14
14
У нас шло всё хорошо. Тёща каждый божьяй день у нас в гостях, не надо радиё, ни газет – всё известно в деревне. Мы с Марфой по-прежнему трудились, деньги копили и начали матерьял покупать – строить дом. Народ на ето внимание взял, и смотрим: наши мужики строют станки[62] и садятся ткать пояски – сам дед Садоф, Иона Максимович, Сергей Садофович, Василий Берестов.
Мои пояски в США брали хорошо, потому что мужески руки посильнея женских, и пояски получаются как ремешки, и цена их росла: с двадцати долла?р ушли на двадцать пять долла?р. Мне везло.
Тут произошло следующа. Фёдор Иванович и Марк Иванович соперничали из-за Графиры Филатовны. Графира боле заигрывала с Фёдором, но тянула, Фёдор нервничал и даже пострашал её:
– Ежлив за меня не выйдешь, я тебя изнасилую.
Ей этих слов хватило, чтобы он ей опротивел, и она вышла за Марка Ивановича. Сыграли свадьбу. Он её любил, она уважала его. Вскоре приехала Валентинина сестра, Главдея Леонтьевна, Фёдор за ней стал бегать, но она как-то бочкём от него. И тут Алексей Иванович Чупров стал с ней праздновать, у их сошлось, и оне поженились, и у их пошло как по маслу.
Приезжает ко мне в гости брат Степан: двадцать четыре года, празднует и помалкивает. Говорю брату:
– Ну что, братуха, пора жениться, хватит быть бобылём.
Он смеётся, начинает праздновать с Парасковьяй Ивановной. Шло всё хорошо, он взял для испытку да поиграл с Александрой Ивановной. Парасковья как надулась, бросилась домой, не стала играть, он к ней – она отталкиват:
– Иди к Сашке!
Степан посмотрел и сказал:
– Ишо не вышла, а уже ре?внуешь. Что будет, когда выйдешь? И до етого сулилась взять в руки – да пошла ты подальше!
И собрался уезжать домой. Я стал убеждать, что: «Клином свет стал, что ли? Девок много, можно и выбрать». Он притих, стал праздновать с Александрой Ивановной. Вскоре он её высватал, и пошли сватать. Иван Чупров был пьян, Степана отстрамил, обозвал всяко-разно: «Синьцзянсы таки?-сяки?, кого берёшь, сам скоро состаришься, а девчонке всего пятнадцать лет!» Степан разобиделся и собрался совсем уезжать домой, тесть всю ночь уговаривал его, наутро Степан согласился ещё посватать. Пошли сватать, высватали. Но весь девишник Берестовы надоедали Степану: «Кого берёшь, она така?-сяка?, неумеха, ленива, больная, бери лучше Парасковью». Но Степан молчал допоследу. Сыграли свадьбу. Степан стал жить в домике у покойницы Евдокеи Черемновой.
Вскоре поехали из США гости в наши страны? – навестить своих родственников. Ето были Карп Ревтов с женой, брат дядя Федоса; Евфимия Феоктистовна Мартюшева, племянница тёщина, с мужем Иваном Карповичем, племянником дядя Федоса. Оне купили дяде Федосу возле деревни сорок пять гектар земли, и дядя Федос переехали и стали жить вряд[63] с деревняй. Вскоре приехал с Бразилии Максим Павлович Черемнов в гости, и прожил три месяца. Парень весёлой и простой, мы с нём крепко подружили, очень приглашал в гости.
Мы строили дом, достроили, перешли. Павла, Максимова мать, продавала свою землю три гектара, Берестовы её торговали, но она им не продала, так как враждовала на них, но продала нам. Мы купили, обгородили и купили ишо две коровы дойны?х. Народ запоговаривал: «Как он так умет, всё у его так быстро получается!» Мы молчали и всё трудились.
Тёща со мной так любезна и хор?ша, но на Марфу стала лить всякия небылицы: «Ты, Данила, зятёк, не распускай вожжи, она у тебя засранка, вредна, непокорна», и так далея и так далея. Я всё молчал.
После свадьбе через два месяца Марфа забеременела, и пошли у ней проблемы, пошли рвоты, аппетит пропал, вся осунулась, посинела, но работу не оставляла.
– Маша, тебя свозить к врачам?
– Зачем? Не надо, всё пройдёт. Сам знашь, к врачам грех ходить.
– Маша, но так хворать! Я не согласен видать тебя такую.
