Матадор
Матадор
Много интересных людей было в батальоне «Эспесиаль» Доминго Унгрия. Воевали в нем интербригадовцы, прошедшие огонь и воду чуть ли не на всех континентах, но костяк батальона составляли испанцы. Они быстро осваивали искусство партизанской борьбы, технику и тактику диверсий в тылу врага. Из них один Доминго был военным и дослужился до офицерского чина, но он не стал служить в королевской армии и эмигрировал во Францию, где работал в партийном подполье.
Остальные воины до мятежа были мирными людьми: рабочими почти всех специальностей, от разнорабочего до квалифицированных шоферов, электромонтеров, строителей, рудокопов, в том числе и подрывников. Было много крестьян Андалузии, Экстремадуры, Старой и Новой Кастилии, валенсийцы и каталонцы. В Хаене к Доминго перешел и бывший матадор Энрике Гомес. Он был отличным воином в батальоне под Гранадой, хотя сам родился, вырос и работал в Наварре. Там он стал и матадором. У родителей его была большая семья, но мало земли. Энрике был старшим и еще не научился грамоте, когда пошел работать подпаском к бывшему матадору, которого рог быка изувечил в Памплоне в конце фиесты. Пастух любил читать и научил грамоте Гомеса. Маленький Энрике увлекся стихами и рассказами о матадорах. Пасли они бычков, и Энрике полюбил этих сильных, крутого нрава животных.
– Мне были противны матадоры, пикадоры и особенно бандерльеры, которые вонзают в животных красивые, но мучительные бандерильи, – рассказывал Энрике. – Ведь им бедные бычки ничего плохого не сделали, а их так мучают!
Гомес потрогал сломанные и уже сросшиеся ребра и продолжал:
– Но бывший матадор-пастух обнаружил во мне способности, а нужда заставила, и я пошел работать на ла пласа де торос. Помогал матадору, учился и наконец стал им сам.
И бывший матадор махнул рукой, как это делают испанцы.
– Но я любил и люблю бычков, мне их жалко, я знал их повадки, верил, что выйду победителем, избегал резких движений и берег своих бычков для последнего удара. Я наносил его тогда, когда хотелось публике. Я умел работать близко к рогам быка, мог его утомлять, но не обессиливать. Когда это требовалось, я показывал и трюки, но, как писали критики, «работал всегда точно, непринужденно», словно имел дело не с разъяренным быком, а с безрогой коровой.
Энрике опять дотронулся до переломанных ребер и продолжал:
– В Памплоне ровно два года назад, на фиесте, я немного выпил, решил показать мастерство старой школы – четкость движения при максимальном риске. Все шло отлично, бычок уже был готов к последнему удару, но выполнял все, что я ему навязывал. В это время, когда толпа в безмолвии следила за моей работой и поведением бычка, среди зрителей нашелся один мой недруг. Он что было мочи крикнул: «Дурак! Что ты делаешь?» Я на секунду ослабил внимание и почувствовал боль в левом боку. Теплая кровь потекла по телу, но у меня хватило сил убить быка. Я упал рядом. К счастью, бык сломал мне только два ребра и не задел внутренних органов.
– И вы бросили свое опасное ремесло? – спросила я.
– Нет! Публике нравилась моя работа. Мне повысили заработок, и я уже мог обеспечить семью отца, ездить на праздники вместе с младшими сестрами и братьями, которые любят смотреть светящиеся шары. Но пришел февраль, и меня захлестнула народная волна. Я стал не только матадором, но и пропагандистом, много читал, понял, что у крестьян и рабочих нет другого пути, кроме того, который указывает коммунистическая партия. Я пошел по нему.
Мятеж застал меня в Севилье, и я сражался на баррикадах, обманутые марокканцы и мятежники победили. После того как я увидел дела мятежных генералов и офицеров, зверства фаланги, я уже не могу убивать бычков, теперь я убиваю только тех, кто поднял мятеж, кто хочет народ превратить опять в рабов. Их я убиваю без всякой жалости. Я пошел в отряд Доминго потому, что тут не надо ждать вражеской атаки или приказа о переходе в наступление, мы сами ходим в тыл мятежников и подрываем их поезда, машины, бьем их из засады.
Гомес любил подрывать с помощью мин со шнуром.
– Каждый раз, – говорил он, – вражеский поезд напоминает мне разгоряченную тушу быка или сказочного змея, о котором мне рассказывал мой учитель-пастух, только вместо удара шпаги я дергаю шнур и вижу яркую вспышку, потом доносится звук взрыва и свист падающих обломков. Это вместо аплодисментов. И я ухожу довольный, зная, что на фронт не прибудет еще один эшелон.
