«ЧУБАРИКИ, ЧУБЧИКИ, ЧУБЧИКИ…»

«ЧУБАРИКИ, ЧУБЧИКИ, ЧУБЧИКИ…»

Мы встретились с ним еще в ранней юности в Джанкое — маленьком степном городке на севере Крыма.

Как-то в воскресенье я зашел в парикмахерскую Ветросова.

В кресле уже сидел какой-то усатый дядька, один из тех степных богатеев, которые после хорошей сделки на воскресном базаре не прочь «причупуриться». Обкарнав его густую сивую шевелюру ножницами, Ветросов хлопнул в ладоши и крикнул:

— Мальчик, прибор!

Вот тогда я и увидел впервые Яшу Чапичева. Ему было, наверное, в то время лет тринадцать, а то и все четырнадцать, но выглядел он десятилетним. Я даже возмутился про себя: «Ну и гад этот Ветросов: такого маленького эксплуатирует». Мальчик подал хозяину прибор с горячей водой и встал у двери, ведущей в темную боковушку, где сердито шипел примус.

Я с интересом принялся разглядывать мальчика, удивляясь тому, что ни разу не видел его на джанкойских улицах. А он был очень приметен и необычен, этот худенький, костлявый заморыш. Такого раз увидишь и уже никогда не забудешь. Неисчислимое количество черных, отливающих синевой колечек украшало его голову. И все одного размера, на один фасон, одно к другому. Каракуль — и только. Но еще сильнее удивили меня глаза мальчика. Большие, черные, блестящие, они казались еще более огромными, потому что лицо у него было тогда маленькое, изможденное, бледное.

Яша стоял у двери, то и дело подтягивая сползавшие штаны. А на них тоже стоило поглядеть. Материалом для них послужил мучной мешок. На правой штанине можно было прочитать напечатанную несмываемой черной краской фамилию арендатора паровой мельницы Крутоярского.

Мальчику, видно, надоело стоять на одном месте. Неслышно ступая босыми ногами, он подошел поближе к зеркалу и отразился в нем во всем своем великолепии. Усатый клиент выпучил от удивления глаза и, словно не веря тому, что увидел в зеркале, быстро обернулся. Реальный, живой Яша удивил его еще больше, чем отраженный в зеркале. Усатый не удержался, фыркнул, и пушистая мыльная пена, которой были покрыты его губы, разлетелась во все стороны. Парикмахер рассердился. И конечно, на мальчика.

— Яшка, не егози! — строго прикрикнул он.

Яша так же неслышно отступил к двери.

— Ты где выкопал этого цыганенка, Ветрос? — спросил усатый.

— А он не цыган, он француз, — сказал Ветросов.

Усатый зашелся смехом:

— Хранцуз! Хранцуз! Ох и шутник ты, Ветрос!..

Я тоже рассмеялся. Никогда еще я не видел французов, но представлял их себе иными. Какой же это француз? Парикмахер, конечно, пошутил.

Мальчик презрительно скривил шершавые, обветренные губы. Он даже не взглянул на меня, но я тотчас же перестал смеяться.

Некоторое время он стоял спокойно. Но вдруг быстро расстегнул ворот и полез рукой под рубаху, пытаясь почесать какое-то труднодоступное место на спине. Когда это ему не удалось, он, нисколько не смущаясь, всласть почесался о дверной косяк. Даже заулыбался от удовольствия.

— Ты что чухаешься, как шелудивая свинья? — набросился на него Ветросов. — Что у тебя, короста?

— При чем тут короста? — ответил мальчик. — Надо было почесаться, вот и почесался. Я потный, а вы тут волосьев настругали. У меня даже во рту волосья.

— Опять рассуждаешь! — возмутился Ветросов. — Я тебя чему учу: мыться надо чаще.

— Я моюсь.

— Знаю, как ты моешься! Гляди, еще заразу занесешь мне в салон. Для парикмахера чистота — первый закон. Ты куда девал мыло, которое я тебе дал?

— Сестрам подарил. Они девчонки, им нужнее.

— Вы только посмотрите на него! Он своим сестрам за мой счет подарки делает. Я ему мыло для чистоты, а он… Целыми днями чумазый ходит, смотреть тошно.

