VII

VII

Возвратившись из путешествия, Альберт в течение ряда месяцев трудился над несколькими своими акварелями. Лучшие из них были отосланы в Мельбурн директору Национальной галереи Дэрилу Линдсею. Правление галереи намеревалось приобрести одну акварель для себя, а другую — для художественной галереи Гилонга. Рекс Бэттерби отобрал три самые лучшие работы и оценил в тридцать пять, пятьдесят и семьдесят пять гиней. Однако правление галереи отклонило акварели. Профессор-искусствовед Мельбурнского университета Дж.-Э. Берк заявил: «По-моему, они ужасны. Я полагаю, нам надо прямо заявить, что лучше мы поищем акварели раннего Наматжиры. Эти же — настоящая халтура». Председатель правления Джон Медли в свою очередь добавил: «Пожалуй, следует написать, что цена слишком высока, а сами работы Наматжиры чудовищно ухудшились».

Эти оценки вызвали гневную отповедь со стороны Рекса Бэттерби. В интервью по телефону из Алис-Спрингса он заверил, что работы, представленные на рассмотрение художественной галереи штата Виктория, являются самыми лучшими из последних произведений Наматжиры. По сообщению аделаидской газеты «Ньюз», Бэттерби сказал: «Если им угодно высказывать подобные суждения — это их дело, у нас свободная страна. Но они несут вздор. Им хотелось получить картины по дешевой цене — и мы их дали, притом дали самые лучшие и запросили действительно недорого. Альберт не пишет халтуры. Эти работы ни в чем не уступают самым совершенным. Что еще от него хотят? Альберта ничуть не волнует, купит Мельбурнская галерея его работы или нет, но мне хотелось бы, чтобы она их купила. Если галерею интересуют ранние работы Альберта Наматжиры, то члены правления имели полную возможность приобрести их на первых выставках. Теперь же некоторые из них перепродаются по цене в двести гиней».

Когда разгорелся этот спор, Альберта не было в Алис-Спрингсе. Когда, вновь объявившись в городе, Альберт узнал о перепалке, он был удивлен, почему Мельбурнской галерее не понравились его работы. «По-моему, акварели были хорошие. Да и получили они их по дешевке, как и просил меня в Мельбурне Линдсей».

К критикам Наматжиры присоединился и директор Аделаидской национальной галереи Роберт Кэмпбелл. «Бесспорно, Наматжира личность незаурядная, — заявил он, — однако это художник не очень высокого класса. Его никак нельзя отнести к числу лучших наших акварелистов. Его невиданный успех объясняется тем, что в лице Наматжиры мы имеем чистокровного аборигена, который не только научился писать в западной манере, но и обладает таким же видением мира, как и белые. Старое искусство аборигенов исчезает вместе с их вековой культурой, и поэтому нет никакого сомнения, что живопись Наматжиры будет иметь важное историческое значение. Вполне возможно, что Австралия когда-нибудь и выдвинет по-настоящему первоклассного художника-аборигена».

Мысль Кэмпбелла о том, что Австралия со временем сможет еще выдвинуть выдающегося художника-аборигена, вызвала широкое обсуждение. Многие считали, что искусство «патриарха» арандской школы художников никогда не будет превзойдено. Поклонники Альберта утверждали, что ни один из его критиков не сумеет добиться такого успеха, как Наматжира, работы которого будут жить еще долго после того, как их труды канут в Лету.

В конце концов словесные баталии прекратились. Работы, вызвавшие столько споров, возвратились в Алис-Спрингс, и никто уже больше не вспоминал заявления профессора Берка о том, что Мельбурнская галерея собирается поискать ранние акварели Наматжиры.

Хотя многие авторитеты не очень высоко ставили Альберта как художника, Королевское общество изящных искусств Нового Южного Уэльса тем не менее сочло его достойным признания и избрало своим почетным членом.

А тем временем Альберт, не ведая об избрании, писал свои акварели в Долине пальм. Уильямс, управляющий туристским бюро штата Виктория в Новом Южном Уэльсе, был специально направлен к нему, чтобы сообщить эту приятную новость. Он нашел Альберта в одном из его излюбленных мест. Когда Уильямс сообщил Альберту о той чести, которой его удостоили, он задумался на какой-то миг, а затем с улыбкой, так редко освещавшей его лицо, сказал, что он очень рад слышать о признании его работ художниками Нового Южного Уэльса.

