VII Альфред де Мюссе, бедовый ребенок

VII

Альфред де Мюссе,

бедовый ребенок

В любви часто бываешь обманут, часто бываешь несчастным, но ты любишь, и, стоя на краю могилы, ты сможешь обернуться, чтобы взглянуть назад и сказать: “Я часто страдал, я не раз был обманут, но я любил”»[104].

Даже с одним таким признанием, сделанным устами его персонажа Пердикана из пьесы «С любовью не шутят», Альфред де Мюссе мог бы занять почетное место в пантеоне великих любовников. Но он не стал ограничиваться любовью через персонажей-посредников: в этой области сам проявил недюжинные способности… Его любовные романы в большинстве своем были бурными, но в душах тех, кого он любил, они оставили глубокие раны.

Действительно, любить и быть любимой Мюссе непросто, настолько его взбалмошный характер находился под воздействием страсти. Его поведение, которое иногда современники сурово осуждали, невозможно было понять, а следовательно, простить. Всю жизнь Мюссе был чудо-ребенком, превращавшимся иногда в сорванца: его увлечения, гнев, радости, печали не были похожи на проявления взрослого человека, а секрет его гениальности состоял в этой вечной молодости, не подвластной ни времени, ни событиям. Близнец Романтизма, появившегося на свет одновременно с ним, он был ребенком золотого XIX века, который видел Гюго, Бальзака, Дюма, Шатобриана, Ламартина, Мопассана, Золя и многих других светочей того времени. В возрасте семнадцати лет Мюссе оказался в кругу этих славных представителей старшего поколения, и его вдохновение было под стать их талантам, оно подпитывалось молодостью, дерзостью, элегантностью, которые он поставил на службу искусству. Он был кудрявым блондином, имел большие голубые глаза, носил зеленые брюки, синие рединготы, красные жилеты. Своим блеском, цинизмом, аморальным поведением Мюссе соблазнял, устраивал скандалы и часто привлекал к себе всеобщее внимание. Инстинкт подсказывал ему, что он умрет молодым, что цветы его разума не успеют увянуть, поэтому пользовался отпущенным ему временем, отбросив все страхи, живя сегодняшним днем в свое удовольствие, забыв никогда не покидавший его навязчивый страх перед смертью. Ему нравилось жить в затянувшемся детстве, он часто пользовался этим в любовных играх, особенно с Жорж Санд. Вечная молодость служила ему алиби для его проделок и непоследовательных действий.

Он был подростком, затерявшимся в мире взрослых, упрямо боролся за продление детства сверх установленных временем рамок. Но Мюссе был очень развит во всех областях, как в учебе, так и в чувствах. Первая любовь пришла к нему в четырехлетнем возрасте. Однажды к его матери приехала молодая родственница, и Альфред спросил, как ее зовут:

– Это Клели, твоя кузина, – сказала мать.

Ребенка поразило личное местоимение:

– Она – моя? Хорошо, я беру ее себе! – воскликнул он.

И в этот же день четырехлетний мальчуган провозгласил себя мужем девушки. А та, тронутая любовью красивого мальчика, согласилась продолжить эту игру и стала проявлять к нему знаки внимания. Но настал момент, когда Клели надо было возвращаться в провинцию. Какая это была трагедия! Кузина пришла попрощаться с ним: «Не забывай меня», – сказала она, обнимая. А Альфред ответил с удивительной для его возраста серьезностью: «Забыть тебя? Но разве ты не знаешь, что твое имя выцарапано в моем сердце перочинным ножиком?» – и стал лить потоки слез, а Клели с большим трудом удалось освободиться от ручек, обхвативших ее шею. Это было очень трогательное прощание, уже увенчанное мелодраматическим нимбом, который впоследствии часто украшал все любовные приключения поэта, то ли оттого, что на них оказывал влияние театр, то ли театр часто связан с реальной жизнью. Во всяком случае, из-за любви к Клели он потребовал, чтобы его поскорее научили читать и писать: он хотел вести с ней личную переписку, что послужило удивительному развитию его способностей. В пятнадцать лет Мюссе уже обладал обширными познаниями в области культуры и философии, каких простой человек достигает к тридцати годам. Он смело присоединился к романтическому движению, где познакомился со славными ветеранами в лице Ламартена и Гюго. Но в чувственной жизни он остался умным подростком: несмотря на то, что девушки приходили в волнение от его природного очарования, он и не думал воспользоваться этим. Альфред уважал этих слегка тронутых девственниц, которые бросались ему на шею, хотя и не оставался равнодушным к их прелестям. Об этом он писал в стихах, привычное средство выражения чувств. Во время каникул в 1820 году в Мане, когда сестры Луиза и Зоя ле Дуэрен научили его модному тогда танцу галоп, он мудро отблагодарил их за это такими стихами:

Счастливые деньки, когда красотка

Меня так снисходительно встречала,

А завтра, когда день наступит кротко,

Ты сможешь это все начать сначала,

И завтра я уйду, моя кокотка…

Читая эти невинные строки, с трудом можно представить, какой будет любовная жизнь поэта в последующие годы. А пока в его сердце жила чистая любовь, он идеализировал чувства, эмоции, впечатления… Мюссе уже стал поэтом головой и сердцем и говорил об этом в письмах: «Мне нужна красивая ножка и тонкая талия; я хочу любить, – признавался он. – Я полюбил бы мою кузину, хотя она старая и страшная, если бы она не была педанткой и прижимистой».

Упомянутая кузина, Одиль де Мюссе, была не такой уж и старой: ей было сорок лет, хотя, конечно, в то время для женщины считалось уже порядочном возрастом, но ведь Альфреду-то было всего семнадцать. Но, как он сам в этом признался, ему хотелось любить и мечтать, а воображение Мюссе было достаточно богатым, чтобы приукрасить реальность: «Пусть появится какая-нибудь красивая женщина, и я забуду все, что накопил за годы женоненавистничества».