– Всё будет хорошо.
Но действительность-то другая! Она, бедняжка, досталась мне вся изнадсажённа. Как толькя поимела половоя сношение, сразу зачахла, и день ото дня всё хуже и хуже. Как толькя сходит к повитухе Марине, поправится[64] – так лучше, но чуть мале?нькя – опять хуже. С каждым днём становилась всё боле раздражительна, но виду не показывала.
Тёща видит, что успеху от меня никакого и что я Марфу жалею, начала Марфу разражать против меня. Сначала Марфа не поддавалась, но постепенно стала сдавать и всё от меня таить. Я думаю: «Что случилось? Марфа стала изменяться. Где наш д?говор? Посмотрю, что будет дальше».
26 августа 1979 года рождается наш первый сын. У Марфе пошли переёмы[65], я сбегал за тёщай, та послала за повитухой Мариной. Марина пришла, заставила согреть воды, приготовить полотенсы. Переёмы пошли сильнея, Марина с тёщай ничего не смогли сделать, позвали меня, пришлось участвовать в родах. Вот тут мне запомнилось на всю жизнь, что такоя женчина, и стал их всегда жалеть и соболезновать. Бедные женчины, как вам чижало приходится, за такоя малоя удовольствия подверьгаетесь таким опасностям!
Родился прекрасный сын, на восьмой день окрестили и назвали его Андриян. Я от радости души не чаял в нём. У тёщи три месяца назадь тоже родился сын, назвали его Тимофеям, так что дядя и племянник росли вместе. Несмотря на Марфино поведение, я виду не показывал, но старался быть хладнокровный. Работа продолжалась, теперь мы не одне – нас троя.
Праздновать стало веселея, молодых мужиков добавилось: Марк, Алексей, брат Степан. Дядя Федос стал суседом, мы часто к нему ходили, он был весёлой, бражка у него всегда была, дядя угошал и всякия были, истории, рассказы и анекдоты рассказывал, был речист, и любо было его послушать. Раз слышим, он говорит:
– Первый рассказчик – все падают хохочут, но он не улыбнётся; второй рассказчик – сам хохочет, и все хохочут; третьяй рассказчик – сам залиётся[66] от смеху, но никто не улыбнётся.
Как-то раз он рассказывает нам анекдот, что он запомнился навсегда.
Едет царь Пётр Великий с дружиной на охоту по лесу, видят: стоит монастырь. Подъезжают к воротам, стучат во врата. Привратник смотрит в ше?лку[67], и что он видит! Ох, батюшка-царь! И бежит без памяти к игумену, кланяется в ноги и говорит:
– Отче, отче, батюшка-царь у врат стоит с дружиною!
– А ты врата отворил?
– Нет, отче.
– Что ты натворил!
И бегом ко вратам, отворяют врата. А батюшка-царь на лошадях топчутся и нервничают.
– Вы что царю врата не отворяете?
– Прости, батюшка, виноваты.
– Вы что здесь делаете, лентяи?
– Молимся, батюшка.
– Молитесь? Посмотрим, как молитесь. Вот вам приказ: сосчитайте на небеси все звёзды, смерьте толшину земли и оцените вашего императора. Даю вам сроку две недели, не ответите – сожгу ваш монастырь! – Повернул коня и уехал.
Игумен в слёзы, рассказал братии, все уныли, наложили на себя правила, взяли на себя пост. А тут к ним всегда приходил Иван поживиться: тут накормют, напоя?т, каку?-то копейкю дадут. Он часто выпивал, его прозвали пьяницай. Приходит он в монастырь. Что такоя? Все унылы, не разговаривают с нём, всегда были приветливы, а тут как вымерли. И стал приспрашиваться:
– Что с вами?
– Да отойди, не мешайся!
– Да вы что, что случилось с вами? Может, помогчи в чём-нибудь?
– Да отойди ты, не мешайся, не до тебя нам здесь.
Он пуше пристрел[68]:
– Да вы что, обалдели? Да расскажите, что случилось, молчать – дак что, лучше, что ли, будет?
Оне рассказали, что батюшка-царь приказал. Иван выслушал: ого, дело совсем простоя. И говорит:
– Дайте мне два целкова, я вам всё налажу.
Оне к игумену:
– Отче, Иван-пьяница просит два целкова и говорит, всё наладит.
– Дайте ему пять целковых да отвяжитесь от него, и без него горя хватат.