Будучи в Центральной Австралии, Per Кэмпбелл, художник из Нового Южного Уэльса, спросил разрешения написать портрет Альберта. Миссис Кэмпбелл, сопровождавшая мужа в его поездке, рассказывала, что ее супруг и она сама давно уже интересовались творчеством художника-аборигена, которого они знали только по газетным и журнальным статьям, но, после того как они познакомились с ним, пришлось в корне изменить былое представление о нем.

Миссис Кэмпбелл писала: «Когда Альберт позировал для портрета, я чувствовала, что мне выпало счастье проникнуть, насколько это в силах человеческих, в глубины этого поистине выдающегося характера. Держался он с большим достоинством и удивительно тонко разбирался не только в акварельной живописи, но и в людях, как белых, так и черных. Я подолгу разговаривала с ним, и он рассказывал мне о законах своего племени, о своих делах и знакомствах с белыми людьми. Однажды я спросила его, когда и как он начал рисовать. На ломаном английском он рассказал, что в юности он отличался большой выносливостью и путь до Алис-Спрингса, а это восемьдесят с лишним миль, был для него всего лишь легкой прогулкой. Дальние походы заводили его порой туда, где никогда не ступала нога других арандцев. Чтобы показать своим соплеменникам, что он видел, он, по его словам, «брал широкую кору. Веточку из огня. На коре… рисовал горы, долины, деревья и скалы. Все это… показывал своим». Когда я поинтересовалась, не сохранилось ли у него чего-нибудь из этих рисунков на коре, он объяснил, что сжигал их сразу же после того, как показывал соплеменникам. Альберт также рассказал мне, почему так много его соплеменников умеет рисовать. Он объяснил, что, поскольку у арандцев нет письменного языка, все они с малых лет приучаются рисовать то, что хотят поведать своим товарищам. В этом я убедилась и сама, познакомившись с рисунками детей аборигенов. Самые одаренные дети белых не могут тягаться в правильности рисунка с этими туземными ребятишками. В каждом рисунке чувствовалось желание рассказать о том, что их юные авторы видели вчера или надеялись увидеть завтра. Объяснение Альберта помогло мне понять причину врожденной способности у детей коренных жителей Австралии к изобразительному искусству.

Мне вспоминается забавный случай, связанный с написанием портрета Альберта. Случай этот произошел, когда мы впервые обратились к Альберту с нашей просьбой. Он охотно согласился позировать моему супругу, но затем, бросив смущенный взгляд на свою старую, изодранную рубаху, заметил: «Куда лучше будет в новой красной рубашке». Мы взяли его в город, и в местном магазине он выбрал себе три рубашки — красную, голубую и зеленую. Наступило некоторое замешательство, пока мой супруг не сообразил, что за рубашки придется расплатиться нам. Он оплатил счет. Но после этого Альберта все еще что-то удручало. Оказалось, что, пока он позирует, нужно ублаготворить его многочисленных родственников. «Им не плохо бы побольше мяса для жаркого, — сказал Альберт. — Лучше всего вырезки». В результате нам пришлось разориться на три новые рубашки Альберту, на патроны сыновьям для охоты на кенгуру, на ящик лимонада детям, подарки для Рубины на добрых десять фунтов и купить по хорошей порции вырезки для каждого родственника. При всем том в просьбах Альберта купить ему все это не было и намека на вымогательство или алчность. Мы поняли его положение и прониклись к нему еще большей любовью. Он был сама искренность. Это не была коммерческая сделка — просто он получил натурой плату за услугу, о которой его просили.

Другой забавный случай, о котором мой муж не любит вспоминать, произошел во время одного из сеансов позирования. Я приготовила для Альберта и мужа поесть и, прежде чем накрыть на стол, отозвала супруга в сторону и попросила его есть мясо руками, как, казалось мне, едят Альберт и его соплеменники. Подав на стол, я удалилась. Спустя некоторое время я возвратилась узнать, не надо ли чего, и тут увидела: муж сидит красный как рак и ест свое мясо руками, тогда как Альберт, достав нож и вилку, орудует ими с утонченной элегантностью, изящно держа их в своих тонких, длинных пальцах.

Портрет был начат в туземном лагере под Алис-Спрингсом, мы хотели написать Альберта в естественном для него окружении. Однако рои мух, стаи собак, ватаги ребятишек, любопытствующие родственники и тучи красной пыли, поднимавшейся при малейшем движении, — все это создавало невыносимую обстановку для работы. Поэтому мы уговорили Альберта позировать в доме Пэт Девис. Там мы усадили его в столовой и, чтобы избежать натянутости в позе, повесили перед ним акварель Ганса Хейзена. Альберт стал позировать менее напряженно. Он внимательно рассматривал висящую перед ним картину и время от времени спрашивал, как достигаются те или иные цветовые эффекты. Альберт по-настоящему глубоко интересовался искусством и преданно служил ему.

