19

19

В Паране в деревне стретились с дядя Маркой Килиным, он приезжал на своёи машине грузовой четырёхтонке. Посовещались с ним, он нам посоветовал: «Здесь всё дешевле, и я еду простой[82]». Мы взяли ле?дник[83] и разный мебель, загрузили на машину, а сами отправились на автобусе.

Приезжаем в Мато-Гроссо, в деревню Масапе. Возле Николая Чупрова стоял моего друга Максима Павловича (он уехал в Боливию) дом пустой, заведовал ём дядя Василий Килин, мы его попросили пожить, он разрешил, и мы устроились в нём жить. Суседи нам стали справа Мурачев Селивёрст Степанович, слева – Николай Семёнович Чупров. Поискал и работу. Все хозяева д?говор делают с рабочими после урожаю.

Не пришлось рыться[84], а устроились у Берестова Николая Даниловича, у него посеяно триста гектар бобов, пять рабочих-бразильян, зарплата не очень – двадцать пять тысяч крузейров, и инфляция. Нам тут пришлось трудно, с куска на кусок перебивались, но жили. Работа чижёла, денег никуда не хватат, но добры люди помогали: хто молочкя, хто зерна, хто мяса. Марфа давай корить, что уехали с Уругваю, я не слушал, старался работать, а в свободно время учился грамоте духовной. Старики мня поддарживали, за мало время научился читать паремии, Апостол, Евангелие, Поучение, екса-псалмы, Псалтырь, к пению тоже подтянулся, стал хорошо петь и читать. Дед Данила Берестов всегда разъяснял, как читать, кака? прогласица, открытым ртом, громко, чтобы все слыхали, развязно по точкям и запятым – всегда следил и подсказывал.

В Масапе народ выпивал лишновато, особенно молодые мужики, как праздник – так пьяны. Я при гулянке всегда был весёлый и чудаком, за ето молодёжь мня уважали и всегда приезжали за мной и везли меня на веселье. Марфа злилась и не хотела ехать со мной, я на неё не обращал внимание и уезжал, но внутри мне было её жалко. Часто хворала, надсада донимала, ей было невесело, больницы недоступны, своими средствами как могли, так и обходились.

Вскоре приехал в Масапе Кузьмин Евгений Иванович, старый приятель с Кулуене, устроился жить в деревне.

Сусед Селивёрст Степанович Мурачев угодил богатый, весёлый, но наглый идивот и развратник, часто устраивал пиры и спаивал молодёжь. Хто с нём связывался, тот превращался в пьяницу, и немало превратил браки в хаос.

Мурачевы – ето Ирон Степанович, жена Басаргина с России, с Приморья, у них два сына – Степан и Ефрем. Дед Ирон Степанович часто говорил старикам: «Взял ету Басаржиху, перепортила мою породу». Правды, старуха была маленькая, но вредная, и сынки угодили в неё. Степан вообче непонятный: ни в соборе, ни с суседьями, ни в компании, ни в гулянках – не везло нигде ему. Ефрем: в Китае на охоте медведь сломал ему ногу, и он из-за ето выучился грамоте духовной, хороша память, хороший полемист, но завидливый, вредный, строгий и порядливый. Он не терпел в соборе, вмешивался в каждоя дело и немало принёс вреда старообрядцам, потому что не справедлив, а лицемер.

У Ефрема жена Степанида, восемь сыновей, четыре дочери. Детей всех выучил грамоте духовной. Жена очень добрая, дети, которы угодили в мать, очень хор?ши, а которы угодили в отца, такие, как и отец. Дети Фаддей, Ульян, Терентий, Елисей, Ефим, Иван, Арсений, Николай, Ивосиф, дочери Варвара, Татьяна, Хиония.

У Степана Ироновича два сына: Селивёрст и Андрей – и три дочери: Федосья, Арина, Татьяна, а жена Фетинья Калугина – под вид моёй тёщи.

У Селивёрста Степановича жена Домна Валихова, умница и добрая, дети у них – три сына, три дочери. Селивёрсту прозвище Селькя. Рос он оторвибашкой; уже женатым на тракторе убил брата – задавил по неосторожности; через сколь-то время в аварии убил три бразильяна и убежал в Уругвай, там проскитался три года, ето произошло в 1970-х годах. С Селькяй в машину лучше не садись: летат как бешеный.

Ефрем Поликарпович Ревтов с Селькяй вырос и шшитались друзьями, но ето человек благородный, добрый, милостливый, богатый. Судьба у него сложилась нескладна. Он праздновал и любил Марью Даниловну Берестову, но почему-то Поликарп не разрешил взять её, но заставил взять Парасковью Назаровну Ерофееву. Назар был добрый, но мать чижёла. Ефрем сошлись не по любви, и Парасковья старалась везде вред причинить Ефрему. У них шесть детей, но всех на имя не знаю, опишу, с которыми судьба свела и кого знаю.