Этот разочарованный молодой человек считал себя вернувшимся оттуда, куда даже и не ездил. Пораженный скептицизмом своего времени, этот блестящий ум сомневался в самом себе до такой степени, что считал себя неспособным ни к какой работе и находил убежище только в области чувств, что и прославил в своем творчестве. Литература вместе с любовью была еще одним портом, куда бросила якорь его судьба. Все попытки пойти проторенным путем были тщетны: он попробовал изучать право, медицину, но вынужден был это бросить. И тогда, чтобы скрыться от скуки, Мюссе прибегнул к паллиативам: к опиуму, к которому у него постепенно привилась пагубная привычка, и спиртному, ставшему еще одной не менее вредной страстью. И все-таки, несмотря на разочарованность, гениальный юноша пленял всех живостью ума, очарованием и элегантностью. Что же касается любви, то достаточно было взглядов, которые бросали на него женщины, чтобы понять силу его привлекательности. И он реагировал на эти взгляды как поэт:

Маркиза, прелесть-то какая,

Увидеть, как ты вальс танцуешь,

Чаруешь

Ты – словно пчелка, пролетая,

К цветкам стремишься,

И искришься…

Эта маркиза де Лакастр, чью грациозность воспел Альфред, несколько раз танцевала с молодым человеком. Дала ли она ему чуть больше, нежели несколько туров вальса? Сомневаемся, для юного поэта те времена были порой куртуазной любви… Нежный взгляд, несколько двусмысленных слов… Для Мюссе этого было достаточно, остальное – дело воображения. Поэзия уже умела выражать волнение его сердца. Когда к нему пришел первый успех, Теодор де Банвиль[105] нарисовал его точный портрет: «Бороды на лице нет, и все оно светится юношеской непосредственностью; орлиный нос, слишком длинный и слишком горбатый, выдает странный и горячий характер; умные глубокие глаза, небольшой рот с чувственными губами… мощный байроновский подбородок и, главное, высокий лоб гения, а также густые, взлохмаченные, сказочно-светлые волосы, вьющиеся и ниспадающие волнительной линией на плечи и придающие ему облик юного бога»[106].

Как женщинам зрелого возраста, который в то время начинался с тридцати лет, было не взволноваться при виде этого прекрасного юноши? И как он мог не обращать внимания на их авансы? Именно поэтому среди многих дам высшего общества, часто навещавших его родителей, нашлась одна, остановившая свой выбор на Альфреде. Увы, эта мадам Болье пошла на уловку, и главной жертвой стал бедный молодой человек. У нее уже был в то время любовник, она была так сильно в него влюблена, что это в конечном счете вызвало подозрения ее мужа-банкира. Чтобы сохранить одновременно богатого мужа и сердечного друга, дама приглашала Альфреда к себе домой в Сент-Уэн и просила его бывать там как можно чаще. И тем самым он навлек на себя подозрения мужа, на что она и рассчитывала.

Естественно, молодой человек ни о чем не подозревал. Каждый взгляд, которым одаривала его мадам Болье, возносил его на седьмое небо. В ней он нашел идеал своей мечты. Не имея достаточно средств ездить в карете, Альфред по большей части ходил в Сент-Уэн пешком и с легким сердцем пешком возвращался оттуда. Опьяненный любовью, он признался своим друзьям, в частности написал Сент-Беву: «Друг мой, если вы когда-нибудь страдали этим ужасным любовным недугом, пожалейте меня. Я бы предпочел потерять обе ноги. Вот уже целых два дня я не вижу ее и не знаю, когда смогу увидеть. Ее стерегут…»

Так продолжалось несколько месяцев, каждый визит на Сент-Уэн вызывал у Мюссе прилив восторга. Но однажды вечером произошла трагедия! Поэт был на ужине в доме Болье и случайно уронил вилку. Нагнувшись, он увидел то, что вызвало его удивление и ярость: мадам Болье поставила ножку на ногу своего любовника и нежно нажимала на нее. Пелена обмана моментально слетела, парню открылась правда, жестокая и унизительная. Сказав вероломной женщине, что ему известна роль, которую она отвела ему, он ушел. В сердце клокотал гнев, в висках стучала кровь.

Однако из этого жестокого любовного разочарования писатель сумел извлечь выгоду: горький опыт подсказал ему сюжет очаровательной комедии «Подсвечник» и нашел свое отражение в романе «Исповеди сына века», где Мюссе выразил свою обиду такими словами: «…жажда мщения овладела мною с такой силой, что я с криком вскочил с постели, вытянув руки, имея силы ступать только на пятки, поскольку пальцы ног были сведены судорогой. Так я провел почти час, я был охвачен безумием… И никак не мог понять… что любовница меня обманула. Я не понимал, что в любви можно обманывать…»

Настоящий поэт не упускает ничего из того, что ему преподносит жизнь: мадам Болье была тонко изображена в «Сказках Испании и Италии»:

Когда тебя любил, я б отдал жизнь, ты это знаешь,

Но ты сама любить во мне желанье убиваешь.

Я больше никогда не попаду в твои ловушки,

Твой смех и слезы – все уловки и игрушки…

Помимо своих чувственных перипетий, он был вынужден устроиться на работу в компанию, занимавшуюся отоплением и освещением, чтобы доставить удовольствие своей семье. Можно догадаться, что он не стал примерным служащим. Более, чем когда-либо, все его помыслы были обращены к литературе. Его произведения уже начали печататься, а их успех объясняли тем, что молодой человек вкладывал в них порывы своей израненной души… Прогуливаясь по тайному саду этой души, читатель находит надежду и мечту об абсолютной любви:

Влюбленный счастлив! Он не замечает,

Дождь или гравий шаг его смягчает…

Но голову его венец безумства украшает…

Вместе с зарождавшейся славой, начавшей ласкать своим крылом этого бедового ребенка, он снисходительно прохаживался по салонам, где его вид денди, его эксцентричные костюмы были отмечены всеми. Был ли он так уж равнодушен ко всему, что не касалось литературы, как он хотел это показать? Уверенности в этом нет, но политические события 1830 года, дни революции, казалось, не произвели на него какого-либо воздействия, равно как и падение Карла X и восшествие на престол Луи Филиппа. В этом он разошелся с мастерами: Гюго, Ламартином, Шатобрианом, решившими быть не только писателями, но и политиками. В начале царствования нового монарха, отмеченного внезапными волнениями и пожарами, Мюссе преспокойно флиртовал со своими почитательницами, прославлял их в стихах и награждал экзотическими именами. Под его пером маркиза де Лакаст стала Хуаной, юная Эрмина Дюбуа – Пепой, дочь Жюля Жанена[107] – Лорой… Последняя была прекрасной музыкантшей, положила одно из его стихотворений на музыку и немедленно была за это вознаграждена:

Ее сердечные мечты однажды вечером застыли,

Подобно страннику перед порогом заколдованным

Прекрасного дворца, где только феи жили,

Где в белой кисее спят сны, красою очарованы

И опять-таки все это был всего лишь обмен любезностями, это не могло удовлетворить двадцатилетнего юношу. А когда чаша мудрости переполнялась, он по нескольку ночей напролет пил и гулял в компании других пьяниц. А главное, находил доступную любовь в объятиях проституток.

Его пристрастие к театру росло одновременно с любовью к поэзии и подсказало ему сюжеты нескольких пьес под общим названием «Спектакль в кресле». Потом последовали другие пьесы, самые лучшие его произведения, которые в конце концов были поставлены на сцене и принесли ему успех, никогда больше не покидавший его. Они дали возможность автору заработать немного денег, а также подписать контракт с журналом Revue des Deux Mondes («Журнал двух миров»). 15 мая 1831 года этот журнал познакомил читателей с шедевром Мюссе «Капризы Марианны», где он показал самого себя в двух героях – цинике Октаве и влюбленном Селио – и тем самым проявил двойственность своей натуры, свойственной ему всю жизнь.

Но в майском номере Revue des Deux Mondes были напечатаны и произведения других авторов, одним из которых была некая женщина, взявшая мужской псевдоним из-за женского неравноправия. Она знакома нам под именем Жорж Санд. Выйдя замуж за провинциального бесхарактерного дворянина барона Дюдевана, она вскоре разошлась с ним, успев до этого произвести на свет двоих детей, причем младшая дочь, возможно, была не от мужа. Молодая женщина начала поиски редкой птицы под стать ее интересам. Это было трудным занятием, если судить по числу кандидатов, которые прошли через ее альков и были в конечном счете оттуда изгнаны. Сент-Бев, заявлявший, что был ее другом, жалел эту Диану-охотницу, которая никак не может выбрать себе дичь! Чтобы помочь, он предложил ей Мериме. Любовный роман писателя с Жорж Санд, настолько короткий, насколько печальный, закончился очень быстро. И тогда тот подумал о Мюссе. Не об этом ли мужчине-подростке мечтала Жорж, в которой смешались одновременно инстинкты женщины и матери? Но кандидат, казалось, был не во вкусе романистки, как она дала понять своему любезному поставщику: «Кстати, поразмыслив хорошенько, я решила, что не стоит приводить ко мне Альфреда де Мюссе. Он слишком денди, мы не подходим друг другу, мне было просто любопытно, нежели интересно увидеться с ним. Полагаю, что было бы неосторожно удовлетворять любопытство и лучше всего подчиниться своим симпатиям. Вместо него прошу вас привести ко мне Дюма…» Но с Дюма сорвалось: автора «Трех мушкетеров» очень смущала религиозная мантия мадам Санд. Впрочем, можно понять, почему та испугалась репутации Мюссе: этот красивый безразличный ко всему человек, охотник до продажных девок, любитель спиртного и опиума не мог подойти этой крепкой берришонке[108], этой неутомимой труженице, проводившей по двенадцать часов в день за письменным столом. Она была наслышана о некоторых высказываниях Альфреда о его разочаровании в любви: «Для наших женщин, – говорил он всем и каждому, – любовь – это игра в обман, как для детей игра в прятки». Но Жорж Санд еще не знала, что под маской развратника скрывался подросток с нежным сердцем и что на этом контрасте, как метко заметил Андре Моруа, «была рождена его поэзия». К счастью, богу влюбленных вздумалось появиться в присутствии двух этих столь непохожих друг на друга людей. 18 июня 1833 года Revue des Deux Mondes организовал ужин с участием своих авторов, Жорж Санд и Альфред де Мюссе случайно или по чьему-то умыслу оказались посаженными за стол рядом. А утром того же дня – снова игра случая – Жорж разговаривала о другом протеже Сент-Бева – некоем господине Теодоре Жоффруа, тридцатисемилетнем профессоре Французского колледжа. Мюссе показался Жорж слишком денди, Жоффруа она нашла слишком серьезным и отвергла его кандидатуру в письме Сент-Беву, описав свою позицию с довольно симпатичной простотой: «По лицу г-на Жоффруа я поняла, что у него, может быть, прекрасная душа и очень живой ум. Но я побаиваюсь таких мужчин, которые добродетельны с рождения. Я их высоко ценю, как красивые цветы или сладкие плоды, но не испытываю к ним никакой симпатии. Они внушают мне недобрую зависть и огорчение, поскольку в конечном счете почему я не такая, как они? Рядом с ними я оказываюсь в положении горбунов, ненавидевших нормальных людей. Горбуны по большей части коварны и злобны, но разве нормальные люди не ведут себя бесстыдно и жестоко по отношению к горбунам?»