Для меня и моего мужа близкое знакомство с Альбертом было одним из самых памятных событий нашей жизни. Мы считаем его великим художником и великим австралийцем, человеком исключительного обаяния».

1954 год был самым богатым событиями в жизни Наматжиры: он был представлен королеве и восторженно встречен тремя главными столицами страны. Понадобилось шестнадцать лет, чтобы чуть ли не мифическая фигура художника-аборигена предстала перед глазами широкой публики: дебют Альберта в общественной жизни столиц сделал его самым популярным австралийцем 1954 года. Ну а как обстояло теперь его дело с гражданством? Многие считали Альберта вполне достойным статуса гражданина, со всеми правами и привилегиями, которыми пользовались белые и полуцветные, и возмущались тем, что ему запрещено жить в Алис-Спрингсе и он вынужден ютиться в убогой, грязной лачуге за чертой города. Люди, встречавшиеся с ним во время его поездки по южным столицам, напоминали о его тщетных попытках улучшить свои условия жизни. Сначала он мечтал приобрести скотоводческую станцию, затем — построить дом в Алис-Спрингсе, но и в том и в другом ему было отказано официальными властями.

Сообщения об аресте Альберта по обвинению в употреблении спиртных напитков еще больше подчеркнули чудовищную ненормальность его положения как австралийца.

Разбиралось дело об алкогольном опьянении одного аборигена и метиса. По показанию подсудимых, вместе с ними пил и Альберт. Художник в свое оправдание заявил, что его действительно угощали и он отпил глоток из бутылки, но сделал это, чтобы выказать свое дружеское расположение и не обидеть угощавших, а отнюдь не из пристрастия к вину. Полицейский, арестовавший Альберта, засвидетельствовал, что тот не был пьян, но и не отрицал, что отпил из бутылки.

Судья У.-С. Николс нашел обвинение против Альберта доказанным, но не вынес ему никакого приговора, признав, что Наматжира стал просто жертвой обстоятельств. Когда Альберта впоследствии расспрашивали о происшедшем, он говорил: «Мой народ не привычен к вину. В прежнее время никогда не было никаких неприятностей. Закон гласит, что люди смешанной расы могут пить, но, когда они приносят в лагерь вино, пьют все. Отсюда большие неприятности».

Газеты страны широко освещали арест Альберта и суд над ним. Споры вспыхнули вновь. Рекс Бэттерби подверг сомнению правильность законов Северной Территории.

«При всем должном уважении к министру Территории мистеру Хэзлаку, — утверждал Бэттерби, — я уверен, что закон о гражданском полноправии людей смешанной расы чреват гибельными последствиями для чистокровных аборигенов. Многие мужчины так называемой смешанной расы женаты на чистокровных аборигенках и живут вместе с родней своих жен. В настоящее время они имеют право посещать отели, покупать вино, приносить его домой и затем сбивать с пути истины чистокровных аборигенов. Альберт Наматжира человек со средствами, и, когда он разбивает свой лагерь за чертой Алис-Спрингса, его осаждают люди смешанной расы, которым их новообретенная свобода нужна только затем, чтобы предаваться пьяному разгулу».

К сказанному Бэттерби добавил, что за все долгие годы своего знакомства с Наматжирой он ни разу не видел, чтобы Альберт употреблял алкогольные напитки.

Газеты заостряли внимание на некоторых сторонах положения Альберта. В ряде газет упор делался на древний закон аборигенов делиться с соплеменниками всем, что имеешь. Поэтому по традиции дележу подлежали и спиртные напитки. Закон белых, разрешающий нечистокровным аборигенам употребление спиртных напитков, но запрещающий это чистокровным аборигенам, совершенно им непонятен.

Мельбурнская газета «Сан» посвятила почти половину полосы Альберту Наматжире.

«Альберт не любит рассказывать о ночи, которую он провел в тюрьме, — писала «Сан», — но это заточение, конечно, заставило его задуматься о многом помимо живописи.

Признание белыми его искусства подняло его из безвестности и поставило на пьедестал. Слава принесла богатство, открыла двери в высшее общество белых и удостоила редкой, даже исключительной чести быть представленным ее величеству королеве. Но с этими привилегиями и почестями цивилизация одарила его и «привилегией» платить налоги на поддержание «своей» страны. Закон белых предписывает ему отчислять около четырехсот фунтов в год с выручки в две-три тысячи фунтов от продажи картин. Но наряду с этим во многих других элементарных привилегиях, таких, как свобода передвижения, свобода приобретать собственность, ему отказано. Как сообщают, Наматжира заявил: «Моему народу надоело скитаться по резервациям, словно мы животные, а не люди, и жить в палатках, подобно поселенцам».

