II

II

Писать книги Николай Камбулов начал с некоторой робостью: отягощенный увиденным и пережитым, он как бы стеснялся своего богатства. В 1954 году вышли его две маленькие книжки, как бы на пробу. Проба удалась. Обе они получили много хороших откликов читателей и прессы. Но это была все-таки публицистика, хотя и художественная.

И это было все же не то. Не то, что волновало душу, не то, что видел на войне. О первом периоде Великой Отечественной войны создано немало книг. Написал повесть и Николай Камбулов. В основу этого произведения он положил события самого трудного периода и места грозных 1941 и 1942 годов — Крымский фронт, точнее, не весь фронт, а его частичку — бои в районе ныне ставшего легендарным поселка Аджим-Ушкай. Повесть «Подземный гарнизон», пожалуй, была первым художественным произведением в нашей литературе о начальном периоде войны, не считая, конечно, книг, созданных непосредственно в годы самой войны.

Об условиях и обстановке, в которых оказались герои повести, автор рассказал в своей статье, опубликованной в газете «Красная звезда»: «Полгода под землей, сто пятьдесят дней непрерывных смертельных схваток с врагом. Полгода в темноте, без организованного снабжения продовольствием, без воды и под каждодневными взрывами и газовыми атаками… Металл не выдерживал, оружие ржавело и отказывало…»

Кажется, что в таких условиях неизбежны и паника, и неразбериха, и дезертирство. Но в подземном гарнизоне ничего подобного не происходило. Советские люди — бойцы и командиры — вели себя с достоинством, организованно, делали все, чтобы обескровить врага. Перед читателем проходят картины подлинного героизма людей, оказавшихся в чрезвычайно тяжелых условиях. Автор показывает своих героев без нажима, без лишней патетики и выспренности, скупо и в то же время объемно. Вот один из главных героев книги, от имени которого ведется повествование, Николай Самбуров, дежурит у входа в катакомбы.

«…Козырек довольно большой, немцы не могут меня заметить, но им ничего не стоит бросить гранату. Прижимаюсь к стенке: здесь у нас прорыта канавка, узенькая щель — в ней можно укрыться от осколков…

Слышатся шаги… На ровик падает тень гитлеровца. Значит, сейчас вновь полетят гранаты… Потом попытаются ворваться в катакомбы. Хочется, чтобы быстрее начался бой. Граната падает в нескольких шагах от ровика. Невольно прячу голову, потом выпрямляюсь… Тени уже нет, на ее месте, клубясь, колышется черное облачко дыма.

Тишина.

Сегодня что-то они смирные.

Подползает Чупрахин. На помощь политрук прислал — догадываюсь. Он замечает на моей стеганке свежий след осколка, молча снимает с плеча кусочек обожженной ваты, разглядывает его на своей давно немытой ладони.

— Слышал, Микола, кладовщик коней порезал, теперь у нас много мяса будет…

— Ру-у-ус, вода хочешь? — протяжно доносится сверху. — Ха-ха-ха, го-го!

И так бывает: фрицы знают, что в подземелье нет воды, вот и орут.

С шумом падают на землю тяжелые капли воды. Замечаю, как дрогнули у Чупрахина пересохшие губы и широко открылись глаза. А фашисты снова:

— Ру-у-ус, вода хороша.

Скрипя протезом, подходит политрук.

— Опять орет сыч, — говорит он. — Орет он не от того, что ему там, наверху, весело, спокойно… Чует, проклятый: рано или поздно гнездо его будет уничтожено».

Подземный гарнизон насчитывает тысячи людей. Здесь наведен строжайший порядок. Проводятся политические беседы, работает госпиталь — все так, как предусмотрено уставом. Действует гауптвахта, создан военный трибунал. С затаенной болью и гневом рисует автор картину его заседания…

«Приказ дрожит в моих руках, в нем тридцать строк, а Панову тридцать один год: строка — на один год. Небогатую же жизнь ты прожил, Григорий, коль она уместилась на одной страничке тетрадного листка.