— Я не чумазый, — возразил Яша. — Я смуглый.

— Опять рассуждаешь! Забыл, как надо с хозяином разговаривать?

— Забыл, — сказал мальчик.

Ветросов даже взвизгнул от злости:

— Уйди с моих глаз. У-у, цыганская морда.

Яша недобро усмехнулся и не спеша удалился в боковушку. Стало слышно, как он орудует примусным насосом.

— Не слухает он тебя. Не дело это, — сказал усатый.

— Да, непослушный, — сокрушенно вздохнул парикмахер.

— А держишь.

— Держу. Забавный очень. И пляшет, и поет. Умора. Ей-богу, умора. И главное, ничему не учился. Даже азбуки русской не знает.

— Ишь ты, — поразился усатый. — А ну, пусть спляшет. Я этому делу сам любитель.

— Яшка! — крикнул парикмахер. — Поди сюда, Яшка, спляши! Клиент посмотреть желает.

Яша пришел на хозяйский зов не сразу: некоторое время он еще накачивал примус. Потом, выйдя из боковушки, протянул к усатому руку ладонью вверх.

— Тебе чего? — спросил клиент.

— Пятачок. Пятачок за ваше удовольствие.

— Ну, за это не беспокойся, — заверил его усатый. — Я тебе не то что пятак, гривенник отвалю. Ты только спляши.

Мальчик засеменил босыми ногами, сначала лениво, как будто без всякого интереса, но вдруг вскрикнул гортанно, взмахнул худыми руками, словно крыльями, и закружился в таком неистовом танце, что у меня в глазах зарябило.

— Вот это оторвал! — одобрил усатый, когда танцор остановился, небрежно склонив свою курчавую голову.

— А еще что умеешь?

— Петь умею.

— Так спой. Гривенник тебе обеспечен, не бойся.

Яша подбоченился, вскинул голову и запел. Голосок у него был не ахти какой — ломкий, хрипловатый, но пел он лихо. Первую песню я не запомнил, в памяти остался только нелепый припев: «Чубарики, чубчики, чубчики…»

В другой песне говорилось о каком-то Кериме-разбойнике, который, встретив на глухой улице богатую старушку, любезно попросил: «Открой ротка, будем посмотреть, золотая зубка есть?»

Закончив эту разбойничью балладу, он снова протянул к усатому руку.

— Погоди, — отмахнулся тот. — Сказал, не обману, значит, не обману. Еще что умеешь?

— Пушкина умею.

— Пушкин? Анекдоты? — усатый приготовился смеяться, но Яша быстро сказал:

— Нет. Стихи Пушкина умею.

— А ну, шпарь. Пушкин так Пушкин. Послухаем.

Яшка начал декламировать:

Брожу ли я вдоль улиц шумных,

Вхожу ль во многолюдный храм,

Сижу ль меж юношей безумных,

Я предаюсь моим мечтам.

Я говорю: промчатся годы,

И сколько здесь ни видно вас,

Мы все сойдем под вечны своды —

И чей-нибудь уж близок час.

Я был потрясен: неграмотный мальчик, и на тебе — стихи Пушкина! Да еще какие! Было чему удивляться.

— Талант, — сказал усатый и дал мальчику двадцать копеек. — Учиться тебе, брат, надо.

— Куда ему учиться, — возразил парикмахер. — Им бы с голоду не подохнуть. Отец с утра до ночи на базаре сидите — он холодный сапожник. Рубль-полтора в день зарабатывает, не больше. А чтобы семью прокормить, рубля три нужно. Ведь у них дома детей не сосчитать. Ну прямо как галчат в гнезде.

— Не галчат, а крольчат, — уточнил усатый. — И чего они так плодятся, эти хранцузы. Пустяковая нация, только нищих разводят, — принялся философствовать он. Но, перехватив взгляд мальчика, умолк и даже как-то съежился. Это был взгляд полный ненависти, точно удар кинжала. Парикмахер тоже заметил, как сверкнули большие глаза мальчика.

— А ну, брысь отсюда! — крикнул он.

— Ну и разбойник! — возмутился усатый. — Ты ему, Ветрос, бритвы ни за что не давай, а то он всем твоим клиентам глотки перережет.

