МЕСТЬ ГУБЕРНСКОМУ НАЧАЛЬСТВУ

МЕСТЬ ГУБЕРНСКОМУ НАЧАЛЬСТВУ

Полночь. Тюрьма затихла. А заключенный Флорентий Федорович никак не может уснуть. Исполнилось пять лет, как был заброшен он в эту вятскую даль. Оторванный от друзей, от желанного дела. Конечно, и здесь встречаются деятельные натуры. Вот хотя бы Красовский. Не говоря уже о подвижнике Николае Николаевиче Блинове. Приехал Португалов. Да, жаль, что тут же власти прервали его подвижнический труд. Многое можно было бы сделать полезного. С каким задором встретил он, в частности, его рискованную затею! Что, если выпустить в обход губернского начальства сборник статей — резких, обличительного характера, которые нет-нет да и появляются в столичной печати и хоть изредка, но рассказывают правду о вятских делах, о язвах, раздирающих общественный организм этого удивительного края? В отдельности каждая такая статья не может показать общей картины. А вот если их собрать воедино, в одной книге, то можно показать жизнь во всех ее проявлениях.

Целая губерния не имеет своей свободной газеты. «Вятские губернские ведомости» — не в счет. Сия газета печатает то, что ласкает слух губернатора. «Вятские епархиальные ведомости» — орган епископа Аполлоса.

Павленков, пользуясь влиянием у вятских земцев, настойчиво подвигал их к налаживанию собственной издательской деятельности. Так возникла идея выпуска «Вестника Вятского земства», составленного из материалов, в которых обличались бы злоупотребления местных властей. Когда подготовленный сборник представили на утверждение губернатору, тот обратился к министру внутренних дел с просьбой оценить его в петербургской или московской цензуре, ибо в губернии нет «лица, настолько развитого, как Павленков». Московские цензоры и запретили «Вестник». Неудача не остановила Павленкова. А что, если попробовать регулярно выпускать сборник таких статей по Вятке и губернии? Вначале — один в год, затем — несколько, а там, гляди, и ежемесячно можно будет наладить издание. Назвать бы книжицу сию позаковыристее, так, чтобы и не очень тенденциозность ее выпирала и чтобы в памяти засела. Издавали, кажется, «Незабудки». Вот именно — это то, что и требуется: «Незабудка Вятского края» или лучше: «Вятская незабудка».

Возможно, что на выбор названия повлияло и другое. Незабудка, по Владимиру Далю, это — подарочек на память. А что касается памятной книжки, то нетрудно уловить в павленковском замысле и едкую сатиру на губернаторскую блажь — требовать от местных чиновников заводить подобные книжки и заносить туда всевозможные сплетни и слухи из жизни вятской светской знати.

Так или иначе, но как только 25 августа 1875 года перед Флорентием Федоровичем отворились тюремные засовы, он тут же, не задумываясь о последствиях, принялся за реализацию своего замысла. Это стало своего рода душевной потребностью. Нет, то не было простой жаждой мести губернаторским властям за доставленные ему лично многолетние человеческие страдания. Павленкова увлекала идея общественная. «Незабудка» может всколыхнуть многих в крае, пробудить к деятельной работе, показать им, что они не одиноки, что мириться со злом нельзя, надо бороться.

Неожиданно встретил поддержку своей идее на страницах журнала «Дело». Там в девятой и десятой книжках за 1875 год его внимание привлекла к себе статья писателя Мордовцева «Провинциальная печать». Полемическая направленность статьи пришлась по духу Павленкову. Он сам уже задумывался не раз над тем тягостным и унылым состоянием, в котором находились местная печать и корреспондентское движение в Вятской губернии. На «Вятские губернские ведомости» губернатор наложил собственную цензуру, там могло печататься лишь то, что ему заблагорассудится. В столичных газетах из целых уездов годами не появлялось ни единой заметки, ни маленькой информации. Почему? Разве нет интеллигентных, деятельных людей в отдаленных уголках этого северного края? Они, безусловно, есть, но они практически не сотрудничают с газетами. Из губернии, где установлен жесточайший режим контроля за каждым письменным посланием в столицу, не так-то легко было выбраться письму, если в нем, не дай бог, прозвучит хоть что-то критическое. Письма просто бесследно исчезали, «терялись». Конечно, было бы здорово наладить выпуск доступной и дешевой газеты, в которой бы писалось о всех горестях и радостях, волнующих вятичей. Можно ее назвать, например, «Копейка». Но об этом и мечтать не приходится. А вот попробовать выпустить сборник статей и корреспонденций, поступивших в петербургские, московские, казанские газеты из Вятской губернии, все же надо.

Пока все эти заметки и статьи разбросаны по газетным и журнальным номерам. И Павленков решает, что уже сейчас можно начинать подборку этих материалов. Для этого надо переговорить со студентами, приезжающими на каникулы, а кое-что можно было бы и заказать специально.

До губернатора и полицейских стражей доходили, конечно, сведения о закулисной работе, которая велась Павленковым. Однако поймать с поличным его не удалось. Еще в 1875 году вятский губернатор доносил в Министерство внутренних дел о том, что Павленков не подчиняется правилам о предоставлении корреспонденции для просмотра и пересылает письма через частных лиц.

Было бы странным, если бы все обстояло наоборот. Тогда нельзя было бы объяснить, как удалось политическому ссыльному собрать все то критическое, что публиковалось на страницах газет из Вятского края. Ведь все это тоже чаще всего писалось политическими ссыльными и, конечно, в обход правил надзора за их перепиской пересылалось, передавалось. Иначе — оно вообще не увидело бы свет. И, естественно, не появилось бы ни одного издания «Вятской незабудки», ибо губернские власти не допустили бы такого гласного обсуждения собственных пороков. Да и с самим Павленковым они нашли бы возможность расправиться, узнай о таком его начинании.

