* * *

* * *

Вечером 20 февраля 1816 года в аристократическом театре Арджентина в Риме ждут начала первого представления новой двухактной оперы-буффа «Альмавива, или Тщетная предосторожность». Автору нет ещё и двадцати четырёх лет.

Театр переполнен. Публика возбуждена, зал шумит и бурлит. Среди зрителей, пришедших получить удовольствие от спектакля, немало таких, кого прислала сюда с недобрыми намерениями антреприза театра Валле. В зале друзья и почитатели Паизиелло, враждебно настроенные знаменитым старцем, неизменная клака неудачливых композиторов и безработных певцов, всегда готовых устроить скандал, и просто любители пошуметь. Но в зале находятся также друзья и почитатели Россини, те, что уже аплодировали в Риме его операм «Деметрио и Полибио», «Пробный камень», «Танкред», «Итальянка в Алжире»...

Первые признаки бури ощущаются уже задолго до начала спектакля. По углам шумят взбудораженные группки, наглым смехом встречают появление в ложе некоторых дам, громко переговариваются из партера с галёркой. Кто-то кричит:

   — Вчера приехал из Неаполя Паизиелло, прихватив с собой толстую палку.

Насмешливая реплика вызывает смех, кое-кто аплодирует ей. Внезапно внимание публики привлекает молодой человек, который выходит в оркестр.

   — Это маэстро. Это Россини. Автор.

   — А ну-ка дайте нам на него посмотреть!

Весьма аккуратный во всем, что касается одежды, Россини решил надеть по случаю премьеры сильно приталенный светло-каштановый фрак с золотыми пуговицами, который показался ему великолепным. Однако совсем не великолепным кажется он многим зрителям, и они принимаются издевательски кричать:

   — Ах, ах, какой фрак!

   — Какой цвет!

   — Какой покрой!

Россини бормочет:

   — Если они вот так расправляются с портным, что же сделают потом с композитором?

Ответа на этот вопрос ждать приходится недолго. Публика поднимает шум уже с первых же сцен оперы. Гул, смешки, издевательские реплики.

   — Мне кажется, это уже слишком! — восклицает Россини.

Серенада тенора вызывает первый бурный скандал. Маэстро по дружбе разрешил тенору Гарсиа спеть вместо серенады, написанной в партитуре, сочинённые им самим песни, и они не понравились публике. В зале шумят, кричат, свистят. Уже?

Гарсиа настраивает гитару, но у него рвётся струна. Смех. С настороженным интересом встречают появление Розины, которая выглядывает на балкон во время серенады тенора, но тут же исчезает, и зрители провожают её громким кашлем. Выход Фигаро, сцена Фигаро и Альмавивы проходят при гробовом молчании зала. Потом опять поднимаются шум, гвалт, свист, язвительные реплики, публика откровенно выражает своё нежелание слушать дальше, возмущается, свистит. Оперу уже не спасти. В зале стоит невообразимый шум. Певцы расстроены, растерянны, примадонна Ригетти-Джорджи напугана.

Только Россини, который перед началом спектакля, похоже, немного нервничал, теперь сидит за чембало совершенно невозмутимый. Когда же вопли, крики, свист и гвалт становятся особенно сильными, он поднимается со своего места и демонстративно аплодирует, восхищаясь певцами:

   — Молодцы! Браво! Прекрасно! Брависсимо! Замечательно!

Он, автор, один выступает против всей публики. Он олимпийски спокоен во время этой бури.

Но его дерзость вызывает ещё большее озлобление.

   — Это скандал! Скандал! — кричат в зале. — Каштановый фрак аплодирует! Каштановый фрак смеётся над нами!

И снова шквал криков и свиста. Маэстро продолжает аплодировать певцам:

   — Молодцы! Молодцы! Прекрасно! Замечательно!

Публика вопит:

   — Где это видано, чтобы маэстро аплодировал сам себе?! Ух, ух!

Свист становится ещё злобнее. Среди всей этой бури маэстро стоит совершенно спокойный — и невозмутимо аплодирует. Вдруг раздаётся чей-то крик:

   — Кошка! Кошка!

Кошка? При чём тут кошка? Оказывается, по сцене пробежала неизвестно откуда взявшаяся кошка. Какие-то умники начинают громко мяукать. Другие отвечают лаем: «Гав-гав!» Зал хохочет. Друзья маэстро реагируют по-своему, и ситуация обостряется, потому что в публике уже кое-кто хватает друг друга за грудки. Как тут продолжать спектакль?

Финал оперы тонет в оглушительном свисте, среди гневных криков и грубых ругательств. Публика в возбуждении покидает зал. Сторонники Паизиелло ликуют. Россини поднимается, застёгивает злополучный фрак, жестом приветствует музыкантов и выходит из оркестра.

   — Спокойной ночи всем. Я пошёл спать!

Переодевшись, примадонна Ригетти-Джорджи и кое-кто из певцов спешат на виа Леутари на квартиру маэстро, чтобы утешить его. Но им отвечают, что маэстро спит.

Этого не может быть. Маэстро вернулся домой хмурый, ушёл к себе и твёрдо приказал, чтобы никто не беспокоил его ни по какому поводу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.