Пока Ветросов «обрабатывал» мою голову, я продолжал наблюдать за Яшей. Мне было примерно столько же лет, сколько и ему, но я отчетливо видел разницу в нашем положении. Мне он казался тогда одиноким и беззащитным, несчастной жертвой «недобитого буржуя» Ветросова, а я был «организованным рабочим», подручным слесаря в государственной мастерской точной механики; состоял членом профсоюза металлистов и, что самое главное, был уже комсомольцем, а следовательно, интернационалистом. К тому времени я прочел уже немало книг о революции и революционерах. И понятно, никак не мог допустить, чтобы маленького француза так безжалостно эксплуатировали, чтобы над ним так издевались. И где? В нашей свободной Советской стране!

«Мальчика надо во что бы то ни стало освободить!» — размышлял я, сидя в парикмахерском кресле. Тут же составил план Яшиного освобождения. Хороший план. А затем другой — еще лучше. И вдруг возникла простая мысль: надо сначала с пареньком поговорить. А то как-то неудобно освобождать человека без его личного согласия. На этом решении и остановился.

Часа два я болтался возле парикмахерской, поджидая, пока Ветросов пошабашит. Наконец дождался. Яша вихрем промчался мимо меня, только пятки мелькнули. Я с трудом догнал его.

— Стой! — схватил я мальчика за рукав. — Мне нужно с тобой поговорить.

Я держал его крепко, но он все же вырвался, сжал кулаки и приготовился к бою.

— Чего тебе?

Он явно не верил в мои добрые намерения и, честно говоря, имел на то некоторые основания. Мы были сверстниками, но я принадлежал к миру клиентов его хозяина, к тем, на кого он должен работать, чьи «волосья» должен убирать, к тем, кого он должен был забавлять за медный пятак. Возможно, что тогда Яша вовсе не думал так. Вероятно, не думал. Но я, «осознавший себя пролетарий», именно так объяснил его враждебность.

— Я тебе друг, — сказал я. — Хочу тебе помочь. Ведь мы с тобой братья по классу.

Он рассмеялся. Должно быть, это и в самом деле было смешно. Стоят два обыкновенных паренька, на обыкновенной и скучной джанкойской улице, и вдруг один из них начинает говорить не так, как говорят все люди, а как ораторы на митинге — торжественно и не очень понятно. И потому неизвестно, как надо отнестись к таким словам. Как-то несерьезно все это. Лучше посмеяться. Так оно вернее. И Яша рассмеялся. Но я не обиделся, а лишь немного смутился. И вместо того чтобы тут же изложить один из своих «блестящих» планов его освобождения, спросил:

— Ты в самом деле француз?

— А для чего тебе знать?

— Так, — неуверенно промямлил я, поняв, что это уже не имеет значения. Даже если Яша не француз, его все равно надо освобождать.

— Ну, за так не получишь и пятак.

— А все-таки… Ты француз?

— Не знаю, — ответил Яша.

Я определенно заинтересовал его.

— Не знаю, — повторил он, нарочито коверкая слова и придавая им какой-то незнакомый мне акцент. — Можит, франшуз, а можит цыга?н. Кто иго знаит!

Я строго оборвал его:

— Не валяй дурака!

Он скорчил гримасу, стал оглядываться, даже нагнулся и пошарил руками по земле. Я клюнул на эту приманку:

— Ты что ищешь?

— Дурака, — ответил он с хорошо разыгранными добродушием и наивностью.

— Ты комедиант, — сказал я резко. — Дешевый комедиант. Привык целыми днями выламываться за медный пятак.

Эти «бранные слова» неожиданно задели его. Он посмотрел на меня с любопытством. Лукавинка в его выразительных глазах исчезла.

— Дешевый, говоришь? За пятак? А есть, значит, такие, которые за рубль выламываются? Ты покажи мне, где за это рубль дают. Покажи. Бреши, да знай меру. Рубль! Придумал тоже! Да тот усатый куркуль за рубль тебе сам гопака спляшет. Ты только ему краешек этого рубля покажи. Я, брат, все знаю…

Он проговорил это с такой горькой иронией, даже с болью, что я сразу пожалел о своих резких словах.

— Ладно, — сказал я миролюбиво. — Только ты не выламывайся, я тебе в самом деле хочу помочь.

