6
6
На третяй день звонит Корпачёв Александр Викторович, уже ночью:
– Данила, я буду сёдни ночью, давай завтре встретимся утром, в десять часов утра, укажи где.
– Да я возле храма двести метров, дорога, котора на Минусинск.
– Ну хорошо, возле храма. – Я обрадовался.
Утром Федя встал, опохмелился – и на другой бок.
Мы в десять часов встретились, я всё подробно ему рассказал, он толькя ответил:
– Да, ето шакалы.
Я и про наркоманов рассказал, на ето он ответил:
– Данила, мы всё знаем. Но Рассолов уже заелся, ему мало и надо. Чичас убери его, поставь другого, он голодной, ишо покраше будет воровать и пакостить.
– Да вы что, неужели не жалко заповедника?
– Данила, я обчался со всей вашей семьёй, и ето мне не забудется. У вашей Марфе и деток чистыя мозги, незагрязнённы, толькя вы так можете думать, а здесь хишники. Давай я оформлю на вас заповедник, и я чётко знаю, что вы будете его хранить как своё и етот заповедник будет свести[506].
– Да, вы правы, мы бы его хранили, как самородок. Но Боже упаси: нас перебьют, как зайчат.
– Хто?
– Как хто? Етот же Рассолов с Абрикосовым – чужими руками.
– Нихто не заденет, на ето будет ФСБ участвовать.
– На свежу силу я бы взялся, но уже руки опустились, дети больны, долг… Александр Викторович, вы бы знали, как чижало.
– Данила, я понимаю, но зачем за границу? Я могу вас в любым месте устроить, вон поехали в Краснодар, там тепло, всё растёт, есть деревни заброшенны, виноград, сливы, груши, яблоки.
– Не отпираюсь, но чичас не можем.
– Но хоть Софоню оставь, ето милый парень.
– Да он больной, весь изнадсадился.
– Ну что, вылечим!
– Нет, не оставлю, оздоро?вит – потом пускай женится, ежлив хочет, и остаётся.
– Ну хорошо, будем надеяться. На самом деле мне вас жалко, не в те руки вы попали.
– Ето правда.
– Ну ладно, давай к делу. Я раздобуду топлива и пошлю за семьёй, но всё надо доржать в секрете, никому ни слова, а то ети шакалы бог знает что могут натворить.
– Да, Александр Викторович, я боюсь.
– Да не бойся, Данила, всё будет хорошо.
– Ну хорошо.
– Как катер пойдёт, я тебе сообчу.
– Александр Викторович, а не знаете, кому можно продать дом и всё имущество?
– Подумаем. Давай акт составим, что есть у вас.
– Давай составим. Ну, пиши: дом девять на тринадцать с мансардным и погребом четыре на шесть, летняя кухня пять на двенадцать, один трактор ДТ-75, один трактор Кубота-25, один грузовик-66 вездеход, лесопилка «Кедр» перевозная, весь инструмент для любой машине, две бензопилы «Хускварны» шведски, пасека двенадцать у?ликов, корова, тёлка, бык, загон, баня четыре на семь, хлев, кур шестьдесят штук, индюков сорок штук, гусей семьдесят штук, дома вся посуда, разны кадушки, стеклянки для консэрвы – да бог знает что толькя нету. Постель для всех, зимняя и летняя разна одёжа – да не помню, всё не опишешь.
– А сколь вы за всё за ето хочете?
– А хто сколь даст, нам бы толькя доехать до границы Аргентине, а там мы оживём.
– Да, жалко, толькя бы жить да жить.
– Да, вы правы. Етот заповедник больше не забудется.
– Ну, Данила, давай Бога проси, а там как получится.
– Хорошо, Александр Викторович. – И мы на етим рассталися.
Прихожу домой, Федя храпит. Но у меня нервы уже стали сдавать: когда етому будет конец? Федя проснулся, я уже сготовил обед, сяли обедать. Он принёс водки, опять угощает.
– Федя, ты прости, но не лезь с етой гадостью, да и тебе надо уже остановиться пить, сам знаешь: здоровье не стальное.
Он смеётся надо мной:
– Ты лучше мене? посватай твою сестру за меня.
– Федя, у тебя отличная женчина Оля, женись да и спокойно поживай.
– Да, она у меня хоро?ша.
– Ну, а что ишо ищешь? Тебе Господь другу? не даст, ты уже живёшь на блуду.
Он хорошо подпил и насмелился задать мне вопрос:
– Данила, то грех, друго? грех, а сами без священства, а сам знаешь: без священства нет спасение.