Издавать сборник нужно было только в Санкт-Петербурге — это во многом обезопасит его от местного надзора.

И уже к концу 1876 года первый сборник был сформирован. В него вошли 52 статьи и корреспонденции. В марте следующего года в Петербурге, в типографии Этингера (он же считался и официальным издателем), были отпечатаны все 800 экземпляров. Книга вышла солидной — 384 страницы. А заглавие у нее такое даже веселое: «Вятская незабудка — памятная книжка Вятской губернии на 1877 г., неофициальное издание».

В «Вятской незабудке» были собраны корреспонденции, написанные в разное время и разными людьми. «Каждая из этих корреспонденций, взятая отдельно, — вспоминал современник тех событий, — сама по себе ничего, конечно, ужасного не представляла, но, собранные вместе, они уже давали красочную картину темных сторон местного управления». Он же свидетельствовал, что это издание очень широко распространялось среди местного населения и вызвало немало волнений в административных кругах. Все восемьсот экземпляров в течение двух месяцев негласно были распространены, хотя стоимость каждой книги составляла один рубль.

В одном из писем Г. И. Успенского писателю А. И. Эртелю «Вятская незабудка» рекомендовалась как блестящий пример для подражания, как образец, которому нужно следовать. «Если Вы помните маленькую книжечку “Вятская незабудка”, — то есть хроника местной жизни и ее успех, — так вот что… нужно делать».

Запрет Александра II на издание книг, понятно, побуждал политического ссыльного быть предельно осторожным. Флорентий Федорович продумал все до мелочей. Только самые близкие друзья принимали участие в распространении «Незабудки». Тайком от полиции, через частных лиц, сочувствующих этому предприятию, велась продажа всего тиража. И нужно сказать, что долго никто и не знал издателей «Незабудки», а властям не удавалось конфисковать даже малой части имеющихся экземпляров.

Но, к сожалению, привлеченный к этой операции Н. Н. Блиновым секретарь Нолинского съезда мировых судей Николай Соломин допустил непростительную ошибку.

7 апреля 1877 года он в письме на имя кого-то из своих малмыжских друзей, очевидно, секретаря земской управы, сообщал, что вскоре тот получит несколько экземпляров «Вятской незабудки», которая распространяется по цене 75 копеек. Соломин просил полученные деньги, а также нереализованные экземпляры возвратить ему. И затем добавлял совершенно излишние сведения: «Издатели этой книжки пожелали остаться неизвестными, опасаясь, конечно, преследований за свое издание. Настоящее положение их и без того очень плохо, так что Вы, вероятно, не выдадите Павленкова и Блинова, если Вас спросят об издателях. Один из них, Блинов, просил указать в Малмыже чей-нибудь адрес, по которому надежно было бы высылать “Вятскую незабудку” для распространения. Книги эти отпечатаны всего в 600 (в письме ошибка: в 800. — В. Д.) экземплярах и, вероятно, скоро будут редкостью. Вы видите, что цель издания вовсе не спекулянтская. По своему характеру это вопль наболевшей груди».

Малмыжский исправник Есипов, в руки которого попали эти неосторожные откровения Соломина, согласно инструкции снял копию с письма, заверил ее и тотчас же отправил губернатору в Вятку. Так тайное стало явным.

В губернии вокруг «Вятской незабудки» развернулось бурное общественное движение: прогрессивно настроенные деятели города и губернии прилагали все усилия, чтобы получить экземпляр этого издания, живо обсуждали впервые с такой нескрываемой правдивостью описанные мерзостные картины реальной действительности, а «герои» сборника, кому досталось в нем поделом, искали пути к расправе над создателями этой «крамольной», как они считали, книги.

Ее же настоящий вдохновитель и творец не только не дрогнул перед грозящей опасностью, но с удвоенной энергией продолжал трудиться над тем, чтобы закрепить успех. Так как тираж первого издания быстро разошелся, то уже к июлю 1877 года он обеспечивает выход второго издания «Вятской незабудки» куда большим тиражом — 1050 экземпляров. Часть статей, публиковавшихся в первом издании, была опущена, зато появилось немало новых. И сила сатирического разоблачения губернских чиновников, а также земских деятелей в этом издании намного мощнее.

Но тут не на шутку заволновались те, кого задела критика. На издателя грозились подать в суд. Начальник вятских жандармов намеревался возбудить судебное преследование против Павленкова, который-де нарушил «Высочайшее повеление», запрещавшее ему издательскую деятельность. А председатель суда Стельмахович осуществил эту угрозу и действительно подавал заявление в суд. Губернатор, со своей стороны, в качестве мести Павленкову, намеревался осуществить свое прежнее намерение и пересылать его из одного города в другой на срок две недели, не более. И уже готовил его высылку в Нолинск, да вот незадача — в декабре 1877 года, благодаря настойчивым хлопотам друзей, Флорентий Федорович получил освобождение и переселился вместо уездного места назначения… в Петербург.

Еще оставаясь в Вятке, Флорентий Федорович обдумывал пути, каким образом можно способствовать тому, чтобы подобные начинания развивались и в других провинциальных центрах. В условиях, когда отсутствует свободная печать даже в губернских городах, выпуск «незабудок» мог бы, по его убеждению, сослужить добрую службу прогрессу, мог бы пробуждать к активной общественной деятельности тех, кто нынче тайком возмущается произволом и несправедливостью, но бездействует, не видит реальных каналов для приложения своих сил и таланта.

