистах, аккордеонистах. Выступала с нами даже скрипачка – одним словом, народу всех возрастов было много. Заходили в дни репетиций и посторонние – посмотреть, послушать; просили, нельзя ли привести дочь, сына. Но обращали на себя внимание и такие: заходят на занятия вместе со всеми, вроде свои, но ничем не заняты! Спрашиваю: «Что вы можете, какой у вас номер?» Отвечают: «Хочу заниматься, но еще не определился». Через день-два исчезают, появляются другие, тоже вроде хотят заниматься; знакомятся, но, в основном, выясняют, кто откуда.

Но совсем скоро я стал некоторых узнавать. Вот мужик – точно, знакомый, из тех самых: в метро ездит за мной, но держится как-то в сторонке. Вот, который в поликлинике стоял в той же очереди к врачу – за мной, через два-три человека.

Я частенько ходил заниматься в библиотеку им Ленина. Так вот, сижу, а за столом напротив – опять «знакомая личность»!.. Вначале они пытались быть неприметными. Потом я стал их угадывать – держатся в отдалении, как бы в тени, и манера, глаза – какие-то настороженные, юркие. Не зная за собой никаких грехов, даже не отдавая себе отчета в том, что происходит что-то серьезное, я стал заигрывать с ними, уходить от хвоста – ну прямо кино какое-то про шпионов!

Потом они появились уже у дома: провожают в метро, до вагона, а там в мой вагон садится другой, из тех, кто был накануне на занятиях. Я ни с кем не говорил на эту тему, хотел разгадать загадку сам. Мой мозг фиксировал слежку, облик филеров – и только! Я чувствовал свое превосходство, что я умнее. Наученный горьким опытом, анекдоты я уж и сам не рассказывал, и не слушал. Диссидентом я не был, инакомыслящим тоже, – всем сердцем и душой я за советскую власть, за советский народ, за нашу страну! Чего мне бояться? Молодость беспечна! Хотя и было мне тревожно… Но, с другой стороны, если за тобой нет никакой вины и совесть твоя чиста, о чем тут беспокоиться?!

Однажды мы, человек пятнадцать, собрались у метро «Маяковская» и пошли на квартиру к кому-то из наших коллег праздновать чей-то день рождения. Отметили, посидели с песнями и ближе к полуночи собрались расходиться по домам. Да, забыл сказать: в течение вечера несколько раз заглядывали все те же знакомые лица. Девчонки приглашали их к столу, те извинялись, что «не в ту квартиру попали». А когда мы вышли гурьбой из квартиры, на лестницах было человек пять мужчин.

На улице мы обратили внимание, что дом окружен. В стороне от дома стояли машины. У каждой по два-три человека!..

Ребята наши удивились. Им было весело, все настроены бесшабашно. Разговаривали громко, смеясь и подтрунивая:

– Смотри сколько! Будто за нами…

– Ой, вон тот заглядывал к нам!..

Ничего не подозревая, ребята фантазировали:

– Как в революцию… Подпольщиков окружили!..

Наверно, такие откровенные разговоры спутали все планы следящих за нами. Нас проводили до метро, затерявшись в наших же рядах. Они слушали наши разговоры, подхватывали смех. Я понял: в метро поехали следить за каждым…

После этого как-то днем приходит к нам домой некий Иван Иванович. Познакомился со мной, с мамой. И сообщает, что приехал за мной:

– Это очень нужно, возьмите свой паспорт.

Мама встревожилась:

– Что случилось?

Я говорю:

– Не знаю…

А Иван Иванович успокаивает:

– Это ненадолго.