Находясь в таком состоянии духа и продолжая поиски родственной души, сидела в тот вечер соседка Альфреда по столу. Но тут ее предубеждения неожиданно переменились. Она увидела рядом умного молодого человека, вовсе не педанта, и описала его в своей книге «Она и он»: «Он не был ни проходимцем, ни фатом, какими старался себя представить». А главное, он заставил ее смеяться, а она давно уже не смеялась от души. Со своей стороны и Альфред был очарован, большие, глубокие черные глаза этой тридцатилетней женщины волновали его и влекли. А кроме того, у нее был именно такой смуглый цвет лица, который он воспел в своих стихах:

Знакома ль в Барселоне вам была

Дочь Андалузии, чья грудь смугла…

Ему не было необходимости ехать в Барселону: Жорж была совсем рядом, на расстоянии достижения желания… Вернувшись к себе, он махом прочитал «Индиану», новую книгу писательницы, и отправил ей письмо, в котором – звание поэта обязывает – вопрошал ее в стихах:

Скажи мне, Санд, когда ты сей роман писала,

Сама ты с Нун ту сцену жуткую видала,

Где та с Раймоном в ложе Индианы наслаждалась?

Тебе пустая страсть без счастья показалась?

Приснилась, Жорж, иль в памяти осталась?

Было ли это наглое обращение на «ты» правом поэта или предлогом? Мюссе, сам не желая себе в этом признаться, вступил на путь любовной близости… А Жорж пошла за ним под предлогом литературного братства. Это алиби позволяло некоторые вольности. Как ловкий Дон Жуан, умевший избрать самую действенную тактику, Мюссе начал приступ с показной веселостью: «Ваше письмо, мадам, очень понравилось идиоту, завернутому во фланель, как шпага бургомистра. Он просит вас как можно скорее решиться потерять вечер в его присутствии».

Санд не стала отталкивать шест, который он ей протянул: «Когда я имела честь познакомиться с вами, мне не хватило смелости пригласить вас к себе домой. Я все еще боюсь, что серьезность моего интерьера испугает вас и нагонит скуку. Однако, если настанет день, когда вы устанете или пресытитесь активной жизнью и у вас появится желание навестить камеру отшельницы, вас примут там с признательностью и сердечностью».

Такова тактика тридцатилетней женщины, которая напустила на себя скромность, чтобы не спугнуть мальчишку Альфреда, так она его называла. Не будем забывать, что у него были все козыри для того, чтобы понравиться этой даме: он был на десять лет моложе, его лицо просто излучало невинность, «на щеках цвел месяц май»[109].

Итак, несколько недель оба играли комедию обмена любезностями, тщательно избегая лишних слов. Мюссе не просто с восторгом принял приглашение Жорж, он стал почти ежедневно наведываться на набережную Малакэ, где писательница принимала его сидя на полу мансарды, в которой она жила. Оформление помещения было тщательно подобрано с целью произвести впечатление на посетителей.

В июле, закончив написание романа «Лейла», Жорж отправила первые оттиски Альфреду. Тот начал выражать восхищение, а затем, поскольку эта тема очень волновала его, стал говорить о своей любви, но использовал при этом уклончивые намеки, которые не могли ввести в заблуждение ни его, ни ее: «Вы уже достаточно хорошо меня знаете, чтобы быть уверенной, что никогда эта глупая фраза “Хотите или не хотите?” не слетит с моих губ. Между нами лежит целое Балтийское море. Вы можете дать только моральную любовь, а я никогда и никому не смогу ее отдать. Но я могу надеяться, что, если вы сочтете меня недостойным и даже не вашим другом – это будет для меня еще одним уроком, – я могу стать чем-то вроде товарища без последствий и претензий, а следовательно, без ревности и скандалов…» Но как бы они ни притворялись, было ясно, чем все это должно было закончиться. 29 июля 1833 года Мюссе сорвал, наконец, с себя маску: «Мой дорогой Жорж, хочу сказать вам нечто глупое и смешное… Вы будете смеяться мне в лицо… Я люблю вас, я знал это с самого первого визита в ваш дом. Я полагал, что это пройдет, считая вас только другом. Я пытался внушить себе это всеми силами, но мне приходится платить слишком большую цену за время, которое я провел с вами… Правда заключается в том, что я страдаю, я только и умею, что страдать… Прощайте, Жорж, я люблю вас, как ребенок…» Этими последними словами он попал точно в цель, в самое сердце. «Как ребенок, – повторила она, сжимая письмо в руках. – Что он такое говорит, Господи? И знает ли он, как делает мне больно?»[110] Разве не любовника-ребенка она искала все эти годы? Она нашла его в образе сначала Мюссе, а потом – Шопена. Для чего ей продолжать сопротивляться? Теперь у нее были все основания, чтобы уступить. «Если бы не твоя молодость и слабость, мы остались бы братом и сестрой…» – сказала она ему позже.

Брат, потом ребенок – такие этапы семейных отношений надо было пройти, чтобы оказаться в постели мадам Санд. Итак, Мюссе переселился на набережную Малакэ, к великому несчастью обычных сотрапезников писательницы. А та не стала на это обращать внимания: она была слишком счастлива этому весеннему ветру, ворвавшемуся в ее дом вместе с молодым человеком. Как и положено, она не забыла, что Сент-Бев первым указал ей на Мюссе, и посему направила ему письмо с сообщением о своем счастье: «Я влюблена, и на этот раз серьезно, в Альфреда де Мюссе. Это уже не каприз, а настоящее чувство. Не могу предсказать, как долго продлится это чувство, кажущееся нам таким же святым, как любовь, которую познали вы. Один раз я любила целых шесть лет[111], другой раз три года, а теперь даже не знаю, на что я способна… Но сердце мое оказалось не настолько разбитым, как я этого боялась… На этот раз меня опьяняет простота, преданность, нежность… Это – нечто такое, о чем я даже не предполагала и не думала где-то найти… Я отдалась и счастлива, что сделала это… Мне открылась любовь, какой я не знала, без всяких страданий, на которые я была уже согласна. Возблагодарите Бога за меня…» Хотя ей и понадобился посредник для благодарения Всевышнего за это совершенно новое для нее счастье, мадам Санд была на седьмом небе. Она обрела веселость, омолодившую ее рядом с этим ребенком, «слово, повторяемое ею с невыразимым сладострастием», как написал Андре Моруа.