Бойко горят плошки. На потолке, в самом высоком его месте, большое черное пятно искрится капельками воды. Через каждую минуту с потолка падает в подставленную жестяную кружку прозрачная слезинка. За сутки потолок „выплакивает“ четыре фляги воды…

Капли отсчитывают минуты. В тишине, как бы отвечая на мои мысли, капли, падая в кружку, выговаривают: „Сколько… сколь-ко…“ Сколько за трусость Панову определит трибунал?..»

А в это время в другом отсеке бойцы, только что возвратившиеся с очередной схватки с врагом, окружили своего любимчика и весельчака матроса Ивана Чупрахина.

— «Да-a, крепко они меня разозлили! — говорит Иван. — До войны, например, у меня никакой злости не было на фрицев. У нас в паровозном депо работал Эрлих…

Человек как человек, дружбу с ним водил, на свадьбе у него гулял. Потом он уехал в Германию. Вот бы встретиться в Берлине.

— Загадываешь далеко, — робко возражает Беленький.

— Далеко? Ты что думаешь, в этих катакомбах они меня похоронят! Никогда! Дед мой три войны прошел и живой остался. А я, что, слабее? Нет, посильнее. Просто гитлеровцы еще не успели как следует рассмотреть меня, какой я есть. Повоюют — поймут, что Ванька Чупрахин не по зубам им. Такого нельзя ни согнуть, ни в огне сжечь, ни в катакомбах уморить. Так куда же я денусь? Нет, я буду жить, и ты, Кириллка, будешь жить».

Такой разговор.

Таковы люди «Подземного гарнизона». Это те солдаты и командиры, с которыми локоть к локтю шел по опаленной войною земле сам автор. Он не мог сказать о них иначе, ибо такими видел их в бою…

Жизненную правду, настоящую правду минувшей войны, а не случайные факты, вырванные на ходу из огромного события, читаем мы и в другом произведении Николая Камбулова — в повести «Тринадцать осколков». В основу ее автор положил штурм Сапун-горы и освобождение города-героя Севастополя от гитлеровских оккупантов.

Когда знакомишься с повестью «Тринадцать осколков», то прежде всего замечаешь умение автора писать просто, объемно лепить образы. Вообще все произведения Николая Камбулова читаются легко, без насилия над самим собой. Повествование плавное, естественное, как будто прикасаешься к самой жизни, к незабываемым дням минувшей войны. И сюжет обычно не сложен: без всяких замысловатостей, крутых изломов, неожиданных поворотов и прочих литературных «красот». И вместе с тем сразу захватывает. Вот отрывок из его повести «Тринадцать осколков»:

«…После многодневного наступления полк, которым командовал подполковник Андрей Кравцов, был наконец отведен во второй эшелон, получил передышку. Его подразделения расположились на окраине небольшого, типичного для Крыма поселка, прилепившегося к рыжему крутогорью, вдоль разрушенной бомбами железнодорожной линии, в редколесье. Кравцов облюбовал себе чудом уцелевший каменный домишко с огороженным двориком и фруктовым садом. Едва разместились — связисты установили телефон, саперы отрыли во дворе щель на случай налета вражеской авиации, — Кравцов сразу решил отоспаться за все бессонные ночи стремительного наступления: шутка ли — в сутки с боями проходили по пятьдесят — шестьдесят километров, и, конечно, было не до сна, не до отдыха. Кравцов лег в темном прохладном чуланчике, лег, как всегда, на спину, заложив руки за голову… Но, увы, — сон не приходил! Кравцов лежал с открытыми глазами и смотрел на маленькую щель в стене, сквозь которую струился лучик апрельского солнца. Слышались тяжелые вздохи боя, дрожа, покачивался глинобитный пол. К этому покачиванию земли Кравцов уже привык, привык, как привыкают моряки к морской качке, и даже не обращал внимания на частые толчки… Старая ржавая кровать слегка поскрипывала, и этот скрип раздражал подполковника. Кравцов перевернулся на бок, подложив под левое ухо шершавую ладонь в надежде, что противный скрип железа теперь не услышит. И действительно, дребезжание оборвалось, умолкло. Минуты две-три командир полка слышал только говор боя, то нарастающий, то слабеющий. Но — странное дело! — сквозь эту огромную и разноголосую толщу звуков Кравцов вскоре опять уловил тонкое металлическое дребезжание кровати, тревожное и тоскливое, как отдаленный плач ребенка… По телу пробежал леденящий душу холодок. Кравцов поднялся. Некоторое время он сидел в одной сорочке, сетуя на старую ржавую кровать. Потом сгреб постель и лег на пол. Лучик солнца освещал сетку, и Кравцов заметил, как дрожит проволока. Теперь он скорее угадывал тоскливое позвякивания кровати, чем услышал его, и спать не мог. Хотел позвать ординарца, чтобы тот выбросил этот хлам из чуланчика, но тут же спохватился: ординарец, двадцатилетний паренек из каких-то неизвестных Кравцову Кром, был убит вчера при взятии старого Турецкого вала… И вообще в этом бою полк понес большие потери. Погиб командир взвода полковых разведчиков лейтенант Сурин… Кравцов успел запомнить лишь одну фамилию: бывает так — придет человек в полк перед самым наступлением, и, едва лишь получив назначение, обрывается его жизненный путь, — где уж тут запомнить, как звали и величали по отчеству. Так случилось и с Суриным. Теперь вот надо подбирать нового командира для разведчиков. А как, кого сразу поставишь на эту должность? Вчера стало поступать новое пополнение. Кравцов попытался вспомнить, которое оно с момента, когда он принял полк там, под Керчью, после своего возвращения из госпиталя… Он точно вспомнил, сколько раз пополнялся полк, и невольно прикоснулся к кровати. Она вздрагивала, покачиваясь. Он опустил голову на холодный, пахнущий сыростью пол и тотчас же уловил гулкие толчки — это вздрагивала земля от тяжелых ударов артиллерии.

