Глава 7 Я в роли инквизитора

Глава 7

Я в роли инквизитора

По условиям нашего контракта с правительством Индонезии, Азиатским банком развития и Агентством США по международному развитию кто-то из нас должен был посетить все самые густонаселенные центры территории, охватываемой генеральным планом. Эту обязанность возложили на меня. Чарли сформулировал это так: «Ты выжил на Амазонке; ты знаешь, как обращаться с насекомыми, змеями и грязной водой».

Вместе с водителем и переводчиком я посетил множество красивых мест и жил в довольно мрачных жилищах. Я встречался с местными бизнесменами и политическими лидерами и выслушивал их мнение о перспективах экономического роста страны. Однако я обнаружил, что большинство из них вовсе не стремится поделиться со мной информацией. Казалось, их пугает мое присутствие. Они все как один говорили, что мне надо сначала получить разрешение на встречу либо у руководства, либо в государственных учреждениях, либо в головном офисе фирмы в Джакарте. Иногда мне казалось, что они вступили в какой-то тайный сговор против меня.

Обычно эти поездки были недолгими, не более двух-трех дней. В перерывах я возвращался в Wisma в Бандунге. У женщины, управлявшей пансионом, был сын, моложе меня на несколько лет. Его имя было Расмон, но все, кроме матери, называли его Рейси. Он изучал экономику в местном университете, поэтому сразу же заинтересовался моей работой. Честно говоря, я ждал, что он обратится ко мне с просьбой о работе. Кроме того, он начал обучать меня индонезийскому языку.

После завоевания независимости от голландцев президент Сукарно считал приоритетом создание языка, легкого для изучения. На островах архипелага говорят более чем на 350 языках и диалектах, и Сукарно понял, что государству необходим общий язык, чтобы объединить людей, живущих на разных островах и принадлежащих к различным культурам. Он пригласил команду лингвистов из разных стран, и результатом их в высшей степени успешной работы стал индонезийский язык.

В основе индонезийского языка лежит малайский. В нем нет такого количества времен, неправильных глаголов и прочих сложностей, как во многих других языках. К концу 1970-х большинство индонезийцев уже говорили на нем, хотя люди продолжали использовать яванский и другие диалекты в своих общинах. Рейси был прекрасным учителем, с великолепным чувством юмора, и индонезийский, по сравнению с шуарским или даже испанским языками, показался мне легче легкого.

У Рейси был мотоцикл, и он решил познакомить меня с городом и его жителями.

— Я покажу вам Индонезию, которую вы не видели, — пообещал он как-то вечером и предложил сесть на мотоцикл позади него.

Мы увидели марионеточный театр теней, музыкантов, играющих на традиционных национальных инструментах, огнедышащих фокусников, жонглеров, уличных торговцев, продающих все — от контрабандных американских кассет до редчайших предметов местной культуры. В конце концов, мы оказались в крошечном кафе. Его посетители, молодые женщины и мужчины, своей одеждой и прическами напоминали зрителей на концерте группы «Beatles» в конце 1960-х годов; однако все они явно были индонезийцами. Рейси представил меня группе молодых людей, сидевших за столиком, и мы присоединились к ним.

Они все в той или иной степени владели английским, но оценили и с удовольствием поощряли мои попытки общаться с ними на индонезийском. Они прямо спросили меня, почему американцы никогда не учат их язык? У меня не было ответа на этот вопрос. Не было и объяснений, почему я единственный из американцев или европейцев оказался в этой части города, хотя нас всегда много бывает в гольф-клубе, в шикарных ресторанах, кинотеатрах и дорогих супермаркетах.

Я всегда буду помнить эту ночь. Рейси и его друзья относились ко мне, как к своему. Я почувствовал эйфорию от нахождения там, оттого, что вместе с ними радуюсь этому городу, еде, музыке, запаху гвоздичных сигарет и другим ароматам, которые были частью их жизни, шучу и смеюсь вместе с ними. Как будто я опять оказался в Корпусе мира. Интересно, думал я, почему мне всегда казалось, что я хочу путешествовать первым классом, ограждая себя от этих людей?

Вечер продолжался. Они с возрастающим интересом стали расспрашивать меня. Что я думаю об их стране, о войне, которую вели Соединенные Штаты во Вьетнаме? Шокированные этим, по их словам, «незаконным вторжением», они с облегчением узнали, что я разделяю их чувства.