– Энрике! – услышали мы зов Маркеса. – Иди сюда!
Матадор извинился и побежал, едва касаясь земли ногами. «Сила и ловкость всюду», – подумала я.
У Гомеса была тетрадь с портретом зверски убитого фашистами его любимого поэта – Фредерико Гарсиа Лорки и его стихи. В ней были записи об уничтоженных матадором машинах и поездах мятежников.
Отличался Энрике Гомес как разведчик и мастер по захвату или уничтожению вражеских часовых. В отряде его звали часто не по имени и фамилии, а «Наваррским тигром».
– Он как тигр! – говорили о нем его друзья, с которыми он ходил в тыл противника. – Прыжок – и часового нет!
В свободное время «Тигр» рассказывал о своей работе на арене, о знаменитых матадорах.
– Успех матадора, его жизнь, – говорил он, – зависят не только от его мастерства и качества быков, но и от зрителей. Они своими криками могут испортить настроение, заставить повторить уже неповторимый трюк!
Бывший матадор задумался и спросил:
– А вы, Луиза, смотрели бой быков, и как он вам понравился?
– Да, один раз смотрела и то не до конца. Не вытерпела. День был испорчен.
А дело было так.
Перед отъездом из Валенсии на Южный фронт Доминго достал билеты на корриду для всего отряда.
Позавтракав, мы двинулись в путь, веселые, нарядные и довольные, за исключением Рудольфо, который особой охоты к корриде не проявлял.
Чем ближе подходили к ла пласа де торос, тем все больше и больше становилось народа.
Мимо нас по улице сплошным потоком направлялась к арене шумная толпа. Взволнованная, взбудораженная необычной обстановкой, жаждущая зрелищ, она была очень красочно, ярко и празднично одета.
Вокруг слышались веселые восклицания, радостные возгласы и приветствия. Мелькали красивые, смуглые женские лица, изящные прически, яркие, пестрые современные платья сменялись порой национальными костюмами с широкими многочисленными оборками; на ветру колыхались разноцветные веера, от быстрой ходьбы развевались воздушные, легкие шали и кружева; на солнце переливались всеми оттенками дорогие серьги и ожерелья. Изысканно, со вкусом одетые мужчины выделялись на пестром фоне своими светлыми костюмами и красными галстуками.
В воздухе стоял запах дорогих папирос и женских духов.
Но вот и огромное круглое здание касс. Вокруг толпятся люди, тщетно надеясь приобрести билет.
Доминго поясняет: и раньше валенсийцам мест не хватало, а сейчас много тысяч эвакуированных из Мадрида и из занятых фашистами городов.
Мы влились в людской поток и медленно продвигались к входу на трибуны.
Часть нашей группы вооружилась большими козырьками, чтобы не слепили лучи солнца.
Настроение у всех приподнятое.
Неожиданно раздаются ругань, шум – это анархисты пытаются прорваться с солнечной стороны на теневую. Но толпа встает на защиту порядка, нарушители вынуждены уйти.
Мы, как и большинство публики, пришли задолго до начала представления, чтобы занять свои места. Садимся недалеко от прохода, в 9-м ряду. Бетонная скамья покрыта пылью, но предусмотрительная Росалия заботливо расстилает на ней красный платок.
Трибуны наполняются. Играет музыка.
После республиканского гимна исполняют революционные песни, за ними – «Ла кукарача…»
Люди в черно-красных галстуках дают о себе знать, занимая «свободные» места.
Наряду с рекламами всюду лозунги, призывы. Ярко-красными буквами написано напротив нас: «Но пасаран!»
За барьером желтеет укатанный и аккуратно подметенный чистый крупный песок.
Цирк уже переполнен, зрители расположились даже в проходах. Среди публики много военных. Есть и весьма пожилые мужчины и женщины, есть юноши и девушки, даже дети.
Все вокруг гудит, колышется, как встревоженный гигантский улей.
На противоположной стороне, в проходе, появились помощники матадора с корзиной на плечах. Тут же, у барьера, они развертывают железные мулеты, их надевают на палки, готовя к употреблению.
Все взоры обращены к входу на арену. Видно, с каким напряжением люди ждут выхода матадора.