В составлении «Вятской незабудки» наряду с политическими ссыльными принимали участие и многие представители радикально настроенной местной общественности. Они свидетельствуют, что Флорентий Федорович был настроен решительно, стремился к тому, чтобы вятский опыт распространялся и в других губерниях — в Нижнем Новгороде, Самаре, Перми. Им вынашивалась мечта «охватить» «незабудками» восемь — десять губерний. И работа по претворению такого плана в реальность велась тогда и им самим, и его помощниками. Сохранилось, в частности, письмо ближайшего сподвижника Ф. Ф. Павленкова Митрофана Петровича Надеина в Пермь к Р. Н. Руме от 23 мая 1877 года: «Сообщите, что “Пермская незабудка”? Орудуйте. Теперь я здесь помогу быстро двинуть дело». Правда, из-за цензурных гонений это готовившееся издание не увидело свет.

Павленков отправлял письма в Нижний Новгород публицисту А. С. Гацисскому, с которым наладилась переписка. Не терпящий никаких проволочек при организации дела, которым увлекался, Ф. Ф. Павленков не ограничивался одним письменным обращением к нижегородскому адресату. Он просит Н. Н. Блинова отправиться с ответственной миссией в Нижний Новгород. Предстояло убедить А. С. Гацисского заняться подготовкой местных «незабудок» и других изданий нелегальной литературы в провинциальных центрах. «Я просил Н. Н. Блинова переговорить с Вами при проезде через Нижний о “Вятской незабудке” и наглядно-звуковых азбуках… — пишет Флорентий Федорович Гацисскому. — Моя просьба заключалась не в определении мнений передовых людей провинции о вятском опыте, а в возбуждении их воли. От того, как посмотрят на “Незабудку” в той или другой губернии, в том или другом интеллигентном кружке, положение дела нисколько не изменится; но от того, что они сделают при этом, будет зависеть весьма и весьма многое».

Он обращается к Гацисскому как к «заслуженному представителю провинциализма», старается увлечь его своей идеей, которой придает большое значение. «Весьма многие имели достаточные основания считать “Вятскую незабудку” явлением случайным, — читаем в другом павленковском письме. — Мы сами склонны были допускать, что беспрепятственный выход этой книжки обязан оплошности цензора, так как нами были приняты меры к тому, чтобы, с одной стороны, ввести его в заблуждение (несомненно, Павленков в данном случае подразумевает изменение подлинного лица издателя. — В. Д.), а с другой — заставить его вместо настоящего чтения ограничиться самым беглым и поверхностным просмотром. При таком шатком и неопределенном положении дела нельзя было рассчитывать на сколько-нибудь дружную поддержку со стороны других губерний, по крайней мере, на поддержку немедленную, безотлагательную. Где можно опасаться, — там немыслимы точные арифметические расчеты».

«Но в настоящую минуту положение дел значительно изменилось: на днях, как нам известно, появилось второе издание “Незабудки”, — пишет он далее, — и также беспрепятственно, как и первое, несмотря на вавилонское столпотворение, произведенное этой маленькой книжкой в среде вятского общества и местных властей. Мне положительно известно, что Тройницкий (вятский губернатор. — В. Д.) по поводу первого издания “Незабудки” входил в переписку с министром внутренних дел и лез из кожи, доказывая, что, мол, подобные книжки подрывают авторитет местных властей, что в данном случае инициатива исходит от политических ссыльных, отрицающих основы современного порядка и т. д., и т. д. Несмотря на всю эту массу охранительной лжи, Петербург не тронул пальцем второго издания и пустил его свободно гулять по белому свету. Отсюда прямо следует, что центральная администрация в принципе признает пользу таких сборников или, по крайней мере, ничего сама против них не имеет. А коль скоро это так, то половина дела сделана, провинции без всяких опасений могут приступать к изданию своих обличительных ежегодников или выметанию сора из своих заваленных сором изб».

«Вы пишите о многом, но всего более о газете, — говорит Флорентий Федорович в одном из последующих писем в ответ на соображение о газете, замышлявшейся тогда Гацисским и его друзьями в Поволжье. — Ах, и у нас стали думать о том же, но конечно, соответственно господствующему духу наций местной “интеллигенции”… Да, горько даже передавать, что газета задумывалась для борьбы с “Вятской незабудкой”, этой дерзкой нарушительницей мирного сна под небесами всевозможных властей, в том числе и земской — самоуправной».

И Флорентий Федорович настойчиво добивается от Га-цисского сведений о том, что им сделано для пропаганды мысли о повсеместном налаживании выпуска «Незабудок», дает практические советы, как параллельно с организацией областной газеты можно было бы выпускать подобные обличительные сборники.

В своей борьбе за право заниматься любимым издательским делом Павленков использовал любые возможности. Одним из каналов, позволяющим обойти цензуру в тот период, как выяснилось, был тот, что такое право не являлось исключительно прерогативой одного цензурного комитета.

Церковь также располагала своей, духовной цензурой. Почему бы не использовать и такую возможность? И в последний год своей вятской ссылки Флорентий Федорович готовит книгу под несколько, казалось бы, выпадающим из общего ряда его изданий заглавием: «Страдания Великого Учителя Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа». Книга предназначалась для семейного чтения. В качестве составителя значится Боример Николаевич. Книга отпечатана в Санкт-Петербурге довольно-таки большим тиражом — восемь тысяч экземпляров. Она невелика по объему — всего тридцать две страницы, да и стоит «по-божески» — двадцать копеек. 28 марта 1878 года на ее издание было дано дозволение духовной цензуры.