— А с чего это? Ты кто мне?..

— Ну как тебе объяснить? Есть такая вещь: рабочая солидарность…

— Смурно?й ты какой-то. С виду вроде наш, джанкойский, а говоришь, будто с луны свалился. Может, тебя кто по кумполу стукнул? А? Ну брось, не обижайся. Драться мне с тобой неохота. А хочешь — могу. Как двину по сопатке… — И сразу совсем другим тоном: — Слушай, у тебя гроши есть?.. Есть, я видел, тебе Ветрос сдачу отсчитал.

— Ну есть, а что?

— Пойдем в тир. Только уговор: я первый стреляю. Попаду — ты платишь за выстрел, промахнусь — сам плачу. Идет?

Какой же четырнадцатилетний паренек откажется пойти в тир? Все мои хитроумные планы Яшиного освобождения из-под ветросовского ига как-то сразу померкли, отошли назад. Да и черт знает этого Яшку. Может, он вовсе и не нуждается в том, чтобы его освобождали? Что-то не очень он похож на несчастного и угнетенного, каким я его себе представлял при первом знакомстве. Такой, пожалуй, и сам может добыть себе свободу, если пожелает. Без моей помощи.

— Идет, — согласился я. — Только стрелять будем по самым трудным фигурам.

— Конечно, по самым трудным.

Тир был рядом, за углом, на пустыре. Яша поздоровался с хозяином тира, как со старым знакомым.

— Дайте мне мою винтовочку, — сказал он.

Ему подали старенькое «монтекристо» с какой-то замысловатой монограммой на обшарпанном прикладе. Яша вскинул «винтовочку» и, как мне показалось, совсем не прицеливаясь, нажал на спусковой крючок. Тотчас же жестяной зайчишка, в которого он стрелял, взвизгнув, перевернулся на своей оси. Еще один выстрел — распахнулись дверцы теремка. Еще — и маленькие картонные лошадки на тонких несгибающихся ножках побежали по кругу…

Я был ошеломлен и ничего не понимал. А Яша весело хохотал после каждого попадания. Даже приплясывал при этом.

Тут явно какой-то фокус, какой-то секрет, решил я. Не в том даже фокус, что Яша поразил все три цели, а в том, что он как-то необычно обращался с винтовкой, держал ее в левой руке, словно палку. Поначалу я не догадался, что он левша.

— Фокус-покус, — буркнул я сердито.

— У молодого человека талант, — сказал владелец тира. — Ему бы в цирке выступать.

— Клоуном… — подхватил я.

Яша нахохлился:

— Гроши свои жалеешь?..

— Я?.. А ну, дайте ему еще три патрона, посмотрим, какой он талант.

Яша выстрелил еще: две фигуры поразил, а по третьей промазал. За промах уплатил он сам, а за попадания расплатился я.

— Теперь ты стреляй, — предложил Яша. — На тех же условиях. Попадешь — я плачу, промажешь — ты.

Я отказался. Нет. Куда мне до него! Может, у него и в самом деле талант?

— Как хочешь, — безразлично произнес Яша. — Ну, а раз ты потратился на меня, я тебя, так и быть, угощу. Хочешь мороженого? А хочешь — арбуз купим? Я умею выбирать. Такой выберу, закачаешься.

Мы отправились на притихший к вечеру воскресный базар. Яшка долго выбирал арбуз. Брал в руки то один, то другой. Общелкивал их со всех сторон, прижимался к ним ухом и чуть ли не животом, пока не вывел из терпения уставшего за день «дядька?».

— Чего вертишь, дай разрежу — и делу конец, — сказал «дядек».

— Не, — возразил Яша. — На разрез только бабы покупают, а я на глаз и на звук.

Как я потом убедился, он действительно выбрал чудесный арбуз: сочный, ароматный, он словно таял во рту.

— Где поедим? Здесь или ко мне зайдем? — спросил Яша.

— Мне все равно…

— Ну так давай к нам. — Он почему-то подмигнул мне и слегка дружелюбно толкнул плечом. — Пошли. Посмотришь нашу «артель». Да и узнаешь зараз, кто мы такие, французы или цыгане. А может, еще какие люди. Кто нас знает… А «артель» у нас большая, веселая и добрая, сам убедишься.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.