Мы с Рейси вернулись в пансион поздно, свет уже был потушен. Я горячо поблагодарил его за приглашение в свой мир; он поблагодарил меня за откровенность с его друзьями. Мы решили встретиться еще раз, обнялись и разошлись по комнатам.

Случай с Рейси побудил меня проводить как можно меньше времени с коллегами из MAIN. На следующее утро, беседуя с Чарли, я посетовал, что мне никак не удается получить информацию от местных. Кроме того, большую часть необходимых мне статистических данных можно было получить только в правительственных учреждениях в столице. Мы решили, что мне следует провести одну-две недели в Джакарте.

Он посочувствовал тому, что мне придется сменить Бандунг на душный мегаполис, я же сделал вид, что эта идея не доставляет мне удовольствия. В душе, однако, я ликовал, получив возможность побыть одному, рассмотреть Джакарту, пожить в элегантном InterContinental Indonesia.

Но, оказавшись в Джакарте, я понял, что смотрю на жизнь уже по-другому. Ночь, проведенная с Рейси и его друзьями, и мои поездки по стране изменили меня. Я стал смотреть на своих соотечественников-американцев другими глазами. Молодые жены высокопоставленных сотрудников уже не казались мне такими красивыми. Забор вокруг бассейна, стальные решетки на окнах нижних этажей, незаметные раньше, теперь бросались в глаза. Еда в шикарных ресторанах отеля казалась безвкусной.

И еще кое-что я заметил. Во время моих встреч с местными политическими лидерами и руководством фирм я уловил лукавство по отношению ко мне. Я не ощущал этого раньше, но теперь заметил, что многим из них было неприятно мое присутствие. Например, представляя меня друг другу, они часто употребляли индонезийское слово, которое, согласно моему словарю, означало «инквизитор» и «следователь». Я намеренно не показывал, что знаю их язык, даже мой переводчик был уверен, что я знаю только несколько дежурных фраз. Я купил хороший индонезийско-английский словарь и часто изучал его после таких встреч.

Были ли эти эпитеты случайными? Может, они неправильно переведены в словаре? Я пытался убедить себя, что так оно и было. Но чем больше времени я проводил среди этих людей, тем больше убеждался, что был незваным гостем, что приказ помогать мне спускался им откуда-то сверху, поэтому они не могли ему не подчиниться. Я не представлял, кто мог дать им такой приказ: чиновник из правительства, банкир, генерал или посольство США. Я знал только, что они приглашали меня в свои кабинеты, предлагали чай, вежливо отвечали на вопросы и всеми возможными способами пытались показать, как им приятен мой визит, пряча при этом затаенную вражду.

Это заставило меня задуматься о достоверности их ответов на мои вопросы. Например, я никогда не мог прийти в офис с переводчиком просто так, без предварительной договоренности. В этом не было бы ничего особенного, не уходи на это уйма времени.

Поскольку телефоны работали редко, приходилось ездить в офис по забитым транспортом улицам, которые так причудливо извивались, что иногда нужно было целый час добираться до здания, расположенного всего в нескольких кварталах. Когда мы приходили в офис, нас просили заполнить разные бланки. Наконец, появлялся секретарь — обычно мужчина. Вежливо, с любезной улыбкой, которой славятся яванцы, он спрашивал меня о том, какого рода информация меня интересует, а затем назначал время встречи.

Эти визиты всегда, без исключения, назначались не раньше чем через неделю. Наконец, мне выдавали папку с подготовленными материалами. Владельцы промышленных предприятий давали мне пяти— и десятилетние планы работы — таблицы и графики, а чиновники из правительства — списки проектов, которые вот-вот должны были сойти с чертежных досок и стать двигателями экономического роста.

Материалы, передаваемые мне этими ведущими бизнесменами и высокопоставленными чиновниками из правительства, а также сказанное ими в наших беседах — все это свидетельствовало о том, что Ява находится на пороге величайшего экономического взлета, подобного которому не знала еще ни одна страна мира. Никто из них, ни один человек, ни разу не усомнился в этом или дал какую-либо негативную информацию.

По дороге в Бандунг я размышлял об этих встречах; ощущая беспокойство. Мне подумалось, что все, что я делал в Индонезии, больше походило на игру, чем на реальность. Как будто мы играли в покер. Карты были закрыты. Мы не могли доверять друг другу или полагаться на информацию, которой делились. Но это была смертельная игра, и ее результат будет оказывать влияние на миллионы жизней в течение нескольких десятилетий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.