Миусское кладбище

Миусское кладбище

Мы знаем неизбежное и грустное: все мы пришли в этот мир, чтобы уйти навсегда. И знаем радостное: сама жизнь – благо. Но жизнь прожить – не поле перейти.

Ю. Бондарев

Находится это кладбище в северной части Москвы. Основано близ местности Миусы, отсюда и его название. Сейчас оно – запушенное, малоизученное московское кладбище; проехать к нему удобнее всего на трамвае от станции метро «Новослободская» (до Сущевского вала).

На кладбище похоронено 7 знакомых Пушкина, сохранилась же только могила М. Т. Каченовского. Расположена она на 4-м участке кладбища, слева от главной аллеи, идущей от ворот кладбища к церкви Веры, Надежды, Любви и матери их Софьи. Надгробие у него малозаметное – невысокий черный гранитный цилиндр, рустированный кубом.

Михаил Трофимович Каченовский (1775–1842) – историк, издатель, географ, профессор Московского университета, критик и переводчик, с 1841 года – академик. Он был издателем журнала «Вестник Европы». Вел непрерывную борьбу с «Арзамасом», с литературной и, позднее, исторической школой Карамзина, являясь, в свою очередь, постоянным объектом нападок «арзамасцев». Позже принадлежал к числу литературных противников Пушкина. На Каченовского написаны эпиграммы Пушкина «Бессмертною рукой раздавленный Зоил…» (1818), «Хаврониос! ругатель закоснелый…», «Клеветник без дарованья…», «Охотник до журнальной драки…», «Жив, жив, Курилка!», «Там, где древний Кочерговский…», «Как сатирой безымянной…» (1825) и др.

Однако поэт и профессор познакомились лично только 22 сентября 1832 года на лекции И. И. Давыдова в Московском университете. После лекции, сообщает Л. А. Черейский, Пушкин вступил в спор с Давыдовым и Каченовским, отстаивая подлинность «Слова о полку Игореве». Вскоре, 27 декабря 1832 года, Каченовской подал свой голос за избрание Пушкина в члены Российской академии. После смерти поэта Каченовский отозвался о нем так: «Один только писатель у нас мог писать историю простым, но живым и сильным, достойным ее языком – это Александр Сергеевич Пушкин, давший превосходный образец исторического изложения в своей “Истории Пугачевского бунта”». Эти слова Каченовского передал историку С. М. Соловьеву профессор Московского университета Д. Л. Крюков. И далее С. М. Соловьев пишет: «Но всякий ли способен и после смерти врага сделаться беспристрастным в отношении к нему, у всякого ли достанет духа похвалить и умершего врага?.. Во всех отношениях общественной и служебной жизни своей Каченовский был честным человеком». Трудно не согласиться с этими словами историка, но будем все же помнить и то, что писал Пушкин о Каченовском в эпиграмме «Жив, жив, Курилка!»:

Как! жив еще Курилка журналист?

Живехонек! все также сух и скучен,

И груб, и глуп, и завистью размучен,

Все тискает в свой непотребный лист —

И старый вздор, и вздорную новинку.

Фу! надоел Курилка журналист!

Как загасить вонючую лучинку?

Как уморить Курилку моего?

Дай мне совет. – Да… плюнуть на него.

Михаил Трофимович Каченовский одно время был деканом, а затем и ректором Московского университета. Писатель И. А. Гончаров, учившийся у Каченовского, вспоминал: «Это был тонкий, аналитический ум, скептик в вопросах науки и отчасти, кажется, во всем. При этом – строго справедливый и честный человек. Он читал русскую историю и статистику; но у него была масса познаний по всем частям. Он знал древние и новые языки, иностранные литературы, но особенно обширны были его познания в истории и во всем, что входит в ее сферу – археология и проч. Любимая его часть в истории была этнография. Особенную симпатию он питал к польским историкам (сам он был родом из Малороссии и высказывал явное расположение к своим землякам) и летописцам». Более лестную характеристику трудно себе представить.

Д. Н. Свербеев – общественный деятель, учившийся тоже у Каченовского, дополняет его портрет: «Второй из любимых моих профессоров был Михаил Трофимович Каченовский, желчный, пискливый, подозрительный, завистливый, человеконенавистный скептик, разбиравший по всем косточкам и суставчикам начатки российской истории, которую он преподавал, ничего не принимавший на одну веру, отвергавший всякое предание, – одним словом, сомневавшийся во всем. Верил он одному только Нестору, не верил ни “Русской Правде” Ярослава Мудрого, ни духовному завещанию Владимира Мономаха, ни подлинности “Слова о полку Игореве”… Несмотря на то, он был человек умный и достойный глубокого уважения по истинной любви к честному и бескорыстному труду и по своему критическому таланту, который, к сожалению, не всегда отличался беспристрастием». А Н. В. Станкевич, философ и писатель, посвятил своему учителю такое четверостишие:

За старину он в бой пошел,

Надел заржавленные латы,

Сквозь строй врагов он нас провел

И прямо вывел в кандидаты.

У кладбищенской церкви была, вероятно, похоронена семья князя Владимира Сергеевича Голицына (1794–1861): его жена Прасковья Николаевна, урожденная Матюнина (1798–1884), сыновья Владимир и Дмитрий и дочь Надежда.

В. С. Голицын – участник Отечественной войны, командовал Нижегородским драгунским полком, в отставку вышел генерал-майором. Страстный любитель музыки, автор русских переводов либретто нескольких иностранных опер. Написал музыку на слова Пушкина «Дарует небо человеку…» («Из Бахчисарайского фонтана»).

Поэт бывал гостем семьи Голицыных; сохранилось письмо князя от 1831 года, в котором он передавал ему благодарность своей жены Прасковьи Николаевны за «воспоминание» о визите.

В библиотеке Пушкина сохранилась книга «Палермские бандиты» (1835) с дарственной надписью Голицына-издателя.

Здесь же, возможно, была погребена Анна Петровна Наумова, урожденная княжна Голицына (1809–1886), с которой Пушкин мог встречаться у ее брата В. П. Голицына.