Однако по-другому прочитала «Страдания Великого Учителя…» светская цензура! Ибо уже 28 апреля 1878 года министр внутренних дел А. Е. Тимашев в конфиденциальном отношении к обер-прокурору Синода графу Д. А. Толстому делился своими впечатлениями. Он указывал, в частности, на то, что автор излагает учение христианства «с крайней односторонностью, направленной к оправданию преступных действий известной категории личностей, пропагандирующих изменение существующего общественного строя». Граф принимается за чтение и уже через пару дней, 1 мая, пишет ответ: «Рассмотрев названную брошюру, я… нашел, что она, будучи проникнута духом рационализма, вместе с тем направлена к пропаганде социалистического учения; это направление, едва уловимое в большой части содержания брошюры, с особенною ясностью и резкостью высказывается в нескольких местах ее (таковы места на стр. 9, 10, 29, 30, 31–32)». Руководитель Синода согласен: «Распространение ее в обществе нельзя не признать вредным».

Другими словами, церковь кается в том, что ее стражи то ли по неведению, то ли по нерадению допустили промах. Нетрудно представить и те суровые кары, которые пришлось понести конкретным виновникам из духовной цензуры за содеянное «прегрешение». Но больше заинтересуемся другим. В ответе обер-прокурора Синода отмечается высочайшее мастерство автора (добавим: издателя Павленкова!), которому удалось передать свои прогрессивные взгляды с такой степенью искусности, что они были едва уловимы в большей части брошюры, хотя рассыпаны по ней, как видно, были весьма обильно.

Далее война с этим изданием велась уже единым фронтом. 13 мая 1878 года Главным управлением по делам печати был подготовлен циркуляр для начальников губерний. В нем сообщалось, что «министр внутренних дел по согласованию с обер-прокурором святого Синода и главным начальником III отделения собственной его Императорского Величества канцелярии признал необходимым на основании 178 ст. устава цензуры запретить обращение напечатанной с разрешения духовной цензуры брошюры “Страдания Великого Учителя…”». Синод разродился секретным указом духовно-цензурному комитету, предписав ему ни в коем случае не дозволять второго издания этой брошюры, которая оценивалась как вредная по содержанию. Имеются сведения и о том, как была уничтожена часть тиража этой опальной павленковской книжечки: 27 мая 1878 года в Москве 171 экземпляр был сожжен, в Петербурге 25 мая 1878 года со 143 экземплярами расправились на картонной фабрике Крылова «посредством обращения в массу». Правда, улов был не такой и большой, если учесть, что восьмитысячный тираж ее уже разошелся.

«Готовлю к Рождеству, кроме второго тома “Незабудки”, — сообщал Павленков в Нижний Новгород писателю А. С. Гацисскому, — еще местный карикатурный альбом “На елку!”*.

Письмо это отправлялось в те дни, когда Флорентию Федоровичу еще ничего не было известно о его скором освобождении из ссылки. Гроза, готовая разразиться над его головой в связи с «Вятской незабудкой», казалось, вовсе его не пугала. Он принимается за реализацию еще более серьезной, еще более тенденциозной идеи. Уславливается с владельцем московского книжного магазина «Русская грамота» о подготовке серии рисунков, которые должны были представить целую коллекцию современных общественных деятелей. По его эскизам, по собранным фотографиям московские художники исполнили сатирические рисунки. Однако судьба альбома «На елку!» оказалась трагичной. Издание не было разрешено цензурой. По этой причине Павленков понес значительные финансовые потери.

Свои последние дни пребывания в ссылке Флорентий Федорович в значительной степени посвящал работе над выпуском «Вятской незабудки» на 1878 год. Или он уже чувствовал близость свободы, или столкновение с общественными пороками и язвами переполнило чашу терпения, но Павленков не стеснялся в выражениях и бичевал со всей силой и страстью тех, кто попирал закон, у кого вошло в привычку воровать, брать взятки, мошенничать.

Однако на этот раз его надеждам не дано было осуществиться. Как только в Санкт-Петербургский цензурный комитет были представлены на рассмотрение экземпляры третьего выпуска «Вятской незабудки», отпечатанного в феврале 1878 года в количестве 2100 экземпляров, тут же последовало постановление: издание задержать. Главное управление по делам печати это постановление утвердило и подготовило соответствующее представление министру внутренних дел Тимашеву. В свою очередь министр 22 апреля 1878 года отправил в Комитет министров представление о воспрещении выпуска в свет «Вятской незабудки». Документ этот настолько красноречив, он так обстоятельно раскрывает суть творческого замысла Павленкова, что его стоит привести в полном объеме.

«Изложение дела. В феврале месяце с. г. С.-Петербургским цензурным комитетом была остановлена напечатанная без предварительной цензуры в числе 2100 экз. книга под заглавием: “‘Вятская незабудка’. Памятная книжка Вятской губернии на 1878 г. (неофициальное издание)” без имени издателя и автора ценою 75 к. за экземпляр. Поводом к такому распоряжению послужило то, что “Вятская незабудка”, не заключая в себе никаких сведений, свойственных памятным вообще книжкам, составляет сборник исключительно обличительных статей и пасквильных рассказов о правительственных и общественных учреждениях Вятской губернии и местных должностных лицах, начиная с волостных и тюремных сторожей до губернатора и архиерея. Все эти лица обозначены полными именами не только в самом тексте книги, но и в специальном алфавите, помещенном во главе издания, на стр. V–VI.