Самые первые дни этой связи были, несомненно, самыми лучшими. На набережной Малакэ Санд любила и работала, Мюссе любил и прохлаждался, но оба жадно наслаждались счастьем. В сентябре они совершили вылазку в лес Фонтенбло и горы Франшар. В обстановке любви и природы Жорж была преисполнена счастьем: «Она шагала решительно с очаровательным смешением женской нежности и ребяческой дерзости. Она шла вперед, словно солдат, громко распевая песни…»[112]

Увы, однажды ночью у Мюссе случились галлюцинации, которые несколько подпортили это деревенское счастье и обеспокоили Жорж. Но это не помешало им поехать в Венецию, в этакое свадебное путешествие, обязательное для всех по-настоящему влюбленных. Но для Жорж работа не прекращалась даже в медовый месяц. Ей нужны были деньги, чтобы содержать семью… и Альфреда. Даже в путешествии она вынуждена была продолжать писать новый роман и работала по ночам вместо того, чтобы заниматься любовными играми. Вдруг она заболела дизентерией, что стало для Мюссе поводом снова заняться привычным делом: алкоголем и девицами. Он стал наведываться в городские притоны, встречаться с танцовщицами театра «Ла Фениче», а когда Жорж упрекнула его в этом, он со злостью ответил, что вынужден искать на стороне удовольствия, которых она была не в состоянии ему дать. Жорж возразила: «Я допускаю, что эти удовольствия были более скромными, чем те, что ты можешь получить от другой женщины. Главное, чтобы в ее объятиях ты не забывал обо мне».

Отношения между ними стали портиться, Мюссе становился все более язвительным, а Жорж все более замкнутой. Она проводила ночи в ожидании его на балконе их номера в гостинице «Даниели» или ждала, когда раздадутся звуки его шагов за дверью. Часто бывало так, что на заре в комнату вваливался нетвердо стоящий на ногах любовник, источавший запах спиртного и разврата. Он падал на кровать и сразу же засыпал глубоким сном. Вскоре у него опять начались галлюцинации, которые так потрясли Жорж во Франшаре. Эти приступы алкоголизма превратили элегантного денди в полусумасшедшего. Жорж призвала на помощь врача, лечившего ее от дизентерии, доктора Паджелло.

И Паджелло, и Жорж пришлось провести немало ночей рядом с поэтом, чье состояние бреда сменилось летаргией. Можете себе представить находящихся многие часы в темной комнате соблазнительную и лишенную любви женщину и молодого итальянца с томным взглядом в обстановке, порождавшей в них волнение, которое они безуспешно старались подавить. Паджелло смотрел на Жорж восторженными глазами, но не смел пойти дальше. Такое двусмысленное положение никогда не нравилось мадам Санд. И однажды утром, когда врач собирался уходить, она вручила ему записку с многозначительным указанием адресата – «Глупому Паджелло».

Это было великолепное письмо, в котором писательница заранее отпускала себе грехи и объяснила причину. Это было красноречивая защитная речь женщины, четко проанализировавшей биения своего сердца. Паджелло не очень хорошо знал французский язык, чтобы понять все тонкости, изложенные ему Жорж, но все-таки сообразил, что она хотела его так же, как и он ее. Этого было достаточно. И Жорж стала любовницей Паджелло. Эта странная связь имела место в нескольких шагах от того, кому изменяли. Странная близость, прерывавшаяся мольбами больного о помощи, поскольку писательница и врач, занимаясь любовью, ни на секунду не оставляли без внимания стонавшего в постели поэта. Время от времени Альфред выходил из летаргии, и на короткое время к нему возвращалась ясность ума. И в один прекрасный день сквозь пелену беспамятства он увидел, как Жорж, сидя на коленях итальянца, целовала его. Перед ними стояла одна чашка чая, служившая символом пособничества: они пили из одной емкости.

Но любовь между Санд и Мюссе еще не умерла. Для того чтобы она вспыхнула с новой силой, достаточно было чувства ревности. Жорж открыто призналась Альфреду, что была влюблена в Паджелло. Как истинный романтический герой, Мюссе достойно воспринял эту боль и сделал все, чтобы стать выше нее. Впрочем, ему ли было высказывать упреки женщине, с которой он так плохо обходился с самого их приезда в Венецию? Выздоровев благодаря стараниям своего соперника, Мюссе 29 марта вернулся в Париж. Жорж провожала его с израненным сердцем: в ней тоже возродилась любовь. Но, несмотря на это, она не порвала с итальянцем, но монотонность проведенных с врачом дней заставляла ее сожалеть о бурной любви с поэтом. «Кто будет во мне нуждаться и о ком я теперь буду заботиться?» – написала Жорж Альфреду. «Я все еще тебя люблю», – ответил он.

Писатели прежде всего испытывают потребность воплотить свои приключения в литературные шедевры. Из их бурного опьянения Санд и Мюссе извлекли впоследствии великолепные страницы. А пока Жорж успела закончить начатый роман, и настала пора возвращаться в Париж… увозя с собой в качестве багажа милого Паджелло, не строившего никаких иллюзий. И действительно, Жорж и Альфред снова сошлись и с упоением наслаждались ядом их драматических отношений. Они теперь знали, как мучить друг друга, и неистово этим пользовались: «Скажи, что только мне ты подставляешь свои губы! Ты, я… Ах, так любить ужасно! Какой голод, мой Жорж, я испытываю по тебе!» – написал уехавший лечиться в Баден-Баден Альфред. Любимая находилась в то время в Ноане.

Как только Альфред увиделся с Жорж в Париже, он снова стал ее любовником. Что же касается Паджелло, то он легко смирился со своей участью. Этот мудрый человек пережил необычайное приключение, он этим удовлетворился и вернулся в Венецию, где прожил до начала XX века. Тихий девяностолетний старик иногда показывал близким в качестве воспоминания по прошедшей безумной любви чайную чашку, к которой Санд прикасалась губами.