И привез он меня на Лубянку! Хочу сказать, я уже ждал чего-то подобного: более месяца ходили за мной и в коллективе, и повсюду. Я ждал, что меня возьмут, но не знал за что. У меня были книги «История адвокатуры», «Защитительные речи знаменитых адвокатов», я даже, можно сказать, готовился к возможным допросам, пытался понять, что может их интересовать, что им отвечать. Не знаю, что я тогда вызнал из этих книг, но была какая-то уверенность, что все будет в порядке. Скорее всего, потому, что там, в книгах, были совсем другие истории – уголовные, кровавые. А здесь ничего подобного, – и поэтому я был спокоен.

Меня ввели в большой кабинет. За широким столом с несколькими телефонными аппаратами и отдельным – особым телефоном на тумбочке рядом, сидел, видимо, самый главный. Одним взором, не здороваясь, он быстро охватил всех. «Значит, уже виделись», – мелькнуло у меня в голове. Хозяин кабинета задержал взгляд на мне. На лице его еле заметная усмешка: «Ну, что?.. Попался?»

По сторонам другого стола, придвинутого к первому буквой «Т», сидело человека по три. Мне пришлось сесть, или так вышло, а может, им и было так нужно, спиной к окну, в середине тройки. Словом, я оказался перед лицом главного и трех напротив сидящих. Сказать, что я был очень испуган, напряжен или взволнован, – вроде нет! Но во рту все пересохло, мне страшно захотелось пить. Понимая всю неловкость ситуации, я все-таки попросил:

– Можно водички попить?

Графин стоял на нашем столе напротив меня. Главный спокойно, доброжелательно разрешил:

– Пейте, конечно, пейте.

Я попробовал налить воды, но горлышко графина застучало по краю стакана. Я и не подозревал своего состояния: не смог налить воды из графина! Главный предложил моему соседу:

– Помогите Рустаму воды налить. Вы что, Рустам Абубекарович, разволновались так?

Я прямо так как есть и брякнул ему в ответ:

– Ну да, привезли сюда, в такой дом, и не волноваться?!

Все засмеялись. А главный, вроде шутя, будто успокаивая, рассуждает:

– А что, дом как дом. Мы все здесь работаем, обсуждаем возникающие проблемы. Вот с вами беседуем, зададим несколько вопросов, какие нас интересуют. Может, и вы спросите, что вас интересует. Мало ли бывает интересующих вопросов, проблем. Бывает, спросят, что у тебя, а ты и не знаешь, что ответить. Бывает же в жизни?

– Конечно, бывает.

– Вот и случай. Спрашивай.

– Сразу все и не вспомнишь. Что спрашивать?..

Человек, что сидел прямо передо мной, с улыбкой подсказывает:

– А вы расскажите о себе. Мы послушаем.

Главный быстренько так кинул взгляд на него, но ничего ему не сказал. Мне было душно, как будто в наглухо запертой комнате. Не хватало воздуха. Но я старался ничем не выдать своего состояния: «Я ни в чем не виноват! Им не в чем обвинить меня!.. Не может же быть, что это опять из-за того анекдота!..»

После паузы главный опять повел разговор:

– Рустам Абу-бекарович, мы вас по имени будем называть! Отчество-то у вас интересное, сразу и не выговоришь. У нас тут сидят все с простыми именами: вот Иван, с вами рядом. Напротив Михаил, в середке Петр. Словом, Рустам, расскажи-ка нам про ансамбль, как он создавался. Ведь это не так просто: собрать людей, и каких? И поют, и читают стихи, и пляшут! И фокусник Лаврушин попал к вам, а он ведь не татарин?

«Вот оно что! Ансамбль!.. – меня сначала бросило в жар от нахлынувших мыслей: – Как же им объяснить? И какую угрозу учуяла в нас госбезопасность?..» Но тянуть с ответом нельзя, я это остро чувствовал. И начал с первого, что пришло в голову:

– Вы меня Бекарычем называйте, – это просто. Слово русское – Бекар!

– Бекар это музыкальный знак на нотах, – пояснил тот, что сидел напротив, кажется, Михаил.