– Федя, милый ты мой, а ты скажи: где чичас правда? Наши в США к вам ушли третья часть, и где добро? Всё у них рассыпалось, на храмах стали писать, в храме нельзя курить, у вас в храме брадобриты, у женчинов нету чину на главах брачных[507]. Ну, сам смотри: в среду, пятницу ешь рыбу, ты хоть и вдово?й, но живёшь в прелюбодействе, у вас с никониянами мало разницы.
– А у вас чё, лучше?
– Да не лучше, но сам пойми: я всю жизнь приучал своих детей ко всем заповедям, и оне чётко знают все грехи, а чичас возми к вам переведи – и вот вам святость, а она вся гнилая. Федя, ты прости, но чичас пришло время – спасай да спаси свою душу. Сам знаешь, всё перевёрнуто, и где правда? Твори добро, никого не обижай, всех прощай – и Господь тебе простит, живи в целомудрии и в чистоте – и Господь никогда не оставит твою душу.
Федя согласился и сказал:
– Давай про ето больше не будем. Друзья?
– Да конечно друзья.
Он опять натренькялся, ляг спать.
На другой день вечером звонит Корпачёв Александр Викторович:
– Данила, завтре утром уходит катер за твоёй семьёй, и куды их доставить?
– Желательно бы подальше от Абакана, я думаю, надо до Ужура, пятьсот кило?метров отсуда.
– Давай до Ужура, будь готов, сам поедешь стречать.
– Хорошо, Александр Викторович, поеду.
Катер ушёл, ну, слава Богу. Федя всё пил. На третьяй день Александр Викторович сообчил, что:
– За тобой придут две маршрутки, и отправляйтесь на Джойку. На имущество пока не могу найти покупателя, никому не надо ничего в тайге.
– Ну что, пускай подавются, бог с ними.
Настал день встречи, ето прошло девять дней томительных, я сам был не свой, ходил весь измученной, но и Марфа, наверно, тоже уже в панике. Я набрал разной фрукты для деток. Подошли маршрутки, и мы отправились на Джойку. Мне стало жалко Федю: пьяный, да и опасно рассказывать, он на самом деле с Абрикосовым что-то имеет дела.
Мы в третьим часу дня прибыли на Джойку, но катер ишо не пришёл. Вот стемняло, их всё нету, я стал переживать: а вдруг что случилось? Ето ожидание было так томительно и мучительно… Изредка приходили катера, но всё не оне. Вот уже показался свет сдалека, и очень тихо[508] подаётся, ето было в 11 часов ночи, 11:45 подплыли. Да, ето оне. Ну, слава Богу. Спрашиваю Марфу:
– Что так тихо?
– Да чуть свет выплыли, катер тихо плывёт. А ты-то что так долго с катером?
– Да я здесь все нервы измотал. Ну, слава Богу, доплыли.
Доплыли, ну а теперь дальше с Богом, загрузились и в путь. Дети фрукту с таким аппетитом съели наперебой.
– Ну, потерпите до Аргентине, там вдоволь наедитесь.
Но мы рады, а что дальше – сами не знаем.
В Ужур приехали уже утром светло. Заехали к тёте Вере – ето будет дядя Гришина жена, тятиного брата. Оне были очень рады нашему приезду, у них был брат Степан с Германом, он им очень понравился за простоту.
Ето было в четверик 16 августа, билеты добились к понедельнику 20 августа, у нас в запасе пять дней. В выходныя съездили в Шарыпово к тёте Шуре, что у нас была в гостях с Васяй. Ето будет пятнадцать кило?метров от Шарыпова, деревня Родники. Мы поехали на двух машин, Гриша Григорьевич на «Волге», а Миша Григорьевич на «Жигули». Я первы дни ко всем присматривался, но Вася меня уже предупредил обо всех.
Приезжаем в Родники, тётя Шура с такой радостью нас ждала, я ей позвонил ишо вчера. Она настряпала пельмени, купила водки для племянничкя, и с такой радостью ставила на стол. Спрашивает:
– А где Марфа?
– Тётя Шура, прости, она больная, поетому не поехала.
– Как жалко. Ну, давайте за стол.
Сяли за стол. Оне собрались все – да, была радость, все простые, ласковы.
– Но, тётя Шура, я пить не буду: у нас чичас не до водки, и за пельмени тоже прости: чичас пост Богородицы, мы с вами и так повеселимся.
Пришлось рассказать, что уезжаем, им было жалко, ну что поделаешь, так Богу надо.
У меня дело к Тане, но вижу, она часто на кухню убегает, пришлось встать из-за стола и пойти к ней. Ето будет тёте Шуре внучкя, а мне вторуродная племянница, Вася об ней очень хорошо отзывается. Она мужа бросила, потому что алкоголик, ро?стит сына, образование у ней учительница-психолог. Я с ней стал беседовать на разны темы – да, Таня оказалась на самом деле умная, добрая, порядошна и красивая женчина, лет тридцать. Я сделал ей предлог: не согласилась бы она поехать к нам в Аргентину учить детей.