Наконец оркестр играет ожидаемый всеми марш. Раздаются аплодисменты, и матадоры появляются на арене. За ними трое несут малиновые полотнища. Позади, на поджарых лошаденках, пикадоры с длинными копьями, а дальше – упряжка мулов и служители, обязанность которых сводится к уборке убитых животных
Публика громко гудит, выкрикивая имена любимых матадоров, а те изредка грациозно кланяются в сторону своих обожателей и поклонниц. Их трое. Теперь они уже хорошо видны.
Главный из них – кряжистый, сильный на вид, казался очень молодым. На нем короткий черный бархатный камзол с белым жилетом и черные, тоже короткие, брюки. Ноги обуты в туфли, стянуты высокими гетрами. На голове черный берет.
Матадор явно нервничал. Он выглядел усталым.
Доминго назвал мне его имя и фамилию, добавив:
– Бывшая знаменитость, но ему не повезло. Едва выжил.
Оркестр продолжает играть. На мгновение все замирают… На арену выпускают быка. Издали он кажется небольшим, поджарым бычком. Животное недоуменно озирается на скопище пестрой толпы, на оркестр и на человека с малиновым полотнищем. Он ни на кого не хочет нападать, но ему в шею вонзают красивую бандерилью, затем другую, третью. Трудно представить ту невыносимую боль, какую они ему причиняют. Он мотает головой, пытаясь избавиться от мучительных стрел, но эти движения вызывают еще большие страдания. Он вне себя, и тут его дразнят ярким красным полотнищем, таким ярким, как кровь на черной шерсти бычка.
Разъяренный страдалец кидается на своего мучителя, но тот вовремя отскакивает и вонзает в шею бедному животному еще одну занозу.
Обезумев от боли, бык вновь нападает на инквизитора… Новая бандерилья.
Если бы бык был резиновым, то все эти стрелы с цветами, возможно, только украшали бы его, но он живой и терпит невероятные муки. Наконец, он еще раз бросается на матадора, а тот ловким ударом шпаги умерщвляет свою жертву. Раздается гром аплодисментов, на арену летят цветы. Матадор кланяется, а рабочие с упряжкой мулов волокут убитого быка со сцены.
Одинокое облачко среди ясного неба закрывает солнце.
– Плохо! Очень плохо! – говорит Доминго. – Когда солнце не светит, коррида испорчена. Солнце воодушевляет матадора, успокаивает публику.
– Да! – соглашается Росалия. – Без солнца можно играть в футбол, но без солнца не может быть хорошей корриды. Да и люди без солнца становятся мрачными и злыми.
Оркестр продолжает играть, и невольно возникают разные думы.
Так вот она какова, коррида!
Бой быков не развлечение, а страшное зрелище.
Мне пришлось видеть во многих местах, как хорошо и бедно одетые ребятишки целыми часами занимались игрой в тореадоров, дразня красным полотнищем не быка, а такого же мальчонку, как и они, держащего впереди себя на палке голову быка.
– Профессия тореадора в Испании романтична и опасна, – соглашается Энрике. Только немногим счастливчикам удается сделать карьеру, стать знаменитыми. Ежегодно десятки, а может быть, и сотни тореадоров погибают или становятся калеками, и лишь единицы достигают славы, подобно кинозвездам Голливуда или Франции.
Мы с Рудольфо вышли на улицу. Не захотели смотреть это зрелище.
После обеда вышли в город, зашли в кафе, сели в тени в плетеные кресла. Любители опускали монеты в автомат, и слышалась музыка. Шла война, мальчишки продавали газеты, выкрикивали последние новости. Наряду со сводками с фронтов кричали и о гибели матадора.
– Религия и бой быков – это опиум для народа, – заметил Маркес.
– Куда приятнее вместо красного мулета, – сказал бывший матадор, – красным светом фонаря остановить машину мятежников, показать ей, где она должна остановиться, и, положив руку на капот, попросить зажечь свет и предъявить документы, которые нам могут пригодиться.
У Доминго был конный взвод, и Энрике Гомес в свободное время иногда заходил туда, показывая свое мастерство наездника, но перейти в кавалеристы отказывался.
Однажды группа под командованием Энрике Гомеса возвратилась с задания с двумя прекрасными кавалерийскими лошадьми. На одной ехал Гомес, на другой везли раненого минера Хименеса.
– На нашу засаду нарвался конный патруль, – докладывал Гомес Маркесу, – его ликвидировали, а эти кони перешли на нашу сторону: не стали убегать.
Гомес передал лошадей в конный взвод, но сам продолжал вылазки пешим порядком.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.