Мравинский. Музыка. Телевидение

Мравинский. Музыка. Телевидение

Было время, когда смотрели телевидение без разбора, доволь ные уже тем, что оно существует. Нынче – не то! Открываются новые возможности телевидения – изменился и зритель. Он многого от телевидения ждет, многое с него спрашивает. А оно все шире охватывает явления жизни, все лучше показывает их, чаще появляются телепередачи и телефильмы высокого класса. И среди несомненных больших удач последнего времени – четыре музыкальных телевизионных фильма с участием заслуженного коллектива республики Академического симфонического оркестра Ленинградской филармонии и выдающегося дирижера нашего времени Героя Социалистического Труда Евгения Александровича Мравинского.

С симфонической музыкой телевидение стало знакомить нас, сколько мне помнится, еще в дни Первого конкурса имени П. И. Чайковского. Это составило важный этап в развитии телевидения, было ново, значительно. Но камера показывала артиста то справа, то слева, то лицо, то затылок, то отражение в поднятой полированной крышке рояля.

С каждым годом телевидение все чаще «водило» нас в симфонические концерты. Но чаще всего работа камеры шла по-прежнему вразнобой с музыкой.

Суетливый показ инструментов оркестра разрушает представление о нем как о едином целом. Ведь слушая симфонию в концертном зале, мы не стремимся видеть всех музыкантов. «Драматургия» симфонии зрительно воплощается в эмоциях, пластике, мимике дирижера. И то, что режиссеры могут сослаться на фильмы прославленного дирижера Герберта Караяна, показывающего на экране артистов оркестра, в принципе ничего не меняет. Показывая крупным планом гобоиста, облизывающего мундштук своего инструмента, или пальцы музыканта на грифе виолончели, многие из создателей фильмов и передач исходят из убеждения, что в кадре непрерывно должно быть движение, разнообразие, что телезрителя надо «занять». Но весь этот калейдоскоп зрительных впечатлений… Нет, он отвлекает от музыки.

Так как же строить музыкальный фильм – фильм о симфонической музыке, отвечающий интересу широчайшей телевизионной аудитории и, в то же время, взыскательному вкусу специалистов?

В пору, когда шла работа над телефильмом о Большом зале Ленинградской филармонии, я не раз видел на хорах известного музыкального критика Андрея Золотова, который с глубоким вниманием следил за ходом оркестровых репетиций Мравинского, обдумывая план тех самых фильмов, которые составили сейчас блестящий цикл музыкальных повествований о четырех великих симфониях мира.

Обращение к Мравинскому и симфониям из его концертных программ не случайно. Едва ли есть в стране другой дирижер, который возглавлял бы один и тот же оркестр, – и какой оркестр! – в продолжение тридцати пяти лет. При этом музыкант глубочайшей культуры. Высокого вкуса. Артистичный. Наделенный мощной волей. Беспощадно требовательный по отношению к себе и другим. Превыше всего ставящий точное воспроизведение партитуры. Музыкант мудрый. Ни мировая слава, ни верная любовь многих поколений слушателей не изменили его трепетного отношения к искусству. Как и прежде, он идет к дирижерскому возвышению – строгий, высокий, статный, – словно идет на подвиг. И вот Центральное телевидение показывает новый цветной музыкальный фильм, созданный Студией музыкальных программ творческого объединения «Экран» – «Чайковский. Пятая симфония»[14]. Мы видим зал, в котором в 1888 году под управлением автора симфония прозвучала впервые. За кадром голос комментатора Золотова напоминает, какое место занимает эта симфония в искусстве и в нашем сознании. Видим Мравинского на репетиции, перед дирижерским пюпитром. Он объясняет оркестру свои намерения. Легкий взмах палочки. Музыка. Вот он обращается к струнной группе. И мы видим ее, слышим ее игру. Просит деревянные духовые повторить несколько тактов. Мы видим музыкантов, и слышим их.

– Прошу всех…

Мы видим целый оркестр. Планы фильма монтируются сообразно со структурой симфонии, с ее образным строем. Это большая удача, решение очень сложной проблемы, как показывать оркестр. Но мы «застали» конец репетиции. Музыканты расходятся. Мравинский за кулисами, в кресле. Вспоминает, как около сорока лет назад получил право продирижировать эту симфонию и о том, как был найден стиль исполнения, который потом уточнялся и совершенствовался. Тут и тонкий анализ музыки, и спор с трактовками прославленных дирижеров прошлых времен. Умнейшая речь, в которой передана вдохновенная любовь к творению великого композитора.

Вечер. Переполненный зал. Сверкание люстр. Взволнованный и сосредоточенный дирижер становится во главе оркестра, чтобы передать свое ощущение Чайковского, его музыки, его мира. Мы видим лицо дирижера, слышим и видим оркестр. И от начала и до конца воспринимаем симфонию, словно находимся вместе с публикой в зале.