Дали ему пять целковых. Иван ушёл, приходит в город, заходит в магазин, покупает самый большой лист бумаги, приходит домой, свёртывает лист в небольшой кубик, берёт шило и весь кубик изрешатил. Дождался сроку, приходит к царьским вратам и стучит. Стража отворяет:
– Что надо?
– Иду с такого монастыря, ответ доржать батюшке-царю.
Стража доложили батюшке-царю:
– С такого-то монастыря пришёл монах ответ доржать.
Батюшка-царь:
– Немедленно пропустить!
Ивана пропустили. Иван кланяется в ноги:
– Ваше превосходительство, батюшка-царь!
– Ну что, сосчитали звёзды на небеси?
– Да, батюшка-царь, сосчитали. – Развёртывает лист бумаги, подаёт батюшке-царю: – Вот, батюшка-царь. Не поверите – посчитайте сами.
– Да, правильно. А смерили толшину земли?
– Да, батюшка-царь. Наши родители ушли мерить. Когда мы к ним придём, оне нам точно скажут.
– Да, правильно. А оценили вашего императора?
– Да, батюшка-царь. Небесный царь – тридесять сребреников, но вы как земной, то двадцать девять хватит.
– Да, правильно. А что я чичас думаю?
– Да, батюшка-царь. Сколь мне дать казни за мои дерзкие слова.
– Ну хорошо, идите и молитесь.
Выходит Иван, на остальные деньги гуляет, приходит в монастырь подвыпивши, смотрит: все дряхлы, испостились. Увидели Ивана, окружили, спрашивают:
– Ну что?
– Да молитесь себе спокойно.
Брату Степану не повезло в Уругвае. Чупровы оказались жёстки, Степана оне за человека не шшитали, всегда подсмеивали: то «Стёпонькя», то «Зайчик», то «траир». Он всё терпел. У них была одна корова, он раз загнал в ихний выпуск[69], оне его отругали и корову выгнали. Он приходит со слезами и рассказывает, мы ему посоветовали: «Не переживай, а корову загони в наш выпуск». Вскоре приезжает в гости сестра Евдокея и увидела, как братуха проживает: брат Степан с Александрой ходют на заработки, нанимаются свёклу прорубают да полют. И видела, как обращаются Чупровы с братом, стала говорить: «Что тебе, Степан, белый свет клином стал? Да пошли оне все подальше! Поехали в Аргентину, и будешь жить как человек».
Степан первое время тянул, Александра не хотела, и у их ета история продолжалась селый год, в консы консах Степан не вытерпел, и уехали в Аргентину. У них уже была дочь Хиония.
Арсений Филатович с Валентиной Леонтьевной с каждым днём спорили больше, она на пашне работать не хотела, да и вообче в Бразилии женчины на пашнях не работают. Так как там занимаются зерновыми посевами, то женчины толькя управляются дома. Да и Арсений ей сулил горы, а на самом деле обманул. Анна, мать, разжигала Арсения, а моя тёща – Валентину, и до тех пор к ним лезла, что оне разошлись. Арсений уехал без вести, Валентина осталась одна, постепенно на Валентину стали роптать, что на неё посматривают мужики, и тёща изменила позицию и стала против него. Бедняжка, она здесь в Уругвае толькя страдала, и дошло до того, что моя тёща достала из уборне ведро говна и вылила к ней в сундук. Валентина со слезами всё бросила и уехала в Бразилию.
У нас с Марфой с каждым днём в жизни обвострялося хуже и хуже, Марфа стала показывать свой природный характер, стала за каждые пустяки огрызаться, за каждоя слово ответит десять. Жить стало невозможно. Я старался всяко убедить её, и ругал, и спрашивал:
– Где наше обещание? Мы друг другу обещались во всём угождать и посторонних не слушать, а ты связалась с матерью, и лезете в каждое дело.
Вся деревня уже заговорила: Марфа пошла матери?нной дорогой, и говорили мне всё чаше: «Данила, гони ты тёщу и Марфе гайкю подкрути, а то будет поздно». Я Марфе всё ето говорил. «Не изменишься – возму всё брошу и уеду, тогда хватишься!» Но ето не помогало.
Тёща до тех пообнаглела – что хотела, то и творила, в моим дому командовала, каструли проверяла, но вот чу?дно: Марфу превратила во врага, а со мной по-прежнему лучше её не найти. Но у меня на сердце камень рос боле и боле.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.