— Начальник штаба! — крикнул Кравцов.

За перегородкой отозвались:

— Андрей, ты чего не спишь?

— Ты мне ординарца подбери, сегодня же…

Открылась дверь. В чуланчике сразу стало светло.

— Товарищ подполковник, — официально доложил начальник штаба полка Александр Федорович Бугров. — Ординарец через час поступит в наше распоряжение.

— Подобрал? — Кравцов поднялся, положил постель на кровать, закурил. — Кто такой?

— Ефрейтор Дробязко Василий Иванович. Дня три назад прибыл в полк из госпиталя. Попросился в разведку. Да я думаю, пусть немного окрепнет возле начальства, — полушутя-полусерьезно заключил Бугров и провел ладонью по рыжеватым усам, которые он недавно отрастил для солидности.

— Вот как! — улыбнулся Кравцов. — И эта птичка вчерашняя тоже заявила: „Окончила школу войсковых разведчиков, прошу учесть мою специальность…“ И какой дурень командирские звания девчонкам дает, да еще на передовую посылает!..

Бугров прищурился:

— Это вы про лейтенанта Сукуренко?

— Да, про новенькую… А может, рискнем, начальник штаба, доверим ей взвод?

— Опасно, командир… Дивчина остается дивчиной…

— Значит, не подойдет?

— Да вы что? Вы серьезно? — удивился Бугров.

— Ну ладно, ладно, посмотрим… Глаза у нее большие… — Кравцов рассмеялся как-то искусственно. — А этого Дробязко пришлите ко мне немедленно…

— Послал за ним… — задумчиво ответил Бугров, — сейчас придет. А вам, Андрей Петрович, все же надо поспать, через два дня полк снова пошлют в бой.

Кравцов порылся в карманах, достал папиросы.

— Кровать мешает, не могу уснуть… Вы попробуйте, Александр Федорович, прилягте, ну, на минутку только.

Бугров, смущенно поглядывая на командира и не понимая, шутит ли он или всерьез говорит, прилег на кровать.

— Слышите? — таинственно спросил Кравцов.

Бугров насторожился.

— Ну и что? Стреляют. Привычное дело. Мне хоть под ухом пали из пушки, я усну.

— А стон слышите?

— Какой стон?

— Значит, не слышите, — разочарованно произнес Кравцов и добавил: — Раньше я тоже не слышал, а сейчас улавливаю: стонет, плачет.

Бугров чуть не рассмеялся — ему показалось, что Кравцов затеял с ним какую-то шутку, но лицо командира полка было совершенно серьезно.