На Ефрема в моленне была надёжда: грамотный, красивый голос, хорошо пел, красиво читал, как станет читать Поучение, многие плачут. Но у его получилось три несчастья. Перво: в моленне был уставшик, Ефрем Мурачев ради зависти выжил его из сана; второ: дружил с Селькяй, Селькя превратил его в пьяницу; третья: разошёлся с женой.

Ну вот. В работе я старался, грамоте тоже учиться старался, и гулянки не оставлял, всегда в присутствии Сельки. В Бразилии мужики с базару пиво и водку пили тайно от стариков, но шило в мешке не утаишь. Старики за ето убеждали и ставили на правило, выводили на собор и заставляли прошшаться. Чем чаше человек провиняется, тем боле старики жёстче становются, но не издевались, хотя и некоторы хотели бы поиздеваться, но старики не давали. Мужики научились пить водку в Китае на охоте, некоторы даже брали с собой китаянок на развлечение.

В Бразилии мужики часто ездили в город, потому что все связаны с банком, вот и в городе и шла баловня. Мне приходилось ездить редко в город, потому что рабочий, а ездил – ето оформлял документы бразильски на временное проживание, и вот здесь с мужиками участвовал на гулянках.

Приезжаем домой – старики уже знают и в моленне выговаривают, все отпираются: нихто не пил. Мне ето казалось жутко. Рассказать – будешь враг всем мужикам. Как-то раз отмолились, идём домой, дед Данила говорит:

– Тёза, заходи ко мне, хочу с тобой поговорить.

Захожу. Он завёл к себе в комнату, посадил и говорит:

– Данила, мне тебя жалко, живёшь безродный, один, некому подучить, защитить. Послушай, вижу, хорошо работаешь, хорошо учишься, у тебя всё получается, старики тебя уважают. Брось гулянки, брось Селькю, он тебя к добру не приведёт, брось на базаре пить водку.

– Деда Данила, спаси Господи за вашу заботу. Но сам же сказал – безродный. А куды мне деваться? Я точно знаю: по вашему совету – сразу буду всем мужикам враг. А кому ето охота?

– Данила, послушай, – открывает книгу и читает мне: «До полцеркви таящихся еретиков ништоже вредит церкви, и ежлив сколь в моленне осквернил, за всех должен правило нести». Ну вот, подумай и пошшитай, за каждего на шесть недель, по сто поклонов земных, а в моленне боле сотни, и сумеешь ты за всех отмолиться? Давай, парень, подумай.

Да, я задумался.

– Ну хорошо. Придётся выпить – вместе молиться не буду, но выдавать никого тоже не буду.

– Но ты становишься соучастник.

– Выходу нету, соучастник – грех, но ни за кого отвечать не буду.

– Ну смотри, подумай, ошибку не сделай.

Я поблагодарил и ушёл, и с тех пор, как где водки выпили, дома говорю: «Я не вместе»[85]. Дома проблема, но перед Богом не в ответе за людей. Интересно, как люди теряют страх Божий. Выпиваем, кушаем все вместе, приходим в моленну, все молются вместе, а я опять поганый. Старики стали меня гонять, презирать и называть пьяницай, но я знаю, что перед Богом я не лицемер и не двоедушный. Мужики вызнали, что я не предатель, и всегда со мной по-хорошему были.

Молодёжь тоже бра?згалась[86], их наказывали, а оне снова повторяли.

Черемнова Ульяна ишо с Уругвая заигрывала с одним хохлом, Бочкарёвым Антоном, и с Бразилии с нём списывались. Он обратился к Зыкову Филату, показал Ульянины писмы, тот поговорил со стариками – в Бразилию в Масапе дал ему наставленье, полный адрес и отправил в Бразилию. Бедняга на стареньким мотсыклете поехал за четыре тысячи кил?метров к Ульяне. Приезжает туда, приходит к Ульяне, она взадпятки? – заотказывала ему. Он обратился к Ефрему Мурачеву, дал ему все писмы, тот прочитал и взялся за Ульяну. Вскоре Антона окрестили и свенчали с Ульяной. Антону было под сорок лет, а Ульяне под тридцать лет.

Черемнов Ивона Павлович младше меня на два года. В Масапе в ребятах всегда хотел быть лидером, за ето получил прозвище Префейто – глава. Старикам он не покорялся и всегда с ними спорил. Как-то раз деда Данила вынудил, и он ему сказал: «Недаром тебя и прозвали Префейтом». Старики раз пробирали его и стали ему говорить:

– Иона, зачем пьёшь пиво?

– Доктур приписал, и люди посоветовали. – Все в смех.

Как-то раз вышел на соборе и кланяется, и просит:

– Братия, помогите ради Бога долг заплатить.

