Канун

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Канун

Все тем же летом 1874 года в письме к Репину с Сиверской Крамской горестно признается: «Вы пишете, что работали много, до одурения, что надо и пора работать, так как тридцать лет стукнет, а Вы еще немного сделали, что же сказать мне, которому пошел уже тридцать восьмой. Ой, ой, ей-богу, подумаешь, жизнь как будто кем-то украдена, или я ее сам проспал, не видал я ее, право, не видал! Странные мы, русские люди! Все у нас как-то успеем, да еще сделаю, а смотришь, время и ушло, и ушло безвозвратно. Я теперь начинаю, точно перед смертью, дорожить днями».

Крамскому тридцать семь, у него за плечами «Христос в пустыне», «Русалки», десятки портретов (и среди них — Лев Толстой!); Репину тридцать, он автор прославленных «Бурлаков»; оба торопятся, страдают, что задержались, не успели, опаздывают; Ярошенко двадцать восемь — и ничего не сделано, даже доброжелателям неясно — художник или офицер? Острое чувство потерянного времени, наверно, пронзало многие беседы Крамского и Ярошенко.

К тому же, для «странных русских людей» всякое дело, особенно творческое, — непременно общественное, непременно служение («Русский писатель всегда хочет написать что-то вроде евангелия», — сочувственно пересказывал Горький слова известного в ту пору литератора Каронина-Петропавловского). Крамской писал в 1874 году: «Всюду настоящие люди томятся и ждут голоса искусства! Напрягают зрение и слух: не идет ли мессия?»

Ярошенко, кажется, всерьез подумывал об отставке. Но кто-кто, а Крамской знал, что такое заказы, художество ради хлеба насущного. Он убеждал Ярошенко не пренебрегать материальной независимостью. Все, кому желал бы следовать Ярошенко, маются с заказными портретами, иконостасами, «деревяшками» — гравюрами, предназначенными для массового потребления.

Ярошенко останется служить еще семнадцать лет, но выбор уже сделан — по-ярошенковски бесповоротно.

«От чина полковника Николай Александрович отказывался в течение пяти лет, — рассказывает жена художника, — так как с этим чином ему предлагали такие места, которые не давали ему возможности заниматься живописью, и согласился лишь тогда, когда освободилось место полковника для особых поручений, так как на этом месте нужно было только три раза в неделю быть на службе, хотя на дом приходилось брать много работы, но это он делал по вечерам. Н. А. несколько раз начальство предлагало места более видные и более обеспечивающие в материальном отношении, но ради искусства он решительно отказывался и довольствовался тем скромным положением, лишь бы иметь возможность заниматься живописью».

Но, обеспечив службой некоторую материальную независимость, Ярошенко так же бесповоротно отказался от всякой работы по заказам (за всю жизнь исполнил буквально два-три «заказных» портрета людей ему знакомых и близких).

Летом 1874 года сделан выбор: отныне Ярошенко не офицер среди художников, а художник среди офицеров. В исторических очерках военно-учебных заведений, где Ярошенко получал образование, будет числиться не полковник Ярошенко, а Ярошенко — «наш знаменитый художник».

Еще ничего не создано; для большинства людей искусства он еще по-прежнему безымянный офицер (впрочем, мало кто из людей искусства вообще о нем знает), но Ярошенко покидает Сиверскую художником.

Осознание собственных возможностей, появившаяся уверенность, что люди ждут и твоего слова, мучительное ощущение даром потраченного времени помогают человеку почувствовать в себе художника.

Четвертая передвижная, которая должна открыться через полгода, теперь для Ярошенко срок и цель. После ученических рисунков и набросков, после первых портретов, в которых так приметна проба сил, он с непостижимой уверенностью берется за большую картину. И пишет ее непостижимо решительно и быстро.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.