— В госпитале я слышал, — продолжал Кравцов, — как бредят тяжелораненые. Это невыносимо… В Заволжье лежал со мной капитан. Ему выше колен ампутировали ноги, гангрена была… Слышу, стонет, потом заговорил… „Мама, — зовет мать, — ты, — говорит, — посиди тут, а я сбегаю в аптеку… Ты не волнуйся, — говорит, — я мигом — одна нога тут, другая там“. Всю ночь он бегал то в аптеку за лекарством, то наперегонки с каким-то Рыжиком, то прыгал в высоту, смеялся, плакал. А утром пришел в сознание, хватился — ног нет и захохотал как безумный… Потом три дня молчал, а на четвертый, утром посмотрел как-то странно на меня и говорит: „Ты слышишь, как стонет кровать? Это земля от бомбежки качается. Чего же лежишь, у тебя есть ноги, беги скорее на передовую, иначе они всю землю обезножат“. И начал кричать на меня…

Кравцов ткнул окурок в стоявшую на столе снарядную гильзу-обрезок, помолчал снова немного и перевел разговор на другое:

— Так, говоришь, не соглашается этот Дробязко в ординарцы?

— Ну, мало ли что, — махнул рукой Бугров. — Если каждый будет… — он прошелся по комнате, соображая, что будет делать каждый, если ему дать волю. Но сказать об этом не успел. На пороге появился ефрейтор Дробязко.

— Вот он, — сказал начальник штаба. — Заходите, подполковник ждет вас. — Бугров подмигнул Кравцову и вышел из комнаты.

На Дробязко были большие кирзовые сапоги, широченные штаны. Из-под шапки, которая тоже была великовата, торчали завитушки волос, и весь он показался Кравцову каким-то лохматым, будто пень, обросший мхом. Стоял спокойно и смотрел на подполковника черными глазами.

— Что за обмундирование! — сказал Кравцов, окидывая строгим взглядом с ног до головы солдата.

— Другого не нашлось, товарищ подполковник, — ответил спокойно Дробязко. — Размер мой, сами видите… мал… Советовали умники надеть трофейные сапоги… Послал я этих умников подальше… В своей одежде, товарищ подполковник, чувствуешь себя прочнее.

— Это верно, — проговорил Кравцов, пряча улыбку. — Только пока ты больше похож на пугало, чем на солдата. Ну, ладно, это мы устроим. Расскажи-ка о себе. В боях участвовал?

— Бывал…

— Где, когда?

— Морем шел на Керченский полуостров третьего октября прошлого года.

— Десантник?

— Разведчик. Был ранен, лежал в госпитале, в свою часть не мог попасть…

— В ординарцы ко мне пойдешь?

— Нет.

— Это почему? — Кравцов пристально посмотрел на солдата. — А если прикажу?

— Ваше дело, товарищ подполковник. Прикажете — выполню. Только лучше не приказывайте…

— Интересно. — Кравцов помолчал. — Но почему все-таки ты не хочешь? Что за причина?

— Нельзя мне служить в ординарцах, — в глазах Дробязко мелькнуло что-то неладное. — Не бойцовское это дело в блиндаже отсиживаться…

„Ах вот оно что… В блиндаже отсиживаться…“ — подумал Кравцов, принимая слова солдата в свой адрес и чувствуя, как закипает в душе злость. Захотелось тут же отчитать этого лохматого парня, отругать последними словами. „В блиндаже отсиживаться…“ Мигом в воображении пронеслись приволжские степи. Пламя, треск автоматов, сугробы… Он ведет батальон в атаку, пошел впереди, потому что не мог поступить иначе: до вражеской взлетной площадки несколько десятков метров, надо приободрить бойцов, и он выскочил вперед… Снег рыхлый, чуть не по пояс, бежать трудно, а остановиться уже не мог, не мог потому, что он командир, тот самый человек, на которого смотрят бойцы, от которого ждут чего-то необычного… И это „необычное“ он совершил: они поднялись молча, и уже потом, когда он упал, поле огласилось простуженными голосами: „Впер-ее-од… А-а-а… Комбат та-ам. А-а-а!“ Потом все стихло, будто вместе с ним провалилось в какую-то страшную пропасть. Острая боль в плече, он увидел копошащегося рядом человека, черные петлицы, перекрещенные кости под черепом на мышином поле шинели… Снова резкая боль в плече и опять стало темно и глухо… Открыл глаза: немец уходил, уходил во весь рост, будто заговоренный от смерти. Нечеловеческим усилием отстегнул гранату, бросил ее вслед врагу и увидел, как пламя разрыва швырнуло фашиста в темноту…

Кравцов тряхнул головой, освобождаясь от тяжелых воспоминаний…»

Даже по этому одному отрывку зримо видишь большие и интересные судьбы людей, меткие и точные штрихи их характеров, богатый внутренний мир героев.

