Встреча в Пособланко
Встреча в Пособланко
В марте 1937 года врагу удалось подойти почти вплотную к Пособланко.
– Луиза! Прошу поехать со мной к командующему, – обратился ко мне Кольман, – нужно поговорить с ним по очень важному делу, что я не могу сделать с моей «гвардией», – как он называл иногда своих переводчиков.
– Но Рудольфо и Доминго нет, и я осталась одна во всем хозяйстве.
– Всю ответственность беру на себя. Готовьтесь, через десять минут заеду, – ответил решительно Кольман.
И вот едем в штаб фронта. Гвардеец сидит рядом с водителем, мы с полковником на заднем сидении.
Заезжаем в Андухар. Переса Саласа в штабе не было. Мы с Кольманом прошли к знакомым нам офицерам штаба. Стали выяснять обстановку на фронте.
– Положение очень тяжелое, – заметил офицер, – командующий в Пособланко. Насколько нам известно, он принял решение оставить город. Почти все население уже эвакуировалось.
– Но в Хаене мобилизуется весь транспорт, и утром в Пособланко прибудут резервы, – перевела я слова Кольмана. – Захват Пособланко мятежниками дает в их распоряжение важный узел дорог у Альмалена, открывает путь к рудникам ртути, олова, свинца, другим ископаемым, крайне нужным республике, – убеждал Кольман начальника штаба.
– Все знаем, но обстановка, угроза окружения, резкое превосходство сил у противника, – ответил тот.
– Может быть, доложить командующему по телетайпу о том, что утром прибудет подкрепление, – предложил Кольман.
– Это будет напрасной тратой времени! Мы уже докладывали, но командующий принял решение оставить Пособланко, и бесполезно с ним по этому вопросу говорить, – добавил сокрушенно начальник штаба.
Зная упрямство Переса Саласа, Кольман все же решил ехать в Пособланко.
– Поедем, Луиза, попытаемся доказать, убедить, что подкрепления придут завтра, и надо до их прибытия удержать город.
Неутомимый и, как всегда, веселый шофер Кольмана Эмилио ночью, по горной дороге, уверенно вел машину навстречу потоку беженцев из Пособланко.
Внезапно машина остановилась. Впереди стоял упрямый осел, на боках у него висели две большие корзины, в каждой по одному ребенку. Осел не хотел сворачивать, дети плакали. У матери были слезы на глазах.
Мычат коровы, блеют овцы, уныло бредут жители. Горестно и жалко до боли смотреть на людей, бросивших все. Они оставили свой кров, скарб и, спасаясь от фашистских извергов, шли в неизвестную даль, в тыл республиканских войск.
Беженцев всюду принимали хорошо, понимая их тяжелое положение, с ними делились последним. Я видела это: в Валенсии, Мурсии, в Хаене и Линаресе. Щедрое солнце грело несчастных своими лучами, скрашивая их тяжелую судьбу.
В Пособланко приехали поздно ночью. Полуразрушенный и совершенно опустевший город утопал в темноте. Недалеко, западнее, тревожила ночную тишину ружейно-пулеметная стрельба.
Найти командующего в опустевшем городе оказалось нелегко. Заехали в штаб одного из батальонов, расположенный в полуподвале каменного двухэтажного здания. Около штаба стояло несколько легковых и одна грузовая машина.
Помещение было хорошо затемнено. Один из офицеров узнал полковника Кольмана. Нам дали солдата, знавшего, где находится командующий.
В это время в штаб ввели под конвоем двух пленных мятежников.
Как ни спешил полковник к Пересу Саласу, но не утерпел, чтобы наскоро не расспросить пленных.
– Уточнить обстановку в тылу врага очень важно перед беседой с командующим, – сказал он мне, и я перевела его просьбу.
– Пожалуйста, – вежливо ответил знакомый офицер.
Мы приступили к допросу.
Первый пленный имел усталый и испуганный вид. Его обмундирование было грязно и порвано, лицо заросло густой черной щетиной.
Солдат оказался неграмотным. Мне стоило большого труда вести допрос. Кольман пытался как можно полнее и точнее узнать о численности, составе, вооружении, расположении и настроении войск противника.
Приходилось часто уточнять ответы пленного. Кольман нервничал, посматривая на часы.
– Наверное, достаточно. Больше ничего полезного мы от него не узнаем, – сказала я.
Советник согласился. Пленного увели и ввели другого – то ли капрала, то ли какого-то младшего командира. На вопросы он отвечал уверенно, со знанием обстановки. Он уточнил на карте расположение известных ему подразделений и складов. Как и первый пленный, он всячески подчеркивал, что ненавидит фашистов, особенно надменных немецких. Кольман остался доволен этими показаниями.
– Ну а теперь поедем к Пересу Саласу, – сказал он, когда допрос окончился.
– Противник измотан боями, наступательный порыв его войск под Пособланко уже давно иссяк, – говорил мне Вильгельм Иванович. – Утром прибудет пополнение, нам надо будет доказать Пересу Саласу необходимость удержать город до подхода подкреплений. Главное – не получить сразу отрицательного ответа. Полковник упрям, а потому начнем издалека.