Общий характер книги весьма категорически обозначен ее безымянным автором в открытом его письме (вместо предисловия) к друзьям провинциальной печати.

Приравнивая свою книгу к последнему сочинению Виктора Гюго “История одного преступления”, автор объясняет, что его книга “есть тоже история, но не одного, а многих преступлений — явных и тайных, осязательных и неуловимых, уголовных и нравственных, преступлений против общества и отдельных лиц” (стр. VII). Еще более заслуживает внимания цель этого издания, столь же откровенна выраженная безымянным автором на последних страницах того же открытого письма.

Имея в виду, что некоторые из полученных из Вятской губернии корреспонденций не были приняты редакциями столичных газет, или хотя и приняты, но напечатаны затем в менее резкой форме, безымянный автор желает изданием своей “Незабудки” обойти эти препятствия, то есть открыть означенным корреспонденциям беспрепятственный доступ к печати (стр. XXII–XXVI). Для этого он обращается с разными наставлениями к тем лицам, которые могли бы и желали бы сообщить необходимые для “Незабудки” сведения, причем советует им во избежание прошлых неудобств не адресовать ему писем из Вятской губернии, но пересылать ему свои незабудочные сообщения через знакомых, живущих в других губерниях, с тем чтобы те уже непосредственно адресовали в Петербург свои заказные письма, в редакцию “Вятской незабудки”, адрес которой известен почтамту (стр. XXVI).

Наконец, в примечании к открытому письму безымянного автора к друзьям провинциальной печати сказано: “Желающим издавать губернские незабудки просят покорнейше обращаться по сообщенному нами выше адресу. Мы можем им дать не только полезное практическое указание, но даже, в случае надобности, в той или другой форме оказать прямое содействие” (стр. XXV).

Отсюда видно, что “Вятская незабудка” на 1878 г. не есть отдельное литературное произведение, в себе самом законченное сочинение, но собственно орган той своеобразной редакции, которая, организовавшись в форме постоянного агентства, имеет целью собирать и слагать историю Вятской Губернии, как скоро более осторожные столичные газеты отказываются быть безусловным отголоском провинциальных корреспондентов». Затем в представлении делался вывод: «Такой обстановке этого издания вполне соответствует и его содержание, весьма объемистое…»

Больше всего настораживало министра то обстоятельство, что, «возбуждая поголовное обвинение против местного служебного персонала, на основании сведений и фактов, ничем не подтвержденных», «Вятская незабудка» представляет, по его словам, небывалый в русской печати пример диффамации. Авторы статей, помещенных в «Незабудке», скрывая свои собственные имена, позволяют себе не только обвинять публично других, не только обозначать подозреваемых ими лиц полными именами, «не только глумиться над этими лицами, но и употреблять относительно их даже чисто бранные выражения». Так, например, к вятскому губернатору, Н. А. Тройницкому, относятся почти прямо эпитеты «глупец», «Колюшка-простачок», о нем говорится, что его можно на все подбить, что он покровительствует самым выдающимся развратникам и казнокрадам (стр. 103, 250–257, 337, 349, 361 и 436). Вице-губернатор, Ф. Н. Домелунксен, председатель окружного суда Ренненкампф, прокурор суда Синявин, директор реального училища Поздняков, председатель губернской земской управы Дернов, полицмейстер Михайлов, смотритель тюремного замка Трофимов, лесничий и другие изображены бессовестными, а иногда и названы глупцами, взяточниками, ворами, мошенниками и т. п. (101, 171, 256, 309, 310, 348, 351, 360, 376, 396, 448, 487).

Отметив то обстоятельство, что все это адресуется к Вятской губернии, куда ссылаются многие из «политических преступников», автор представления считает нужным подчеркнуть, что «самое содержание корреспонденций, из которых составлена “Вятская незабудка”, носит в сильной степени отпечаток столь распространенной в этом кругу политической тенденциозности». И, раскрывая этот тезис, пишет: «Возбуждение сильнейшего недоверия к правительству, избирающему будто бы своими агентами самих возмутительных администраторов, судей, наставников юношества и охранителей государственных имуществ, составляет неизбежное, для неразвитых читателей, впечатление после чтения этой книги. Но это впечатление идет далее, так как на стр. 308, 314, 362, 363, 364, 369 и 370 этой книги проводятся чисто революционные идеи».

В представлении министра указаны страницы «Вятской незабудки», на которых, по его утверждению, ведется проповедь революционных идей. Откроем хотя бы две отмеченные страницы: 369–370. Там в качестве самой действенной меры борьбы с таким позорнейшим злом, как казнокрадство, указывается сознательная воля всего народа, ибо только он вправе быть самым строгим счетчиком всего, что создано его трудом. «А что рано или поздно найдется такой счетчик, счетчик страшный по своей неумолимой справедливости, нельзя и сомневаться, — пишет автор “Незабудки”. — Это будет, конечно, не человек крови и железа, а человек желчи и нервов… Он взвесит все. Он подведет всему итог. Он ничего не оставит под сомнением и из всей этой страшной мозаики безобразий составит один общий цельный обвинительный акт. Человек этот уже поднимается. Он встал, он идет. Но что с вами, самоуправцы? Вы пятитесь назад, вы посылаете за полицией! Глупцы! Ведь это не такой человек, которого можно взять и отправить к испытанному веками Макару. Это коллективный человек — мир».