Ну, хто сколь рису, сколь бобов, хто пять, хто десять мешков. Попросил Ефрема Поликарповича, чтобы на его машине загрузить и увезти в город, нас попросил, чтобы помогли загрузить зерно. Объехали, загрузили где-то под двести мешков, подъезжаем к дядя Василию Килину, Иона просит зерна, Василий отвечает:

– Иона, тебе хоть сколь – как бездонная кадочкя. Когда научишься жить, тогда приходи, а чичас нет.

Про Иону слухи таки. Все люди готовют конбайны к жнитву, а Иона ишо смазывает сеялку, хочет – спит, и никогда урожай не брал. Вскоре женится, берёт Федосью Анфимовну Ефимову, синьцзянку.

Чупров Николай Семёнович, сусед, выпиваха, как все Чупровы, ленивый и легкомысленной, но со всеми по-хорошему. Жена Наталья Даниловна Берестова, женчина умная и проворна, добрая, дети – один сын Власий и три дочери: Елена, Анфиса и Федосья. Власий работал со мной, хороший парнишко. Но отец интересный. Оне уезжали в США, прожили там пять лет, Наталье там не понравилось, и оне вернулись. Однажды Николай поехал в город Рондонополис, куда все старообрядцы ездили. Вечером в гостинице дядя Марка с мужиками в присутствии Николая Семёновича говорит:

– А сегодня хорошую фильму пропускают[87]. Николай, пойдёшь?

– Нет, у меня глаза болят.

Отвечают:

– Как жалко, а фильма хор?ша.

– Говорят, глаза болят.

Но таились, потому что старики за кино ругали. Но мужики знали, что Николай не вытерьпит, пораньше ушли спать, а сами наблюдают, когда Николай выйдет. Смотрют, Николай завыглядывал, видит, что никого нету, шмыг тайком и поскорея в кино. Дядя Марка с мужиками за нём сзади, заходют в кино, видят, где Николай сидит, сяли посзади его. Когда фильма стала кончаться, оне поскорея ушли и ля?гли спать. Наутро собрались, дядя Марка говорит:

– Ну что, Николай, хор?ша была фильма?

– Я там не был. Говорил вам, глаза болят.

– Да Николай, фильма была такая: вот так, вот так, ты сидел в таким-то ряду, а мы посзади. А говоришь, что глаза болят!

– А я не глядел, толькя слушал.

– А чё, рази ты понимаешь на английским языке?

– Как на родным! – Все в смех.

Дядя Марка жил, нимо нас проезжал, мы всегда с нём заказывали продукту или меняли баллоны, но никогда не заедет, всегда нимо нас проедет, но не остановится. Идёшь к нему с тачкяй, плотишь за провоз и везёшь домой продукт. Ефрем Поликарпович жил совсем в другу? сторону. Бывало, закажешь, он привезёт, завезёт и ничего на провоз не возмёт. Бывало, купит рыбы, сколь себе оставит, стальную всю по бедным развезёт, и мы не раз пользовались. Как-то дядя Марка хотел похвастоваться в присутствии Евгения Ивановича Кузьмина, что он любит бедным помогать. Я не вытерпел и возразил:

– Дядя, ты не любишь помогать.

– Нет, люблю.

– Стой, стой. Ты живёшь нимо нас. Когда бы тебе ни заказал что-нибудь, всегда провезёшь нимо и никогда не остановишься, да ишо за провоз берёшь. Вон Ефрем Поликарпович, чужой, живёт совсем в стороне, но завезёт и никогда за провоз не возмёт, а ты зато дядя.

Он говорит:

– Давай разговор смени?м. – И после тех пор долго дулся.

В семидесятых годов все соборы подошли в одно, и стал один собор. И бразильския спасовсы тоже подошли к одному собору, но Ефрем Мурачев копал и копал перед ними яму, так разразил их, что оне махнули на всё и ушли. Таки? богаты, а он голопузой, часто их выручал от бедноты свояк Анисим Кузьмин. А ушли – ето Ивановы, Ры?жковы, Макаровы. Но уже дети всех связали браками, и началися проблемы, а хто виноват – Ефрем.

Я часто садился за книги духовныя, мня увлекало боле и боле Святое Писание, старики поговаривали о последним времени и поминали о какой-то книге – «Протоколы сивонских мудрецов», что там написано много о последним времени. Я приспрашивался:

– А где можно её добыть?

Мне отвечали:

– Ты ишо молодой таки? книги читать.

Мне часто приходилось думать: молимся, постимся, правило несём, то грех, друго? грех – всё грех. А за что мы трудимся? А есть ли Бог? И стал просить: «Господи Всемилостивый, ежлив правды ты существуешь, дай знак, да чтобы не сумлевался». Ето началось в 1981 году.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.