Обойдя развалины, мы вошли в сохранившееся здание – не то монастыря, не то костела с куполом. В большом зале тускло горела небольшая электрическая лампочка. На носилках и койках лежали 15–20 раненых солдат и офицеров-республиканцев. Некоторые из них тихо стонали. Спертый воздух был насыщен запахом крови и лекарств. Нас провели через зал в кабинет командующего. Мы застали его сидящим у камина. Он встал и пошел навстречу. Вежливо поздоровался.
– Сеньорита! Сюда так поздно ездить опасно, – сказал он, отпуская мою руку.
Я заметила, что, здороваясь с Кольманом, Перес Салас сразу сменил улыбку на безразличное выражение лица.
Вильгельм Иванович почувствовал холодный прием и не решался заговорить по существу дела.
– Луиза, выручайте! – шепнул он мне.
Нам подали кофе. Выпив его, я подвинулась ближе к камину, взяла железный стержень, служивший кочергой, и, поправляя поленья, сказала:
– Люблю сидеть у камина! Это, сеньор полковник, напоминает мне огонь у ненцев в чумах – жилье, сделанном из шестов и оленьих шкур, с отверстием наверху для выхода дыма.
– Что это за народ ненцы? – просил, оживившись, командующий.
Я рассказала. Потом говорили о театре, о литературе. Кольман рассказал о Латвии, я о Ленинграде и опять о Севере.
Пили еще кофе, и время шло. Слушая наши рассказы, полковник Перес Салас понемногу оттаивал. Во время очередной паузы он заметил:
– Сеньора Луиза, вы говорите таким хорошим литературным языком, точно долгое время жили в Испании. Где вы так овладели испанским?
– Изучала в институте, работала переводчицей и читала испанскую литературу.
– Похвально! Видите, вот и пригодились знания.
Перес Салас загадочно улыбнулся и продолжал:
– Каким я был профаном, когда думал, что в России на Севере живут только белые медведи да бородатые мужики. Оказывается, там есть и красивые девушки. Занятно, что они изучают иностранные языки в больших городах и живут потом в столице.
– Ну, – подумала я, – лед тронулся.
Улучив минуту, когда он стал подбрасывать в камин дрова, я шепнула Кольману: «Давайте попробуем». Вильгельм Иванович понял и стал говорить.
Разговор велся в спокойной, как бы домашней обстановке.
– Гарантируете, что завтра прибудет пополнение? – спросил командующий.
– Обязательно прибудет. В Хаене собирают весь наличный транспорт, – ответил Кольман.
К моему удивлению, Кольман убедил Переса Саласа, и тот согласился не оставлять Пособланко и при нас отдал приказ: «Всеми силами удерживать город…»
До утра мы просидели у командующего. Ночь была беспокойной, темной. Из соседнего зала изредка доносились стоны раненых. Часто звонили телефоны, прибывали с докладами командиры.
– Спасибо, Луиза, большое спасибо! – сказал Кольман, пожимая мне руку, когда мы вышли от командующего. – Без вас мне не удалось бы уговорить полковника. Теперь вам, наверное, ясно, что надо переходить ко мне совсем, а то сколько раз у меня не получалось ничего с моими переводчиками, когда приходилось разговаривать с командующим, и не только с ним, но и с его начальником штаба.
– Дело все же не во мне, полковник поверил в то, что утром обязательно прибудет подкрепление.
И мы молча направились к машине.
– Эмилио! Вамос а Хаен! – сказал Кольман, разбудив водителя.
Тот некоторое время зевал, потягивался, потом сел за руль. Неожиданно мы услыхали надрывный гул приближавшихся вражеских самолетов.
– Что-то уж очень рано! – заметил Эмилио, заводя мотор.
Но уехать мы не успели. Началась бомбежка. За домом, стоявшим напротив штаба, раздался сильный взрыв, машина вздрогнула, метрах в десяти упал и рассыпался большой кусок черепичной крыши. Отдельные осколки рикошетом попали в капот машины.
Шесть самолетов безнаказанно, с небольшой высоты, сбросили бомбы и улетели.
Нам повезло. Бомбы падали кругом, но наша машина не пострадала, на ее капоте были лишь вмятины.
Всю бомбежку мы просидели в машине, а потом зашли к Перес Саласу.
– Командующий уже знает, что подкрепление проследовало через Вилла Нуэва де Кордова, – сказал нам дежурный.
Минут через тридцать подкрепление прибыло.
– Очень хорошо! Вовремя! – сказал Перес Салас, выслушав рапорт запыленного, невыспавшегося, но довольного командира батальона.
– Вовремя! – подтвердил Кольман, здороваясь с Валенсуэлой. Если бы на час раньше, то попали бы под бомбежку, если бы опоздали – командующий мог отменить приказ об удержании города.
В это время перед штабом раздались гулкие и резкие сигналы.
– Что-то опять случилось? – спросил Кольман, и я не успела перевести, как в помещение ворвался офицер и радостно закричал:
– Наши сбили итальянский самолет, мы поймали и привезли фашистского гада.
