Предисловие

Предисловие

Виктории

На экране Времени из небесной дымки постепенно проступает женское лицо.

Открытое всем ветрам, окутанное облаком-нимбом золотистых волос, с полураскрывшимися губами, спокойными, умиротворенными глазами, возможно чуть любопытствующими.

Слегка вздернутый нос, плосковатый подбородок, излишне вогнутая профильная линия, неожиданно, проскальзывающая растерянность, даже смущение.

Брызжущие, пышущие, бурлящие радостью глаза, ренуаровская пухлость щек, детское удовольствие от жизни, переживание триумфа. Но — секунда, и лицо удлиняется, глаза превращаются в щелки, рот, напротив, резко расширяется, улыбка становится резиновой, стоматологичной.

Простое, на беглый взгляд, не Бог весть сколь выразительное, это лицо, оказывается, способно превращаться, преображаться, изменяясь до узнаваемости. Простота становится многоплоскостной, точно граненый стакан: сменишь плоскость — получишь то же самое другое простое лицо.

О ней мечтают солдаты. Это не блоковская Незнакомка в шелках и туманах. Эта женщина — из плоти, даже чересчур из плоти, так что иногда кажется, будто, кроме плоти, у нее ничего и нет. В ее пылающей кровью и чувственностью красоте различим тот волнующий и острый привкус пошлости, что придает ей особый шик, откровенную и вместе колдовскую притягательность — округлостью, податливостью, упругостью, — ощущение восторга перед видением и тоски по его эфемерности, недостижимости.

Эта женщина — с «фоток». «Фотки» — особый жанр фотографии, одно время чрезвычайно развившийся у нас в мужских компаниях, особенно в тех, что собрались не по своей воле. Там, в далеком блаженном закордоне, в них, наверное, не было необходимости: распространяемые во всем мире по армиям и тюрьмам календари и журналы «только для мужчин» с изображениями, отпочковавшимися от старинного живописного «ню», легализовали эту у нас в большинстве случаев и по сей день потаенную и почему-то сочтенную постыдной мужскую потребность в чувственном волнении. Гениально изощренный и пылкий Фрагонар тешил только себя и своих знакомых. Расчетливые и малоодаренные авторы «фоток» адресуют свои штудии обитателям казарм за наличные, и плевать они хотели на особенности линии, на чувственную пластику. Но на этот раз тело, казалось, созданное для «фоток», оказалось для «фоток» и не создано. Оно заключало в себе секрет — его не следовало обнажать. Исчезала тайна, безвозвратно уходило колдовство. И наоборот — угадывание его придавало чудодейственную силу, преображало тело для «фоток» в символ красоты и олицетворение пленительности, вовлекало в круг поклонников не только любителей утех, но и элитарных ценителей прекрасного.

Причудлива манера говорить. Речь текла, словно истончаясь, затухая и затихая, растворяясь в воздухе. Слова изглаживались звучанием, выдыхание сдувало с губ их смысл. Исчезающая мелодия голоса, тонкого, кажущегося прозрачным, ломким, старинно-фарфоровым, заставляла не только вслушиваться в ее модуляции, но иногда и гадать над смыслом. Этот голос называли детским. Схожим с тем, о котором писал Скотт Фицджералд: «Женский смех, похожий на детский — на односложный ликующий возглас младенца».

Она была летней — летом родилась, летом умерла. В старину на почтовых открытках или на календарях со святцами, где в виде девушек представлялись времена года, у нее были бы все шансы воплотиться в Лето. Что бы с ней ни происходило, выглядела она неизменно довольной, расцветшей, этаким распустившимся пышным цветком. Любое иное настроение воспринималось окружающими не всерьез, как роль, экранная или жизненная. Может, так оно и было? И на матрице Судьбы начерталась ей роль Золушки, твердо знавшей, что она — Королева?