– Когда не называют отца, как-то непочтительно получается! – Странное дело: голос у меня не срывался, не сипел, будто и я не волновался вовсе: – «Бекарычем» отца всю жизнь звали. А мое имя можете вообще не называть, хоть «тыкайте»! Меня все равно не убудет. Я перед вами.

Главный усмехнулся:

– Да! Родителей нужно помнить и обращаться к ним с почтением!

– Понимаете, вначале мы пели песни старинные, которые дома отцы пели в застольях, например «Кара урман», в переводе «Черный лес», вернее, темный или ночной лес. Там поется: «В сумерках вошел в лес. Искал нужное дерево, заблудился и в темноте срубил не то. Когда деревце упало, понял: срубил живую яблоню! И чудится в темноте: лежит яблонька, осыпанная плодами спелыми, и то ли дрожат они, ароматные, от ветерка слабого, то ли шуршат в скорби великой. Горько на душе певца, не выбраться из леса. Опустился он у пенечка, обнял яблоньку, еще теплую, и потекли из глаз слезы горькие. Песню матери вспомнил певец, как срубил кто-то по ошибке яблоньку, и погибла чья-то душа безвинная: «Наверное, родные ее прокляли…» Так сплелись две судьбы: яблони и девы, и плачут обе, проклятые судьбой безжалостной… Это такая трудная грустная песня, и мелодия незабываемая. Старинная песня. Когда поют такие песни, многие плачут. Начинают вспоминать прошлое, родителей, которых когда-то обидели… Мы и другие песни пели – татарские, башкирские…

Сидящий напротив подхватил:

– Да! В таких песнях есть что-то от степей, воли, неохватных просторов, от непрощенных обид, неразделенной любви. Главное – весенний дух цветущих степей…

Сидящий со мной рядом, которого вначале назвали Иваном, не выдержал:

– Ну, Шавкят, понес! Ты, часом, не посещаешь Рустамов ансамбль?

– Нет, к сожалению, но песни старинные я тоже уважаю. Это как зов предков. Не знаю, наверное, это и есть народное творчество…

Главный обратился ко мне:

– Наверно, трудно заниматься старинными песнями таким кустарным способом: искать, переписывать. Разве нельзя цивилизованно: найти, например, в Библиотеке Ленина?

– Знаете, собирать песни, уплывающие в прошлое, переписывать, можно сказать, озвучивать тоже интересно. Есть такие песни, от которых дух замирает. Но слов никто не знает. Мелодия звучит, но немая – нет слов! А мелодии, они в основном, особенно в народном творчестве, сочиняются к словам…

Я тут же вспомнил Розу Закировну, работника Библиотеки Ленина, которая приносила мне пластинки, переписанные тексты песен, адреса писателей, артистов. И каждый раз предупреждала, чтобы я никому не говорил, что она помогает: «Вы занимаетесь добрым делом. Если будете работать серьезно, сможете принять участие в Декаде культуры и искусства Татарии и Башкирии, то есть выйдете на профессиональный уровень. Возможно, после этого некоторые смогут профессионально работать на сцене, в концертных организациях, уедут в Казань. А если сейчас вас поймут неправильно, могут затаскать! А оправдываться сложно, тем более у вас такой большой национальный коллектив. И вообще в Москве собираться по национальным признакам не положено…» Вот оно! Где-то, видимо, мы совершили ошибку, и теперь началось! «Затаскают!..» Оправдывайся, Рустам Абу-бекарович! Что это он там закинул про библиотеку? Знают, наверное! И Розу Закировну теперь начнут таскать!..» Не знаю, долго ли я собирался с мыслями, но в голове они неслись с бешеной скоростью, надо было нейтрализовать эту комиссию хотя бы в отношении библиотеки и Розы Закировны. А комсомольский секретарь-то, видимо, прав! Ведь предупреждала Роза, рассказывала про сборища евреев, которые на своих тайных собраниях разрабатывали план, как в Крыму вместо Татарской образовать Еврейскую республику. И для успеха дела включили в свой состав жену Молотова, еврейку. Так вот ее репрессировали, а организатор, кажется режиссер, погиб в автомобильной катастрофе…

– Я был в Библиотеке Ленина, но там сказали, ничего нет у них. Это народное творчество, и если есть что-то, то есть, если и сохранилось, то, скорее всего, только в Казани или в Уфе. Я больше туда и не ходил…

Я почувствовал, что самое время перевести разговор на другие рельсы, и рассказал главному про Павлова – секретаря: «Прав он или нет?..»