Пленного ввели под конвоем.
Молодой, упитанный, хорошо выбритый летчик был бледен и явно испуган. Как он мне напоминал тех наглых упитанных немецких молодчиков со свастиками, которых мы встретили перед отъездом, во время обеда в Париже. Ресторан находился недалеко от советского посольства. Гитлеровцы, видимо, понимали немного русский язык и подсели за соседний стол. Они ехали в Испанию и приняли Порохняка и Павла-танкиста тоже за летчиков, порекомендовав им… ехать обратно.
Пленного стали допрашивать. Он хорошо понимал по-испански, но отвечал на смешанном итало-испанском, и я не все разбирала. Его часть дислоцировалась под Кордовой.
– Русские самолеты лучше, – вынужден был он признать и добавил: – а летают на них дьяволы!
В те трудные мартовские дни Пособланко устоял. Враг был отброшен от города. В этом есть и заслуга отряда Доминго, отважные группы которого захватывали пленных и добывали ценные разведывательные данные, пускали под откос вражеские поезда, подрывали автомашины, нарушая тем самым работу вражеского тыла, заставляя мятежников тратить много сил и средств на охрану коммуникаций.
Большую роль в отряде Доминго сыграли интербригадовцы: югославы, чехословаки, поляки, финны, итальянцы, венгры. Но не повезло нам с немцами, австрийцами и бывшими белыми. Немцев в тылу противника постигали неудачи. Закаленные в классовых боях, они прибыли в Испанию, чтобы бороться против фашистов. На фронте они сражались, как мне довелось слышать, достойно. Хорошо они учились, но действовать небольшими группами в тылу врага так и не научились: то попадут в засаду, то нарвутся на вражеский патруль. А одному из них детонатором оторвало два пальца.
Посоветовались Рудольфо с Доминго и решили уважить просьбу немецких товарищей. Их проводили обратно в Альбасете. Попросились назад, в свои бригады и австрийцы – молодые, но маловыносливые для действий в тылу мятежников.
Высокие, худощавые и очень сильные финны проявили себя бесстрашными диверсантами, отлично освоившими технику и тактику. Они прекрасно ориентировались на незнакомой местности без компаса и карты, хорошо понимали приметы, по которым можно было правильно определить направление. По отзывам испанских товарищей, финны чувствовали себя в тылу противника как рыба в воде.
– Очень храбрые и умные диверсанты! – отзывался о них Маркес, с которым они проводили вылазки на коммуникации мятежников.
Каждый раз, возвратившись из тыла и получив деньги, финны преображались: много пили и, «насытившись», бушевали или пропадали неизвестно где. Сказались, видимо, прежние суровые условия их работы: моряки и лесорубы.
Испанского языка они не знали, а потому их в пьяном виде часто задерживали.
Рудольфо беседовал с ними не раз, доказывая, что если они не могут обойтись без спиртного, то пусть выпьют и спят.
– Гуд! Гуд! – отвечали финны, но после очередного рейда в тыл мятежников опять напивались и скандалили.
Пришлось проститься с ними, хотя потом Рудольфо и Доминго не раз вспоминали их добрым словом.
– Отличные вояки! – говорил о них Хуан Гранде, – а вот в выпивке нормы не знают.
Спокойно и уверенно действовали в тылу фашистов югославы, поляки, венгры, итальянцы, словаки.
Было у нас и три белоэмигранта: Александр, Федор и Михаил. Помню – двое высоких, один низенький. Все в униформе интербригад.
Рудольфо с собой никогда их не брал, хотя они хорошо говорили по-французски и скоро стали неплохо объясняться с испанцами. Мне они казались самыми несчастными людьми. Их увезли из России еще малолетними. Родители были не из богатых и удрали больше из страха, так как служили в белой армии.
– По малой сознательности попали в белую армию и, уже совсем по глупости, убежали из России, – говорил низкорослый Михаил.
– Хлебнули мы горя в этой Франции. Рабочие на нас смотрят косо, белыми называют, а какие мы белые, когда у нас все наше богатство – наши руки. А тут еще былые именитые князья и бароны пытаются сделать нас орудием своих махинаций.
– А так хочется попасть на Родину, что решили мы поехать в Испанию, доказать, что мы не белые, а самые что ни на есть настоящие красные, – говорит высокий, тощий и всегда задумчивый Александр.
Третий – Федор – получил во Франции высшее образование, но был вынужден работать рабочим.
– Образованным рабочим и самим не хватает работы по специальности, – жаловался Федор. – Пробовал организовать свое дело, вложил последние сбережения, влез в долги и «прогорел». Пошел работать грузчиком, потом на кране. Увидишь в порту советское судно – сердце кровью обливается, так хочется в Россию. Родина тянет, – говорил он, – но надо доказать, что ты уже не белый.
И они воевали против мятежников и фашистских интервентов, воевали отчаянно, чтобы заслужить доверие и получить разрешение вернуться на Родину. Двое погибли, а судьбу Михаила не знаю.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.