Вот подполковник Андрей Кравцов. Он вместе со своим полком только что вышел из тяжелого многодневного боя. Автор ничего не говорит о них, не рассказывает и о поведении командира полка на поле брани. Он дает лишь небольшую картинку: почему Кравцов, проведший несколько бессонных ночей в бою, не может заснуть. Что его мучает, что слышится ему, о чем и о ком он думает. И это как бы заменяет собой непосредственное описание самого боя и то, как командир организует его, какое личное участие принимает в нем, как ведет себя. Чтобы ответить на все эти вопросы, нам достаточно знать, что вчера, при взятии старого Турецкого вала, погиб неотступно следовавший за Кравцовым ординарец, погиб молодой командир взвода разведчиков лейтенант Сурин, что полк понес большие потери… А такие детали, как многократное пополнение полка, нахождение Кравцова в госпитале и другие — разве они не дают четкого представления о напряженности боев, о личных боевых качествах командира полка?

По незначительным, казалось бы, чертам характера, которые сообщает нам автор, мы легко представляем себе и такие фигуры повести, как ефрейтор Дробязко и девушка-лейтенант Сукуренко. Нужны ли здесь дополнительные данные? Кажется, нет.

Такая, я бы сказал, высокая экономичность и вместе с тем предельная емкость повествования характерна для всего творчества Николая Камбулова — человека большой, сложной и интересной биографии.

В 1964 году в Военном издательстве, а несколько позже — в «Советском писателе» вышла новая книга Николая Камбулова — роман «Разводящий еще не пришел».

Это острое, волнующее произведение о сегодняшней жизни армии и страны, о невиданном техническом прогрессе и революционном скачке, совершенном в Вооруженных Силах СССР. Книга о ратном и трудовом подвиге советского человека, строящего коммунизм. Автор сумел нарисовать масштабные и впечатляющие картины сложной, насыщенной большими событиями жизни и боевой деятельности воинских соединений, подметить наиболее характерные черты современного советского воина. Автор по-прежнему хорошо знает и любит своих героев, так как сам прошел путь от солдата до полковника. Всестороннее знание жизни солдат и офицеров, вдумчивое отношение к вопросам, волнующим нашу армию, глубокое проникновение в человеческие судьбы и умение распорядиться богатым жизненным и человеческим материалом позволили Николаю Камбулову создать интересное и содержательное произведение.

Герои романа — от солдата до генерала — влюблены в свою армию, стремятся сделать ее непобедимой, еще более совершенной, ибо «разводящий», то есть всеобщий мир, «еще не пришел», и армия должна остаться на своем боевом посту.

Уже на первых страницах романа писатель вводит нас в круг сегодняшних дум, забот и дел советских воинов. Свершился поистине революционный скачок в техническом оснащении Вооруженных Сил Советской страны, идет великое перевооружение армии — на смену старой, отслужившей, либо дослуживающей свой век боевой технике приходит новая, самая современная и совершенная. И, как это всегда бывает на крутых поворотах истории, рушатся сложившиеся нормы, навыки, взгляды, возникают острые конфликты, выверяются человеческие характеры — словом, происходит не только внешнее, но и внутреннее «перевооружение» людей.

К тому же делается это, что называется, на ходу, на марше — из вчерашнего дня в сегодняшний и даже завтрашний. Времени на «„остановку“ не дано. Это завод или фабрику на период их реконструкции можно временно остановить. С армией этого не сделаешь. Как говорится, солдаты всегда в пути…» — замечает один из персонажей романа — командующий войсками округа генерал Добров.

Да, это так. С армией и впрямь «этого не сделаешь»: весь ее личный состав — от маршала до солдата — каждый день и каждый час обязан быть начеку, в состоянии ежеминутной боевой готовности.