Те, кто непосредственно занимается проблемами благосостояния аборигенов и привития им навыков цивилизованного образа жизни, едины в своем мнении, что закон, запрещающий продажу спиртного аборигенам и косвенно принесший бесчестье всемирно известному коренному жителю Австралии, должен быть сохранен. Свободная продажа спиртного аборигенам могла бы иметь самые дурные последствия для этих людей, совершенно не употреблявших какие-либо алкогольные напитки. Это могло бы развить у них такие привычки и наклонности, которые стали бы самой большой преградой на пути их ассимиляции. Разрешение продавать коренным жителям спиртное привело бы также к бессовестной эксплуатации их белыми.

Блеск цивилизации и образ жизни белых, как видно, не пришлись Альберту по вкусу при его первом знакомстве с ними. Он с радостью вернулся к своему народу; у него не зародилось желания остаться среди белых, где с ним обращались как со знаменитостью. Куда больше для него значили любовь, внимание и уважение своих соплеменников. Громкая слава не ослабила привязанности к семье. За исключением путешествия по столицам штатов, которое он совершил один, с ним всегда был кто-нибудь рядом из его близких. Теперь, после суда, образ жизни белых, вероятно, будет значить для него еще меньше по сравнению с жизнью родного племени».

Сам факт, что ему пришлось предстать перед судом, так сильно подействовал на Альберта, что он полностью отгородился от всех, кто был хоть как-то причастен к обвинению. Он покинул свой лагерь у Алис-Спрингса и почти год прожил на дальних и заброшенных землях своего племени, вдали от Хермансбургской миссии. Лишь изредка наезжал в Алис-Спрингс, чтобы передать свои работы Рексу Бэттерби, но всячески избегал встреч с кем-либо, кто был связан со свалившимся на его голову позором.

Следующий, 1955 год прошел без каких-либо событий. Большую часть времени Альберт проводил за мольбертом вместе с другими арандскими художниками, и его редко видели даже в Хермансбурге. Лишь на короткое время попал он на страницы газет. О нем вспомнили в связи с выставкой в Сиднее, на которой он был представлен в числе двенадцати арандских художников. Как обычно, выставка прошла с огромным успехом.

Еще за десять лет до этого, задумываясь о будущем Наматжиры, член Королевского антропологического института Южной Австралии С.-П. Маунтфорд задавал вопрос: «Неужели слава, эта коварная ветреница, вознесет его, а потом низвергнет?» Так и случилось, Альберту пришлось испытать и ее благосклонность и ее коварство. Он пережил крушение самых своих сокровенных надежд. Но самой большой обидой было непризнание его работ галереями штатов Виктория и Южная Австралия.

Впервые в газетной статье, касавшейся общественного положения Наматжиры, его положения как художника, появилось слово «трагедия». Под заголовком «Черный художник и трагическая дилемма» аделаидская газета «Адвертайзер» подробно изложила хорошо известные теперь факты о плачевном положении Наматжиры: «Альберт, как король, восседал под деревом у подножия горы Гиллен, отдельно от неопрятной, оборванной группы сородичей. Его собственный внешний вид мало чем отличался от обличья других аборигенов, но он все же выглядел весьма внушительно. Эти люди — остаток некогда гордого племени аранда, по гордость теперь безвозвратно ушла в прошлое».

Один представитель Хермансбургской миссии писал: «Трагедия Альберта в том, что он живет между двух миров. Он проделал путь от простого образа жизни своего племени к запутанной жизни в торгашеском мире цивилизации. Покинув свою счастливую среду, он с огорчением обнаружил, что его не принимает общество белых, в которое ввел его талант художника. Так, несчастный и отчаявшийся, живет он теперь между двумя обществами — своим и обществом цивилизации. Вместо исполнения своих надежд Альберт познал лишь горечь разочарований; вместо счастья нашел только унижения. Законы его племени требуют, чтобы он делился всем, что имеет, со своими многочисленными сородичами, а слава требует, чтобы он писал все больше и больше картин. Трагедия Альберта Наматжиры, этого истинного сына природы, к несчастью, явление обычное. Его печальная судьба скорее правило, чем исключение для человека черной расы, который попытался проникнуть в общество белых».

Во время редких наездов Альберта в Алис-Спрингс его душевная надломленность бросалась всем в глаза. Он казался озлобленным, разуверившимся, былая мягкость и доброжелательность сменилась обидой на всех и вся.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.