Министр приводит выдержку из «Высочайше утвержденного» 7 июня 1872 года мнения Государственного совета о дополнении и изменении некоторых из действующих узаконений о печати и, присовокупляя к уже отмеченным прегрешениям издателя «Незабудки», указывает также то, что отдельные из помешенных в ней корреспонденций подвергались преследованию при публикации в периодических изданиях. «Некоторые статьи “Вятской незабудки на 1878 г.”, напечатанные в газете “Русское обозрение” (№ 19 за 1877 г., № 3–4 за 1878 г.), послужили поводом к принятию административных карательных мер: а именно: за статью “Молодое старится, старое растет”, озаглавленную ныне “Из мрака к свету”, объявлено 30 ноября 1877 г. первое предостережение; за статью “Новое вино в старых мехах”, вошедшее ныне в сборник под заглавием “По способу Александра Македонского”, объявлено 25 августа 1878 г. второе предостережение. Статьи, напечатанные в газете “Вечерняя почта” № 69, 70 за 1877 г. под заглавием “Провинциальные каламбуры” и “Не бывать бы счастью, да несчастье помогло”, за которые был продолжен срок приостановки розничной продажи номеров газеты, перепечатаны в “Незабудке” с изменением заглавий на “Вятские охранители” и “Пришел, увидел, победил”, причем под первою статьею оставлена подпись “Сырнев-Залесский”, составленная из фамилий старшего помощника правителя канцелярии вятского губернатора и редактора “Губернские ведомости”, а под второю — “Шубин”, фамилия правителя канцелярии. Остальные статьи, печатавшиеся в повременных изданиях, не возбуждали против себя преследований, как потому что редакции помещали их в значительно смягченной форме, так и потому, что появившись в виде отдельных корреспонденций, а не в форме особого сборника, они не производили того впечатления, которое имел в виду издатель “Незабудки на 1878 г.”».

К какому же заключению приходил, изложив все это, Тимашев? «Принимая во внимание указанный выше вредный характер “Вятской незабудки на 1878 г.”, министр внутренних дел находит, что книга эта относится к числу указанных в 1 пункте закона 7 июня 1872 г. и подлежит посему запрещению, о чем и имеет честь представить на благоусмотрение Комитета господ министров».

Возвратившись к тому времени в столицу из ссылки, Павленков через влиятельных в административных сферах Санкт-Петербурга лиц, а также личными хлопотами перед учреждениями, как свидетельствуют его биографы, пытался спасти «Незабудку» от погрома. Цензурному комитету он давал объяснение, будто книга ошибочно была представлена на рассмотрение в таком виде. Это произошло по недоразумению. Печатавшая-де ее типография не исполнила воли издателя (некоего Курочкина), хотя и заверяла, что выполнит. Он же намеревался, мол, перед посылкой в цензурный комитет пересмотреть сборник, отдельные материалы сократить, другие вообще исключить. Павленков добивался на этом основании снятия с книги ареста и заверял, что издатель в новом ее издании «по возможности» примет во внимание и указания цензурного комитета.

Два письма Флорентия Федоровича к писательнице М. А. Маркович, изъявившей согласие похлопотать в высоких инстанциях против запрещения «Вятской незабудки», дают представление как о подлинном замысле издания, так и об аргументах, выдвигаемых издателем в его защиту.

«У меня, — пишет Павленков 26 февраля 1878 года, — всего только 2 экз. задержанного тома “Вятской незабудки” — один у того лица, которое должно говорить с Беселаго, и другой в Царскосельском уезде, откуда его привезут к завтрашнему дню. Но время не терпит, поэтому, не имея возможности прислать Вам, что следует, посылаю 1-й том, который может дать некоторое понятие и о следующем. Я говорю “некоторое”, потому что 2-й том составлялся не экспромтом, а в течение целых 8 месяцев, следовательно, по необходимости должен быть основательнее. Вы уже знаете, что весь сыр-бор загорелся из-за предисловия. К счастью, у меня сохранилась одна из его корректур. Присоединяю ее к 1-му тому.

Основы для защиты “перед бесчувственной толпой”, мне кажется, должны быть следующие:

1) Цензура не может и не должна являться охранительницей частных интересов тех или других отдельных лиц. Будучи правоспособными и совершеннолетними, они могут и должны сами защищать себя от нареканий, прибегая для этого или к помощи печати или к суду.

2) Нерасчетливо для самой высшей администрации преследовать сборники, подобные “Вятской незабудке”, в местностях, значительно удаленных от центра и не имеющих своей местной независимой печати. Это значило бы вгонять язву вовнутрь, а, следовательно, вконец расстраивать провинциальный организм. Особенно нерасчетливо это в настоящую минуту, когда сам Тимашев готовит проект преобразования местной официальной печати.

3) Смешно поднимать историю и затевать скандал из-за таких вещей, которые уже читаны и перечитаны и которые могут свободно обращаться в публике в форме №№ “Русского образования” — только эти перепечатанные корреспонденции и представляют собой крупинки соли. Все остальное — “хлеб наш насущный даждь нам днесь”.

4) Нелепо и возмутительно из-за 1/10 уничтожать 9/10 книжки. Всякая статья должна ответить сама за себя.

5) Год, прошедший со времени выхода 1-го тома “Незабудки”, наглядно показал, что авторы ее далеко не так опрометчивы, как это может показаться с первого взгляда. Из 212 лиц, о которых упоминается в 1-м томе, жаловался в суд лишь один г. Стельмахович. Да и тот проиграет процесс (дело будет слушаться на 1-й или 2-й неделе поста в Петербургской судебной палате). Можно и еще бы привести несколько “основ”, но довольно и этих, а то чересчур уж Вас утомил*.