Но никто, конечно, не поверил бы писателю, если бы сложные процессы, происходящие в армии, он показал как мгновенную техническую и психологическую перестройку. В том-то и достоинство произведения Николая Камбулова, что оно раскрывает перед читателем глубинные явления современной жизни и рисует их во всей сложности и противоречивости.

Нелегко, например, не только старшине Рыбалко и молодому офицеру лейтенанту Узлову, но и умудренному большим опытом командиру артиллерийского полка полковнику Водолазову сразу разобраться в обстановке. У каждого из этих персонажей свои раздумья, сложности и трудности.

Старшина Рыбалко, участник Великой Отечественной войны, прослышав о том, что родной его полк будто бы собираются расформировать, пришел в негодование. Он так и клокочет:

«Товарищ майор, — говорит он секретарю партийного бюро Бородину, — что же это делается?.. Такую боевую часть расформировать!.. А если завтра этот сучий фашист, — Рыбалко потряс кулаком, — снова загрохочет танками?»

Лейтенант Узлов, недавно прибывший в полк из артиллерийского училища, высказывает свое недовольство и обиду тем, что не получает должности, состоит дублером командира огневого взвода; он помышляет подать рапорт об увольнении в запас.

А старый кадровый офицер Водолазов, прошедший со своим полком по дорогам войны весь его боевой путь, уже подал по болезни такой рапорт, но терзается мыслью, что этот шаг могут истолковать неправильно, особенно молодые офицеры, хотя бы тот же демобилизационно настроенный лейтенант Узлов.

«— Нет, секретарь, — „исповедуется“ он перед майором Бородиным, — я не бегу из армии. Я просто соизмерил свои силы и понял: нелегко мне было прийти к такому выводу — понял, что я не имею права больше задерживаться на своем посту. Ведь служба в армии — это не должность, это — деяние, труд, борьба… Ну что ты скажешь, Степан Павлович? Правильно я поступил или… нет?»

Но это еще не вся «исповедь», не вся правда. Водолазова мучает целая череда «проклятых вопросов», на которые он не может прямо ответить даже самому себе. «Не воспринял ли ты усилие многочисленных людей отстоять мир на земле как приход разводящего?» — спрашивает он себя.

Не так-то просто и Бородину помочь этим людям справиться с одолевающими их сомнениями. Он секретарствует лишь несколько месяцев, ему не хватает опыта.

Так с первых же страниц книги завязывается узел проблем и вопросов, над которыми предстоит задуматься главным ее героям, а вместе с ними и читателю. И роман как бы опровергает имеющую хождение среди некоторых литераторов «теорию», будто современная армия и флот вряд ли могут стать интересным объектом для писателя: тесные рамки уставов и воинской дисциплины не позволяют, мол, проследить конфликты между членами армейского коллектива, связанного единой целью служения Родине. Не надуманные, искусственно построенные, а подлинные, зорко и тонко подмеченные писателем в жизни армии проблемы лежат в основе напряженного сюжета романа «Разводящий еще не пришел» — книги интересной, боевой, удостоенной в 1968 году премии и диплома Министерства обороны СССР за лучшее художественное произведение о современной жизни Советской Армии.

Николай Камбулов написал немало книг. В 1969 году вышел новый его роман — «Ракетный гром», а в 1971 году — «Таврида в огне». Сами названия книг говорят о том, что писатель и сегодня остается верен своей теме. Его книги ярко повествуют о сложных проблемах современности, о революционном скачке в техническом оснащении Вооруженных Сил СССР, о воинском и трудовом подвиге советских людей во имя мира и счастья на земле.

Николай Камбулов — писатель с природным дарованием, метким собственным взглядом на окружающую нас действительность, умеющий находить и раскрыть подлинные приметы современной жизни воинских коллективов, умеющий изобразить советских людей интересно, с присущими им беспокойством и глубокими раздумьями. Он создает своих героев с любовью и бережностью, показывает их ярко, выпукло, объемно. Писатель пристально вглядывается в жизненные явления, вскрывает недостатки, которые мешают продвижению вперед, оптимистически рисует наше будущее и сам принимает активное участие в его построении.

Таким писатель предстает в своих книгах. Он постоянно в боевом строю, в походе, начеку, как настоящий солдат.