– Я оплачу тебе билет туда и обратно, и зарплата будет тысяча долларов, на всём готовом.
Она ответила:
– Подумаю.
– Таня, подумай. Понравится – останешься, а нет – то, когда захошь, вернёшься.
– Да, интересно, но надо подумать.
– Да, ты права, но знай: тебя Вася рекомендовал, и на самом деле ты мне понравилась, потому что ты конкретна.
– Спасибо, дядя.
– На здоровья, Таня.
Тут тётя Шура подошла и позвала за стол, мы вернулись, там уже всем весело. Через два часа Миша с Тоняй собрались ехать домой, значит, и все собрались, тётя Шура не отпускала, но ехать пришлось. Мы все распростились и поехали обратно.
По пути остановились в деревне Косые Ложки?, тут живут Боря, Миша и Федя – тёти Харитиньины дети, тятиной сестры, оне старше меня, спокойны мужики. Тут пообчались часа два и отправились в Ужур: на другу? ночь выезжаем в Москву.
Ну вот. Тётя Вера мне очень понравилась: добрая, тихая, милая старушка, восемьдесят один год. Старший сын Гриша – ето бабник, выпиваха, но чудак весёлой, его жена выгнала, живёт один. Второй, Миша, – ето особое лицо, нигде он не вмешивается, всегда молчит, на вопросы отвечает скромно. У нас как-то сошлось с нём, и мы с нём подружили крепко, ето чистая, простая душа и добрая, и Бог дал пару ему Тоню, подобну ему. Она немка, но отлична и прямая, оне друг друга очень любят, и ето я очень оценил. Третья, Шура, весёла говорунья, что-то есть у ней сестры Евдокеи, она хорошая торгашка, я ей предложил быть партнёршай в Аргентине по магазинам, она сказала: «Подумаю», но предложила послать сына Колю как разведшиком, он находится в Новосибирске, занимается обслуживанием гостей в шикарным кафе.
– Хорошо, мы ему оплотим билет и будем платить по тысяча долларов на всем готовым в месяц.
Шура за него дала хорошую рекомендацию – отец, Сергей, слова не сказал. Как странно, Сергей всё молчал, но узнал мой характер – заговорил и даже пригласил в гости, он работает токарем на ремонте вагонов, пашет по двенадцать часов за девять тысяч рублей в месяц, ето позор.
Четвёртый – сын Васькя, ето ни рыба ни мясо, алкаш, тёте Вере одно горя, жена его бросила и даже топором голову пробила, он живёт у тёте Вере, и, что лежит худо, он всё ташшит за бутылку.
У тёте Вере ишо есть правнучкя Надя, лет двенадцать, сиротка, мать в могиле, отец инвалид-алкаш. Бедная Надюша одна, прабаба Вера ей защита, а от Грише, Шуре и Ваське немало ей достаётся: везде на посы?лушках, и всё не так, как соринка в глазах, но такая шустрая, угодливая, ласковенькя и безответна. Мне её стало очень жалко, я выбрал время наедине, ей сказал:
– Надя, вдруг что в жизни будет трудно, обращайся ко мне как к родному дяде, я тебе помогу.
Она потупила голову, ничего не сказала.
В понедельник был в гостях у Миши с Тоняй, оне живут скудно, работают оба, он водителям, она продавшицай, и обои вместе получают пять тысяч рублей в месяц. Ужур построенный на болоте, суда когда-то ссылали заключённых, чичас в Ужуре населения около сорока тысяч, но ничего нету, одне чиновники сидят и експлотируют население. Такоя во все концы России езжай, и всё одно и то же, вот и смотрите. У Миши полдома, на етим болоте его ведёт то в одну сторону, то в другу?.
– Миша, как так жить?
– А вот как хошь.
– Но вам толькя надо было выбрать Ужур!
– Ну что, тятя заехали, и мы за нём, а теперь как хошь, так и живи.
– Да, незавидна ваша жизнь, Миша!
– А другой нету.
– Да, ты прав, другой нету.
В ночь нас проводили на поезд. Надюша сумела тайно подойти ко мне и сказала:
– Дядя Данила, я ваши слова не забыла.
Меня как иголками по всему телу, я скрозь слёзы:
– Да милая ты Надюшенькя, не забывай, обращайся в любу? минуту, вдруг что – у нас с тобой контакт через Васю, Калуга, поняла?
– Да, поняла, спасибо, дядя Данила. – А у самой слёзки на глазах.
– Да не плачь ты, миленькя, терпи, всё будет хорошо.
Мы отправились в Москву.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.