Флорентий Федорович не выдержал и уже на исходе того же самого дня еше раз посылает пространное письмо М. А. Маркович. Начинает он его с совета писательнице: «Знаете, Мария Александровна, если бы Вы обращались не к брату Лазаревского, а к нему самому, то это был бы с Вашей стороны подвиг, который заставил бы его уважать Вас вдвойне. Дерзайте. Если бы Юлий Цезарь успел сказать Бруту: “И ты!..” прежде, чем в его грудь вонзился первый кинжал, быть может, он остался бы жив. Так же точно может остаться жива и “Незабудка”».

Узнав, что 2-й том не удается получить в ближайшее время, Флорентий Федорович решает, что следует вооружить М. А. Маркович дополнительными аргументами. «Книжки не привезли и до вторника ее нельзя будет достать ни под каким видом. Приходится, таким образом, аргументировать без фактов, идти на состязание, как греки на олимпийских играх, с голыми руками, измазавши их оливковым листом общих оснований. Скользкое орудие… Но оно в то же самое время единственное, единоспасаемое в данном случае».

Далее в письме намечаются несколько опорных пунктов в дополнение к указанным в утреннем письме. Павленков, как всегда, привлекает в союзники силу логики: «Говорят, что цель “Незабудки” и проектируемых по ее образцу и подобию провинциальных сборников — систематическое шельмование местной администрации… Бессмысленный набор фраз в стиле Сахар-Сахаревич (жупел, металл звенящий и пр.). Ряд устрашающих слов и пустых звуков!.. Если бы такова именно была цель “Вятской незабудки” — большинство ее статей было бы посвящено разбору действий уездных и губернских держиморд или, по крайней мере, она для контраста налагала бы на эти действия более густые и темные краски, чем все остальные. Между тем на деле выходит совсем не то. Для “Незабудки” как будто бы не существует объектов действия, а только одни его субъекты. Она относится с одинаковым беспристрастием как к местным чиновникам, так и к земцам, к становым и народным учителям, к пастухам и овцам, если эти чиновники, земцы, становые, учителя, пастухи и овцы оказываются одинаковыми свиньями. Везде стоит знак равенства, и никто не может сказать, чтобы облегчение его возведено было в систему.

…Говорят, что “Незабудка” колеблет авторитет губернаторской власти. Да, колеблет, настолько, насколько свисток машины, пробегающей через лесную просеку, колеблет стоящие на ее опушке вековые сосны. Не “Незабудкам” поколебать то, что поддерживается “из рода в род, из века в век” тою всесильною будкой, которая выше библейской вавилонской башни. Губернаторы вооружены с ног до головы, они облечены прерогативами почти верховной власти, и их-то вдруг может повалить навзничь какая-нибудь “Незабудка”. Далила может лишить силы лишь тех Самсонов, вся мощь которых не в голове, а в волосах. Неужели же они согласны идти на такое красноречивое признание?

…Говорят, “Незабудка” задевает губернатора и вице-губернатора. Но, во-первых, она стоит на фактической почве, во-вторых, законы о печати нигде не говорят о неприкосновенности лиц выше 5-го класса и, наконец, в-третьих, — во всей “Незабудке” об этих “особах” говорится сравнительно весьма немного, не более 1/10 части, что можно было бы сказать.

…Говорят, что высшая власть не может относиться равнодушно к порицанию ее низших органов. Неискусный софизм! Высшая власть не может и не должна терпеть, чтобы ее низшие органы злоупотребляли ее доверием, чтобы они попирали закон именем своей доверительницы, чтобы они обмеривали и обвешивали своих обязательных покупателей за счет своего хозяина. Запрещая “Незабудку”, высшая власть как бы расписывается в своей полной солидарности со всеми местными безобразиями провинциальных башибузуков и тем сама себя жестоко компрометирует. Таким образом, к цензурному комитету в данном случае применяется известная крыловская поговорка: “Услужливый дурак опаснее врага”.

…Выметание сора из провинциальной избы — только зародыш свободной печати. Это — minimum ее прав… Кто душит обличение в самой утробе матери, тот создает подпольную печать.

…О том, насколько основательно выдавать предисловие за воззвание, уже говорилось.

…Не лишнее обратить внимание на то, что все статьи “Незабудки” написаны языком, понятным лишь для образованных людей, то есть для меньшинства.

…Всего более будут рады запрещению “Незабудки” подонки общества, социальные воры, мазурики и разбойники…»

Повлиять на Министерство внутренних дел в нужном направлении не удалось. Как уже известно из предыдущего повествования, Тимашев высказал в Комитете министров свою точку зрения весьма однозначно, а тот 9 мая 1878 года после обсуждения его доклада на своем заседании постановил запретить выход в свет «Вятской незабудки». Санкт-петербургский градоначальник 17 мая 1878 года предписал полицмейстеру отправить на картонную фабрику Крылова 2080 экземпляров «Вятской незабудки». Эго было принято к неуклонному исполнению. Как видно из дел Санкт-Петербургского цензурного комитета 1877 года и Главного управления по делам печати 1878 года № 36, судьба отпечатанного тиража «Вятской незабудки» оказалась следующей: 2075 экземпляров были брошены в бумажную массу, пять экземпляров были препровождены в Главное управление по делам печати, из которых два попали в Санкт-Петербургскую публичную библиотеку для хранения в секретном отделении.

Уничтожение тиража «Вятской незабудки на 1878 г.» отразилось на первом и втором изданиях «Незабудки на 1877 г.». На основании пункта 3 к статье 175 устава о цензуре и печати, как явствует из списка, составленного Главным управлением по делам печати, они были воспрещены к обращению в публичных библиотеках и общественных читальнях.