Мюссе вернулся на набережную Малакэ, и между безумными любовниками возобновилась игра, такая же страстная и такая же пьянящая. Оскорбления перемешивались с клятвами, скандалы сменялись приливами нежности. Дошло до того, что Мюссе заболел, а Жорж, чтобы ухаживать за ним в доме его матери, переоделась в служанку. Это инкогнито никого не смогло обмануть… А потом – снова возвращение на набережную Малакэ, новые скандалы, новые приступы страсти. Если Мюссе часто летал в облаках, Жорж всегда оставалась на земле. Она уже давно поняла, что положение было безвыходным, поэтому решила порвать эту связь и уехала в Ноан. Выражаясь театральным языком, этот разрыв можно было бы назвать притворным уходом: она была уверена, что Мюссе побежит следом за ней. Но этого не случилось. И растерявшаяся Жорж поняла, что она не может жить без Альфреда: «О, мои голубые глаза, вы больше не глядите на меня! Прекрасное лицо, я никогда больше не увижу, как ты склоняешься ко мне. Мое маленькое гибкое и горячее тело, ты больше не ляжешь на меня, как Елисей на мертвого ребенка, чтобы вернуть его к жизни…»

Приступы отчаяния, прекрасные страницы, которые были написаны под воздействием боли от любви, так и не закончившейся. Слава Мюссе, как и слава Жорж Санд, очень многим обязаны их страсти. Если бы они не разрывали свои сердца, не родились бы отзвуки страданий. Эти отзвуки обессмертили их:

Знать не желаю ни о чем: ни о цветах на этом поле,

И ни о том, что скрыто в мягком дуновенье ветра,

И ни о том, что завтра будет день, и эти недра

Откроют нам все то, что прятали дотоле

Лишь говорю себе: «Ведь здесь со страстью беспримерной

Я был любим, и сам любил. Она была красива.

Я схоронил сей клад в моей душе бессмертной

И Богу покажу такое диво».

Санд вышла из связи с Мюссе подобно путешественнику, вернувшемуся из долгих странствий. Она с удовлетворением вернулась в родные пенаты, то есть в Ноан, к своему рабочему столу. Родные места стали чем-то вроде бальзама, пролитого на рану. А у Мюссе родных пенатов не было. Он не был домашним человеком. По просьбе обрадованных приятелей он снова начал жизнь чудесного ребенка, снова стал денди, которым снисходительно восхищались в светских салонах, где появлялся с высокомерной невозмутимостью. Этот возврат, естественно, сопровождался любовными похождениями. Его взгляд упал на очаровательную добычу: сестру известного бонвивана и соратника Мюссе по гулянкам графа д’Альтон-Зее. Каролине Жобер было тридцать два года, а ее мужу около шестидесяти. Она была белокура, а ножка ее могла бы легко войти в туфельку из беличьего меха Золушки. Помимо этого, она была умна, свидетельством чего служит ее ответ мужу, позволившему себе однажды ночью напомнить о своих супружеских правах: «Теперь я еще не могу сказать, что я – ваша дочь, но знайте, что отныне я – ваша вдова!» И с этими словами она захлопнула перед его носом дверь спальни. Совсем нелегко было завоевать это миниатюрное создание с таким характером. Чтобы добиться этого, Мюссе призвал на помощь свою музу. Из осторожности он изменил имя дамы, цвет ее глаз и волос, но Каролину все же можно сразу узнать в описании Нинон:

А если бы я с вами все же о любви заговорил,

Как знать, голубоглазая брюнетка, что бы вы сказали?

Любовь людей, известно, мучит и лишает сил,

Безжалостна она, вы от нее уже немало пострадали.

Ведь я, возможно, наказанье заслужить за это мог…

Но я для счастья не рожден, блаженства боги мне не дали

В объятьях ваших умереть и жить у ваших ног…

Но ждал Мюссе совсем недолго. Мадам Жобер не заставила себя долго упрашивать, но повела себя довольно оригинально: она послала поэту письмо, где были нарисованы часы, показывавшие «три часа». На следующий день Мюссе без опоздания пришел пожинать плоды победы. Но их отношения не смогли долго противостоять скандалам, упрекам, переменам настроения поэта, что было свойственно его любовным связям. И Каролина посчитала разумным закончить этот любовный роман. Но сделать это было непросто: с Мюссе порвать нелегко. Влюбленные снова сошлись благодаря нескольким стихам, в которых легко угадывалась молодая женщина. Этого вполне хватило, чтобы снова ее завоевать. «Я готова все бросить и пожертвовать собой ради вас, – написала она ему. – Достаточно будет одного вашего слова. Теперь я не боюсь этого сказать. Вы заставляете меня плакать оттого, что вы меня любите».

Но эти чувства не повлияли на творчество поэта, даже наоборот: появление «Ночей» и «Исповеди сына века» говорит о его необычайном вдохновении. Более того, пересмотрев свою жизнь, он решил забросить разгульную жизнь. И был верен своему обету… несколько недель… Несколько недель лета 1836 года, в течение которых его жизнь освещала новая женская улыбка. Он познакомился с Луизой Лебрен… через окно. Через улицу Гренель они из окон вначале улыбнулись друг другу, потом обменялись знаками и в конце концов встретились. Луиза была наполовину театралка, наполовину гризетка. Сама того не ведая, она, вероятно, своей ласковой улыбкой и ровным характером помогла Мюссе сочинить «Августовскую ночь».

