В Наркомпросе
В Наркомпросе
Поздней осенью 1937 года я возвращалась домой после санаторного лечения. День был пасмурный, холодный. Вот и Гоголевский бульвар. Деревья уже сбросили листву, скамейки на бульваре пусты. Прохожие, зябко кутаясь, как всегда куда-то спешат.
При входе в подъезд нашего дома неожиданно встретила ректора Международной ленинской школы К.И. Кирсанову.
– Здравствуйте, Клавдия Ивановна. Что с вами? – не удержалась я. Передо мной стояла осунувшаяся, бледная женщина, которую я обожала, восторгаясь ее тактом, простотой.
Вместо ответа на глазах Клавдии Ивановны заблестели слезы.
– Не спрашивайте! Вам расскажут другие! – тихо проговорила она и заплакала.
Никогда ничего подобного я не могла предполагать, чтобы жизнерадостная, чуткая к нуждам других, бессменный с 1920 года (с момента создания школы) ректор Международной ленинской школы была так подавлена.
Еще не понимая всего, что случилось, я обратилась к взволнованной большим горем женщине:
– Клавдия Ивановна! Может быть, чем смогу помочь?
– Спасибо, товарищ Обручева, пока ничем вы не поможете. Только верьте, что была, есть и до конца своих дней буду большевичкой. – Клавдия Ивановна вытерла платком слезы и добавила: – Вы, наверное, знаете, что нашу школу закрыли?
От подруг, работавших в Международной ленинской школе, я уже знала об этом, но никто не понимал, чем вызвана эта ликвидация, не спросила об этом и я у бывшего ректора и только подтвердила:
– Да, знаю!
– Ликвидировали не только школу! Но вы не беспокойтесь, работы для всех хватит. Одни пошли в Профинтерн, другие в ЦК ВКП(б), – ответила Кирсанова.
Подошли еще знакомые мне по Ленинской школе, разговор закончился, и мы распрощались.
В доме жили в основном работники нашей школы. Я узнала, что Клавдию Ивановну исключили из партии за связи с «врагами народа»[39].
Прошло еще около недели, и я подала заявление в Наркомпрос с просьбой направить меня на работу в один из испанских детских домов.
– Работники нам очень нужны, – сказали мне в отделе кадров Наркомпроса. Есть вакансия переводчиц в детском доме в Обнинском. Если вас устроит – заполняйте анкету, доложим руководству.
Долго я заполняла анкету, приложила к заявлению характеристику и записала номер телефона отдела кадров, но звонить не пришлось. Скоро меня вызвали в Наркомпрос.
– Сегодня вас примет нарком, – сказали мне в отделе кадров.
Неужели, подумала я, сам нарком беседует с работниками детских домов?
Через несколько минут я с заведующим отделом кадров уже была в приемной. До этого никогда с наркомами не разговаривала и очень волновалась.
Раздался звонок, секретарь зашел к наркому и, вскоре выйдя от него, сказал:
– Петр Андреевич приглашает вас к себе.
Вслед за заведующим вошла в кабинет, все еще сильно волнуясь.
Нарком просвещения Петр Андреевич Тюркин[40] поздоровался, предложил нам сесть, сел сам и, глядя в анкету, начал:
– Прочитал я, Анна Корниловна, ваше заявление и анкету и решил с вами побеседовать. – Нарком сделал паузу и, глядя на меня, продолжал: – Вы проситесь на работу в испанский детский дом?
– Да! Я знаю испанский, знаю страну и народ и поэтому, думаю, справлюсь в качестве переводчицы или воспитательницы в испанском детском доме.
Нарком загадочно улыбнулся.
– Переводчицы для нас не проблема. Нам нужны кадры на большую работу, – произнес он задумчиво.
– Мы посоветовались и решили предложить вам должность начальника управления детскими домами и спецшколами, – сказал нарком.
Показалось невероятным, чтобы мне, переводчице, предложили должность начальника целого управления, о работе которого не имела и представления, поэтому я сразу не могла ответить.
Видя мою растерянность, Петр Андреевич улыбнулся.
– О чем задумались? Что вас смущает?
– Товарищ народный комиссар, – начала я, – прошу дать мне работу по моим знаниям и опыту в испанском детском доме.
– Ну что вы, товарищ Обручева, – начал нарком, – теперь мы смело выдвигаем на большие руководящие посты достойных товарищей, а вы воевали в Испании, орденоносец, имеете отличные служебные и партийные характеристики.
– Товарищ народный комиссар, я никогда не работала ни в каком управлении и не представляю, что там надо делать. Мне не приходилось никем управлять, и я прошу вас избавить меня от такого выдвижения, чтобы не подвести вас, – ответила я, испугавшись, что это получилось у меня слишком прямолинейно.
– Анна Корниловна, не пугайтесь, мы вам поможем освоить работу. В управлении есть хорошие, опытные люди, но нужен начальник.
– Нет, товарищ народный комиссар, есть русская пословица «Не в свои сани не садись»
– А есть и другая пословица, – прервал меня нарком. – «Не боги горшки обжигают». Не думайте отказываться, вы ведь член большевистской партии, которая требует сейчас от нас большого напряжения всех сил и смелого выдвижения молодых кадров.