Главный пустился в разъяснения:

– Он не прав в одном: внимательно выслушав, он должен был тебе разъяснить, что все собрания должны быть открытыми. Не стоит заниматься втихую, вызывать пересуды и всевозможные догадки. Могут найтись люди, которые воспользуются тем, что о вас мало кто знает, и начнут распространять какие-то ненужные, вредные разговоры: например, о передаче или продаже наркотиков. И вообще, зачем делать все тайно? Вы должны гордиться, что занимаетесь искусством. А прав он вот в чем: вам нужны помещения. А где их взять? Сегодня вам не надо платить, а завтра?.. А если и другие национальности потребуют для себя помещения? Это все не так просто! Вот вы как возникли? Кто зачинщик? Закоперщик ты, что ли?..

– Начал я. Я с детства люблю старинные песни. У нас и отец любил; средний брат пел, а старший играл на баяне. И мама пела, она очень любила петь и знала много песен. Все застолья у нас кончались песнями. А мы, молодежь, сначала собирались после застолья отцов. Переписывали песни. Потом, на другие праздники, приходили другие гости. Песни менялись: то грустные, то веселые. Общались, плясали, и так дальше-больше – собрался коллектив. Появилась потребность выступать, петь для других. Нас приглашали. Мы охотно ездили… И не втихую! И никаких тайн!..

– А что делал в коллективе генерал-лейтенант Чанышев? – вдруг прервал меня главный.

Все как-то натянуто замерли, насторожились.

– Откровенно, говоря… Мне как-то даже неудобно объяснять.

– Нет-нет! Говорите, это очень интересно. Он же не петь собирался?

– Дело в том, что у него дочери, кажется две, и внучка. Ему хотелось, чтобы они не сидели дома, а были в коллективах. Они ходили прежде в какую-то самодеятельность, но там им почему-то не нравилось. А у нас и поют, и танцуют, и оформлением занимаются, и фокусники есть. И просто так люди приходят – вот девчонкам и интересно. Сидят, вяжут, знакомятся – плохого-то ничего нет! Ну представьте себе, как на ассамблеях у Петра Первого! Видимо, разузнав о коллективе, Чанышев и привел к нам своих детей. Здесь он мог не опасаться дурного влияния. А там, в других коллективах, с них спрашивали определенные таланты; а нет никакого дарования, не можешь предъявить что-то для концертного номера, тебя и не примут в самодеятельность. А Чанышев, человек интересный. Хоть и генерал, а очень хорошо знает балет. Он так здорово рассказывал нам о балете, ну просто целую лекцию прочел, со всеми профессиональными названиями: пируэт, экзерсис, плие, па-де-де, батман, гран батман и все такое. Мы хотели его еще раз пригласить, но он отказался, сказал, «занят категорически»… К нам многие приходили, кстати, писатель Ахмет Файзи. Но зачем приходил, мы так и не поняли. Ему любопытно было только одно: для чего мы собираемся? Песни, фольклор, национальная поэзия и даже проза вроде его не интересовали. Мы так и не сумели его убедить. Странно! Взрослый человек, писатель, а твердил только одно: «Зачем вам это нужно?» Я вдруг четко осознал, что визит Файзи в наш ансамбль был, видимо, согласован заранее, – настолько отстраненными и незаинтересованными стали сразу лица моих собеседников.