Но она исчезла из его жизни столь же незаметно, как и вошла в нее. Поэта уже ждало новое любовное приключение, неожиданное с его стороны, поскольку героиней его стала девушка двадцати пяти лет – со столь молодыми дамами он не имел обыкновения встречаться. Ее для него приготовила – именно это слово и подходит – Каролина Жобер, ставшая к тому времени бескорыстной и проницательной подругой Мюссе. Она знала о его потребности любить и познакомила со своей юной кузиной Эмэ д’Альтон, которая, как она решила, полностью соответствовала мечтам молодого человека. Мюссе сразу же ею увлекся, а портрет девушки, им набросанный, оправдывает это чувство: «Белокурые волосы, глаза цвета лазури, розовые щеки, тонкий носик, как у бюста греческой богини любви, красные губки, из которых между двумя рядами жемчужин прорывается свежее и томное дыхание, хорошо очерченный подбородок, длинная и гладкая шея…»

Он был очарован, но и сам умел, как никто другой, очаровывать и находить те слова, которые не могли не тронуть сердце девушки… Эмэ было двадцать пять лет, она была полна нетерпения. Девушка потеряла голову, получая такие записки: «О, прекрасный ангел, твои письма сводят меня с ума… Тысячу раз целую твои губы, твое тело, твое сердце…»

Эмэ с головой окунулась в любовь, без расчета, без оглядки… Чтобы иметь возможность вволю заниматься любовью, эти голубки? летом 1837 года устроились в квартире, которую Мюссе снял на улице Тронше. Именно там он готовился встретить каждодневное тихое счастье, но оно было ему недоступно: поэт нуждался в бурях, сценах, театральных поворотах событий, а не в тихой семейной жизни. К тому же Эмэ начала излечивать его от прошлых увлечений: игры, спиртного, разврата, а Мюссе этого как раз и не хотел, подобно больному, любящему свою болезнь: в ней он черпал свое вдохновение. Поэтому он отбросил саму мысль о браке: «Одно мне совершенно ясно, – признался он Эмэ, – я не способен сделать тебя счастливой и наполнить твою жизнь». Будь он откровеннее, мог бы перевернуть фразу и сказать: «Ты не сможешь сделать меня счастливым и наполнить мою жизнь». За этим признанием по всей логике должно было последовать расставание, но у Мюссе ничто и никогда не было окончательным. Он хотел иметь возможность встречаться с Эмэ, когда ему заблагорассудится, не принимая на себя никаких обязательств и следуя только своему желанию. Это был эгоизм или непоследовательность? Несомненно, и то и другое. Но не стоит применять к поэтам те же мерки, что и к обычным людям. Альфред прекрасно знал о своих недостатках и исповедался о них с прямотой, граничившей с цинизмом: «Я слишком слаб, чтобы принимать окончательные решения, – написал он несчастной Эмэ. – Если бы я решился их принять, не смог бы сдержать своего слова. Я смог бы геройски держаться первые две недели, а затем моя отвага улетучилась бы вместе с моей безопасностью…»

А именно этой безопасности ему и не хватало: стоило Бюлозу прислать ему деньги, как они моментально исчезали, и директор Revue des Deux Mondes вынужден был требовать от поэта новых новелл, рассказов, стихов, вынуждая Мюссе постоянно писать, чтобы отчитаться за полученные и истраченные авансы.

Финансовые затруднения все же не заставили его изменить свой уклад жизни. Он по-прежнему наведывался в места получения удовольствий и иногда прибегал к продажной любви… При всем этом Альфред продолжал сохранять в своей жизни Эмэ д’Альтон в качестве некоего спасительного круга. В любовных делах у него появилось новое увлечение, можно даже сказать, двойное увлечение, поскольку он влюбился сразу в двух очаровательных особ, в двух очень талантливых женщин – певицу Полину Гарсия[113] и актрису Рашель, которая впоследствии затмила своим искусством всех современниц. Удивительный факт, но на сей раз он сам сделал этот выбор: Полине и Рашель было по семнадцать лет, в то время как ему самому было уже под тридцать. О них он написал восторженную статью, опубликованную 1 января 1839 года в Revue des Deux Mondes, но не дождался от них благодарности, на которую рассчитывал. Полина Гарсия думала только о своей профессиональной карьере и не обратила никакого внимания на романтические всхлипывания поэта. Что же касается Рашель, то она высоко ценила талант Мюссе, но отказалась играть в его пьесе. Она желала играть только в пьесах умерших авторов, слава которых была проверена временем. Поскольку ни певица, ни актриса не сдались, Мюссе оставалось только снова изобразить трагедию чувств. И он сделал это, как и положено, в стихах:

Уж лучше памяти совсем лишиться,

Чем с этой сладостной мечтой расстаться,

Мой гений лишь в тебе сумел родиться,

А пыл мой мог в твоих глазах читаться.

После этой двойной неудачи, на самом деле ничуть его не огорчившей, он снова вернулся к милой Эмэ, всегда верной, всегда готовой его принять: «Милое дитя, прости меня за то, что так долго не отвечал тебе. Благодарю за доброе письмо. Называй любовью или дружбой чувство, которое я к тебе испытываю и всегда буду испытывать. Разницы в этом я никогда не увижу». И тут он заболел, причем так серьезно, что у его постели собралась вся семья. Когда Мюссе поправился, то обнаружил, что болезнь оставила свой след на его лице: он уже не был блестящим молодым человеком, соблазнительным денди, которым восхищались в салонах:

Я потерял и жизнь мою, и силу,

Моих друзей, всегдашнюю веселость,

Все потерял, и даже гордость,

Что мне о гениальности твердила.

Он был очень огорчен преждевременным старением, этими отметками, которые говорили об окончании карьеры донжуана. Мюссе понял, что сам загубил те многие счастливые козыри, предоставленные судьбой. Графине де Кастриес, продолжавшей вместе с Каролиной Жобер оставаться его самой близкой подругой, он признался в своей беде: «Мне нужна женщина, в которой что-то есть, неважно что: или она очень красивая, или очень добрая, или, по крайней мере, очень злая, или очень умная, или очень глупая, но что-то особое… Есть ли такие у вас на примете, мадам? Дерните меня за рукав, прошу, если встретите такую. Я же ничего подобного не вижу».