Мне казалось, что нарком, так много времени уделивший моей персоне, да еще по моему заявлению, поданному в отдел кадров, наконец рассердится и прогонит меня, но ничего подобного не случилось.
– Товарищ Обручева! – начал спокойно Петр Андреевич, – назначим вас все же исполняющим обязанности начальника управления детскими домами и спецшколами, и приступайте к работе. Все условия для вас будут созданы.
Он встал, давая понять, что больше возражений слушать не будет. И сказано это было уже таким тоном, что я решила: «Будь что будет».
Почти всю ночь я не спала. Мысли не давали покоя, думала о будущей работе, которую я так себе и не представляла.
Встала разбитая, невыспавшаяся и поехала в Наркомпрос.
Зашла, как условились, к начальнику отдела кадров. Он пошел со мной в кабинет начальника управления детскими домами и спецшколами и представил меня личному составу. Всего налицо в управлении было человек двадцать.
Познакомившись со всеми, я осталась вдвоем с секретаршей – тов. Александровой.
Пожилая секретарша, с проседью в волосах, имя и отчество которой я, к сожалению, позабыла, положила мне на стол целую стопку всяких папок и сказала:
– Анна Корниловна! Тут и утренняя почта, и исходящие документы.
– Помогите мне разобраться в бумагах! – обратилась я к секретарю.
– Прочитайте входящие, примите решение и наложите резолюции. Исходящие от вашего имени – подпишите, а за подписью наркома – завизируйте. Если потребуется справка или кто-либо из работников, вызовите их через меня или непосредственно по телефону. Самый последний список их у вас на столе, под стеклом.
Глянула я на пухлые папки, и такая грусть меня обуяла, что хоть плачь, но делать было нечего. Пришлось читать.
Чего только не было в этой утренней почте! Тут разоблачали «врага народа», там убежал мальчишка, происшествия, просьбы, заявки… Исходящих бумаг было меньше, но и они для меня были загадкой.
Никаких решений я принять не могла. Все для меня было незнакомо. Вызвала секретаршу.
– Прошу вас, – назвала я ее по имени и отчеству, – помогите мне для начала.
Обилие неисполненных входящих явилось результатом длительного отсутствия начальника управления. «Временно исправляющие дела» дел не решали. На некоторых документах я увидела резолюции моего предшественника тов. Гасилова, которого уже объявили врагом народа, а потому его решения не принимались во внимание.
Весь день приходили посетители, мешали работать телефонные звонки. Для чтения документов оставалась только ночь.
Ушли мы с секретаршей уже за полночь. Болела голова, а, главное, было чувство тяжести от непосильной работы. Все для меня было совершенно ново. Вначале я думала, что спецшколы готовят разных специалистов, а оказалось, что это школы для глухонемых, слепых и других детей, которых нельзя было учить в общих школах.
Мне представили списки руководящих работников спецшкол и детских домов с указанием времени вступления в занимаемую должность и кем были эти работники до их выдвижения, я узнала, что в 1937 год были сняты более четырех пятых всех директоров и их заместителей.
Вновь назначенные в большинстве не имели ни нужных знаний, ни должного опыта, а потому состояние домов и школ, воспитание в них детей значительно ухудшилось. Выходило, что работать без знания дела заставили не одну меня.
Следующий день был еще тяжелее. Уже с самого утра шли директора спецшкол и детских домов, работники своего управления, представители из областных управлений.
И так каждый день. Хорошо, что секретарша была опытная и в меру своих сил помогала мне разбираться в бумагах, но и с ее помощью я не могла справиться с огромным потоком бумаг.
Чем больше я вникала в суть работы начальника управления, пытаясь осилить возложенные на меня обязанности, тем больше убеждалась, что я не подготовлена для этой должности. Я приезжала рано утром, просиживала в управлении и на заседаниях до поздней ночи, но часто не могла полностью прочитать все входящие, на которых накладывала резолюции, иногда подписывала исходящие, составленные исполнителями, не будучи уверенной, что они являются правильными.
Нарком работал еще больше. Но и он не успевал все сделать вовремя. Очень важные вопросы, которые мог разрешить только он, не решались только потому, что у него до них не доходили руки.
А это было обусловлено тем, что многие вопросы, которые могли бы решаться на местах, там не решались, так как не осталось опытных квалифицированных кадров руководителей, а выдвинутые молодые коммунисты еще не освоились со своими правами и обязанностями, да и не имели должной подготовки.
Хуже всего было иметь дело с «временно исполняющими обязанности» и даже с «исполняющими обязанности». Они не думали о завтрашнем дне, а думали о том, чтобы не ошибиться. Таких в то время было немало.
Мешали работе и многочисленные плановые и неплановые совещания, на которых очень много говорилось о бдительности, которая иногда доходила до неоправданной подозрительности.
В этих условиях меня, несмотря на самоотвод, избрали членом партийного комитета Наркомата, и работы еще прибавилось.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.