Новый период своей петербургской жизни после столь многолетней изоляции от общества в крепости и ссылке Павленкову приходилось начинать практически с нуля. Издательство находилось в состоянии краха. Кроме трехтысячного тиража «Физики» А. Гано да еще около шестнадцати небольших изданий, на общую сумму 16–18 тысяч рублей, ничего не было. Второе издание «Сочинений Д. И. Писарева» было запрещено. Альбом «На елку!», два выпуска «Вятской незабудки» и «Страдания Великого Учителя, Господа нашего Иисуса Христа» разгромлены цензурой.

«Дела мои за 10-тилетний вятский период, — писал Павленков А. С. Гацисскому осенью 1878 года, — расстроились… Надо стараться зашить прорехи, во что бы то ни стало поправиться, и затем — осуществить свою давнишнюю мечту — пробить дорогу газетному листу в такие места, где он никогда не бывал, или иначе — издавать ежедневную копеечную газету. Эго совсем нетрудно: нужно только смотреть на дело, как на общественную службу во имя нравственного долга, и забыть о какой бы то ни было прибыли — иначе выбросить “коммерцию” за окно по первому же абцугу. Я издал “Азбуку-копейку”; будущая “Копейка” должна быть также азбукой — азбукой социальных наук, но не теоретической, а практической. Люди найдутся и деньги будут — за то и другое можно ручаться. Но кто поручится за время, за наше все более и более “новое время”? Воображение отказывается идти далее, но действительность, но неумолимая действительность гигантскими фантастическими шагами перескакивает через все барьеры и, наконец, самое воображение запрятывает в кутузку. Теперь, говорят, можете издавать “Копейку”!*

Дешевая газета для народа так и осталась неосуществленною мечтою Флорентия Федоровича. Но поражает его оптимизм. Все дело находится на краю пропасти, а Павленков не только не унывает: он полон новых планов и проектов, цель которых — служить народному просвещению.

Десятилетие, проведенное в Вятке и Яранске, для Павленкова оказалось суровой жизненной школой, испытанием на верность идеалам юности, проверкой самих этих идеалов реалиями тогдашней действительности. Получивший блестящее образование в кадетском корпусе и академии, молодой человек уже в Киевском арсенале столкнулся с таким противоречием между своими радужными надеждами отдавать знания, энергию и талант на алтарь служения народу и Отечеству и практически невостребованностью их в насквозь прогнивших, пропитанных коррупцией и цинизмом общественных отношениях того времени. Первый удар не сломил воли молодого офицера.

Под влиянием широко распространявшихся в шестидесятые годы идей об активном участии мыслящей личности в противодействии всему тому, что тормозило прогресс развития страны, Павленков избирает издательское дело в качестве арены для приложения своих сил. Победа на литературном процессе по второй части издаваемого им собрания сочинений Д. И. Писарева, казалось, открывала перед ним простор для новых издательских начинаний. Но все это резко оборвалось уже в самом начале пути. В Вятке Павленков получил возможность своими глазами увидеть жизнь всех слоев общества, самостоятельно оценить происходящие в нем процессы, продолжил поиск собственного места в тех усилиях, которые предпринимались тогда различными партиями и группами по ускорению преобразовательных процессов в России.

Сплоченно выступала на общественной арене группа славянофилов, революционные шаги предпринимали народовольцы. Вокруг Некрасова и «Современника» объединялось немало единомышленников. Наряду с ними в разных общественных сферах подвижнически, по собственному разумению вели работу по обустройству жизни народа на более справедливых началах сотни одиночек, мыслящих личностей, родственных по духу Павленкову.

Но издавать книги ему запрещено. И власти делают все, чтобы подавить волю молодого человека. Вятский полицмейстер почти с радостью встречал донесение о том, что поднадзорный не выходит из дома и, очевидно, пьет запоем. Но полицейские осведомители желаемое выдавали за действительное. Павленков был волевым человеком, хотя на первых порах в Вятке в минуты отчаяния зарождались мысли о том, чтобы свести счеты с жизнью.

Именно в период ссылки он создает наглядно-звуковую азбуку, придумывает школы с переходящими педагогами, организует эксперименты, чтобы проверить их действенность на практике. Продолжает заниматься также переводческой деятельностью, вовлекает в нее местных интеллигентов…

Даже изобретает какой-то механический двигатель, чертежи которого пересылает в русское техническое общество, просит ходатайствовать об освобождении из ссылки, чтобы изготовить и испытать его в действии. Как утверждают биографы, член императорской фамилии герцог Лейхтенбергский, возглавлявший общество, действительно обращался в соответствующие инстанции с такой просьбой, но… безрезультатно.

Именно во время ссылки Павленков выпускает свою «Вятскую незабудку», где помещает критические статьи из Вятской губернии о мошенничестве и самодурстве представителей местной администрации.

Начинает работу и над подготовкой «Энциклопедического словотолкователя», которую будет продолжать еще в течение двух десятилетий, пока, перед самой кончиной, не получит сигнальный экземпляр словаря, прочно вошедшего в культурную сокровищницу народа, как «Энциклопедический словарь» Флорентия Павленкова…

Период ссылки сформировал его как антагониста к существующим порядкам, действующего нередко с нескрываемой ненавистью к режиму, бросающего ему вызов за вызовом, часто даже пренебрегая опасностями для собственной судьбы.

И все же главным итогом десятилетнего вятского затворничества стало другое: Павленков твердо уверовал в то, что только на издательской ниве, только через книгу, адресованную народу, он сможет реализовать себя, принести ощутимую пользу Отечеству, сделать что-то полезное, нужное, чего так настоятельно требовали наступающие новые времена в общественном и социальном движении России.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.