Авторы фильма отказались от мысли «разглядывать» инструменты и музыкантов. Оркестр выступает как единый творческий коллектив, увлеченно откликающийся на тончайшие указания дирижерской палочки, на взгляд, на еле заметное движение бровей. И вместе с Мравинским осуществляет служение великой музыке. Как благородна эта игра! Как превосходен Мравинский! С какой точностью передана стройная форма симфонии в сочетании с тончайшей прорисовкой каждого ее эпизода, каждой детали.

Великий немецкий писатель Э. Т. А. Гофман говорил, что настоящий музыкант весь живет творением, которое он воспринял в духе мастера и в том же духе исполняет, пренебрегая желанием так или иначе выставить свою личность.

Как подходят эти слова к Мравинскому!..

Через несколько дней телевидение показало нам одно из самых поэтичных созданий Бетховена – Четвертую симфонию. Ей тоже предпослано настраивающее слово комментатора, и репетиция, и рассказ Мравинского о том, как вынашивается и воплощается замысел исполнителя, рассказ-исповедь, поразительный по бесстрашию искренности… В отличие от симфонии Чайковского, бетховенская симфония звучит при пустом зале. И в таком приеме есть что-то волнующее. И это одно из лучших исполнений Мравинского, какие я слышал, – он как-то особенно любит эту симфонию.

…И снова, в утреннем освещении пустого зала мы следим за работой удивительного оркестра. Проверяется звучание одного из самых мощных произведений европейской музыки – Четвертой симфонии Брамса, которую выдающийся музыковед И. И. Соллертинский назвал инструментальной драмой, потоком взволнованной, страстной и глубоко трагической музыки. Анализ Мравинского, работа над каждым тактом, их повторение доставляют огромное удовольствие и позволяют с особой остротой ощутить, что и самый труд музыканта прекрасен, как прекрасен и результат труда.

Четвертый фильм посвящен одному из самых замечательных сочинений нашего великого современника Дмитрия Шостаковича – его Пятой симфонии. Многое в жизни обоих музыкантов связано с ней. Потому что первым исполнил ее в Ленинграде в ноябре 1937 года Мравинский. И потому что исполнение это превратилось тогда в крупнейшее общественное и художественное событие. Вот уже тридцать семь лет не расстается Мравинский с Пятой симфонией. Тридцать семь лет продолжается его работа над ней. Сам он считает, что его понимание симфонии в 1937 году и нынешнее ее понимание значительно разнятся друг от друга. Впрочем, скажем мы от себя, так и должно быть с великим произведением, которое останется жить в веках, отвечая любому времени именно в силу того, что ответило своему и стало его выражением.

А потом Мравинский первым продирижировал Шестую, Восьмую, Девятую, Десятую, Двенадцатую симфонии Шостаковича, в числе первых, с глубочайшим проникновением исполнил Пятнадцатую.

Завершается фильм прекрасным словом Мравинского. И слово это шире, чем рассказ о конкретном произведении. Тут идет речь о музыке Шостаковича в целом, о сложном процессе взаимопонимания художника-создателя и художника-исполнителя. Тут и воспоминания о начале их творческой дружбы, и о системе работы над симфоническими творениями Шостаковича…

Четыре великих симфонии. Разные времена. Разные страны. Разные стили. И в каждом из фильмов симфония звучит с начала до конца, не прерываемая ни одним словом.

Но, может быть, следовало этим и ограничиться?.. Нет. Без размышлений Мравинского это были бы фильмы для людей, искушенных в симфонической музыке, умеющих в ней разбираться. Слово Мравинского – это как бы посвящение в симфонию, создающее ту атмосферу, в которой телезритель сливается с публикой в зале и участвует в торжестве музыки.

Но, может быть, ни к чему великолепный пояснительный текст комментатора?.. Нет-нет! Голос комментатора нужен, необходим. Он приуготовляет к знакомству с Мравинским и к восприятию музыки. С таким словом не выступишь перед переполненным залом. И публика не пойдет за кулисы к Мравинскому, чтобы он рассказал ей о своем отношении к величайшим симфониям. Это возможно только на телевидении. Удивительно! Люди, непричастные к симфонической музыке, говорят мне, что никогда еще не слушали с таким вниманием симфонию и что, сидя у телевизора, они прочувствовали ее лучше, чем в зале, что экран приблизил к ним не только лицо дирижера – приблизил самую музыку.

– И все-таки, – спросите вы, – почему же именно эти фильмы оказались такими доступными?

Ну, конечно, благодаря тому, что в основе всех четырех – великолепный сценарий. И потому, что сняты эти фильмы изобретательно, поэтично. Но главное, потому, что симфония в исполнении волшебного ленинградского оркестра и его замечательного руководителя, и рассказ о симфонии, и изобразительный ряд – все это вместе создает образ – образ симфонии, образ Мравинского, образ оркестра. Поэтому, будучи предельно достоверными, фильмы эти являют собой великолепные художественные создания.

«Фильмы с Мравинским» помогают постижению величайших образцов музыки философской, которая становится доступнее от того, что «конструкция» этих фильмов оказалась телевизионной и музыкальной не по названию, а по самому существу.