Внезапно нахлынувшее чувство одиночества сопровождалось неудовлетворенностью в профессиональной деятельности: несмотря на все успехи, он не добился признания, которого, как он полагал, заслуживал его гений. Хотя в то время публикация поэмы «Немецкий Рейн», где Мюссе осудил прусский милитаризм, вызвала отклик в широких кругах общественности, этого успеха оказалось недостаточно, чтобы вывести его из апатии, в которой ему, как казалось, нравилось находиться. Совершенно естественно, что он, как уже привык это делать в течение нескольких последних лет, решил переложить груз своей усталости на плечи сострадательной Эмэ д’Аль-тон: «Мне все надоело, – признался он ей. – Любишь ли ты еще меня? Только у тебя есть сердце. Не надо писем: да или нет. Если да, то где и как? Если можно, то немедленно…»

Но на этот раз Эмэ взбунтовалась: она надорвала сердце, гоняясь за исчезающим от нее мужчиной. Она так и сказала об этом Мюссе, который очень расстроился от такого неуступчивого поведения молодой женщины. Сбитый с толку, он стал искать плечо, куда мог бы склонить голову… и нашел его у княгини Бельджиожозо, которая пригласила его отдохнуть в ее доме в Версале. Увы, это оказалось невозможным: ему нужна была любовница, а княгиня повела себя как сиделка. Она ставила ему припарки, не давала выпивать и кормила овощными супами. Этого было достаточно, чтобы вызвать ненависть поэта, он хлопнул дверью и отомстил княгине в стихотворении:

Она скончалась, хоть и жизни не познала,

Что живет, лишь изображала,

И книга жизни у нее из рук упала,

Которую она и не читала.

Состояние его духа еще более усугублялось медленным ухудшением состояния его здоровья. Теперь каждую зиму у него случались боли в легких, он харкал кровью, а тогдашняя медицина была не в состоянии ни вылечить, ни даже облегчить протекание болезни. Сам же он ничего не предпринимал. Стоило ему немного поправиться, как он тут же возвращался к своим любимым занятиям: к девочкам, а главное, к спиртному, чье потребление напрямую связывал с позывами души. Ему не исполнилось и тридцати пяти лет, а он уже почувствовал, что наступал конец его земного существования:

Уж года полтора я четко слышу

Со всех сторон, как бьет кончины час.

Его я чувствую везде и всюду вижу…

В этом отчаянии были все же и приятные утешения: его последние статьи высоко оценивались, он получил орден Почетного легиона, официальный знак его признания. Но Альфред ждал другого, более яркой славы, которая могла бы возместить ему все обиды за гонения: Мюссе хотел стать членом Французской академии.

Зима 1845 года принесла ему свой привычный набор испытаний, но вскоре пришла весна, и поэт вернулся к жизни. У своего дяди, супрефекта Мирекур, что в Вогезах, он подправил здоровье и вкусил удовольствие от почтения, с которым к знаменитому человеку обращались круги провинциальной буржуазии. Дамы из приличного общества окружали его и ласкали нежными взглядами, и он вместо букетов посылал стихи, но дальше этого не шел, хотя в написанном можно предположить нечто большее:

Прощай, Сюзон, моя румяная блондинка,

Любившая меня всего неделю.

Короткая любовь, порхая, как пушинка,

Бывает в мире лучшей, в самом деле…

В это же время его пьесы, этот глубоко человечный и одновременно реалистичный театр, опередивший свое время, наконец-то осветились огнями рампы. Вначале «Комеди Франсез», а вскоре и другие театры распахнули перед ним свои двери. К нему потекли авторские гонорары от восторженной публики, заполнявшей залы при каждой постановке его пьес. Мюссе вдруг стал очень модным автором.

Было ли это неожиданным следствием успеха или простым совпадением, но состояние его здоровья улучшилось. Мюссе снова почувствовал потребность в работе, начал несколько новых пьес и много новелл, зачастил в театры, где игрались его произведения. Там он встречал восторженный прием, особенно со стороны актрис.

В то время как Мюссе добился наконец-таки театрального признания, о котором так долго мечтал, во Франции разразился новый кризис. Король династии Бурбонов был изгнан с трона двоюродным братом из Орлеанского рода, а того сменила республика. Эти события, иногда принимавшие кровавый оборот, не остановили артистическую жизнь и не повлияли на успех пьес Мюссе. А сам автор с наслаждением вдыхал аромат кулис и, естественно, не мог не замечать брошенных на него женских взглядов и симпатий. Он попытался завести роман с мадам Аллан-Депрео[114], очень красивой актрисой театра «Комеди Франсез», где должна была состояться постановка пьесы «Всего не предусмотришь». Как и сам Альфред, мадам Аллан-Депрео приближалась уже к сорокалетнему возрасту и считала, что у нее был иммунитет от театральной любви: «Мне очень лестно получать от г-на де Мюссе знаки внимания, – пожаловалась она одной из своих подруг, – но я никогда не уступлю ему. Я слишком хорошо его знаю и не сомневаюсь, что это может быть всего лишь мимолетный роман».

Когда дичь защищается, это только разжигает пыл охотника и возбуждает его воображение. Подобно тому как рыбак дает слабину леске, чтобы успокоить добычу, он решил не форсировать событий и представился влюбленным и уважительным поэтом:

Как можно чаще видеться всего лишь и любить,

Всего лишь видеться почаще и любить

Без хитрости, уловок, лжи, стыда, сомнений,

И без обмана чувств, без всяких угрызений

Вдвоем, в любой момент готовясь сердце подарить…

Несмотря на предупреждения, молодая еще женщина не смогла остаться равнодушной к чувству, выраженному с такой стыдливостью, а главное, от такого соблазнительного мужчины. Сама того не замечая, она стала с каждым днем сдавать свои оборонительные позиции, а затем и вообще сложила оружие: «Я отдалась без принуждения, – призналась она все той же подруге, – по причине непреодолимого влечения…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.