На фоне «дребедени»

На фоне «дребедени»

Завершавшееся лето 1921 года облегчения стране Советов не принесло. Чекист Генрих Ягода подготовил для кремлёвских вождей «Обзор внутреннего положения

РСФСР за август 1921 года», в котором, в частности, говорилось:

«Недоверие к Советской власти ещё не изжито…

Голодное бедствие на Волге носит чрезвычайно глубокий дезорганизующий характер, голодающие настолько сильно подавлены, что какой-либо инициативы, самопомощи из низов ожидать не приходится».

Подавлены были и махновцы. 9-я кавалерийская дивизия, которой командовал Владимир Нестерович, прижала их к румынской границе. 28 августа Нестор Иванович Махно (раненый двенадцатью пулями, контуженый, с перебитой ногой) во главе отряда из семидесяти восьми человек перешёл границу Румынии. Местные власти интернировали перешедших, заключив их в концентрационный лагерь, где они жили в тифозных бараках, вели полуголодный образ жизни и не имели медицинского ухода. Поход былинного богатыря Ивана, воспетый Маяковсим в поэме «150 000 000», на этом завершился. Но изгнанный из родной страны атаман не сдавался – он продолжал сочинять стихи:

«Вы простите меня, кто в атаку

Шёл со мною и пулей сражён,

Мне б о вас полагалось заплакать,

Но я вижу глаза ваших жён.

Вот они вас отвоют, отплачут

И лампады не станут гасить…

Ну, а батько не может иначе,

Он умеет не плакать, а мстить.

Вспоминайте меня, вспоминайте,

Я за правду, за вас воевал…»

Жена Есенина, Зинаида Райх, в сентябре 1921 года поступила на режиссёрское отделение Высших театральных мастерских, где начала учиться вместе с Сергеем Эйзенштейном и Сергеем Юткевичем. Однажды её сестра, актриса театра Мейерхольда Александра Николаевна Хераскова, пригласила Зинаиду на репетицию спектакля. Увидев молодую женщину необыкновенной красоты, Всеволод Мейерхольд сказал:

– Я вашу сестру могу произвести в великую актрису.

А вот мечты Айседоры Дункан, мечтавшей открыть в Москве школу и обучать детей танцам, никак не сбывались. Илья Ильич Шнейдер, приставленный к зарубежной танцовщице в качестве «секретаря», написал о том, как складывалась её московская жизнь:

«Айседора скучала. Официальные визитёры постепенно схлынули. Школа уже имела большой обслуживающий персонал в шестьдесят человек и целый" организационный комитет", заседавший то в том, то в этом зале…

Комитет ежедневно обещал объявить приём детей, но почему-то бесконечно откладывал этот самый важный для Дункан момент, означавший для неё начало работы, к которой она так стремилась».

О чём это говорит?

О том, что тех, кто затеял всю эту историю с приглашением прославленной иностранки, организация школы для обучения детей пролетариев совершенно не интересовала. Дункан была им нужна совершенно для других дел. Об этом же поведал и Илья Шнейдер, явно проговорившись в своих воспоминаниях:

«Однажды меня остановил прямо на улице известный московский театральный художник Георгий Богданович Якулов…

– У меня в студии сегодня небольшой вечер, – сказал Якулов, – приезжайте обязательно. И, если возможно, привезите Дункан. Было бы любопытно ввести её в круг московских художников и поэтов.

Я пообещал. Дункан согласилась сразу.

Студия Якулова помещалась на верхотуре высокого дома где-то около "Аквариума, на Садовой»

Если точнее, то адрес у студии был такой: Большая Садовая улица, дом № 10. Этот дом впоследствии был описан Михаилом Булгаковым в «Мастере и Маргарите» – именно в нём находилась квартра № 50 («нехорошая квартира»), где поселились Воланд, Коровьев, Бегемот и Азазелло. А в квартире № 38 находилась студия Якулова. В ней и состоялся 3 октября 1921 года «небольшой вечер», на который приехала Айседора.

Фраза «было бы любопытно ввести её в круг московских художников и поэтов» явно исходила из уст какого-то чекистского начальника, который и предлагал Якулову и Шнейдеру познакомить танцовщицу со столичной литературной богемой.

Илья Шнейдер:

«Появление Дункан вызвало мгновенную паузу, а потом начался невообразимый шум. Явственно слышались только возгласы: „Дункан!“

Якулов сиял…

Вдруг меня чуть не сшиб с ног какой-то человек в светло-сером костюме. Он промчался, крича: «Где Дункан? Где Дункан?»

– Кто это? – спросил я Якулова.

– Есенин, – засмеялся он.

Я несколько раз видал Есенина, но тут не сразу успел узнать его.

Немного позже мы с Якуловым подошли к Айседоре. Она полулежала на софе. Есенин стоял возле неё на коленях, она гладила его по волосам, скандируя по-русски:

– За-ла-тая га-ла-ва…

Так они «проговорили» весь вечер на разных языках буквально (Есенин не владел ни одним из иностранных языков, Дункан не говорила по-русски) но, кажется, вполне понимая друг друга.

– Он читал мне свои стихи, – говорила мне в тот вечер Айседора, – я ничего не поняла, но я слышу, что это музыка, и что эти стихи писал гений».

Через два дня (5 октября) народный суд города Орла расторг брак Сергея Есенина и Зинаиды Райх.

А имажинисты стали частыми гостями дома на Пречистенке, где должна была разместиться студия Дункан, и куда переехала она сама.

Иван Иванович Старцев, с детства друживший с Анатолием Мариенгофом, а затем приехавший в Москву и работавший в кафе «Стойло Пегаса», писал:

«В квартире Дункан всегда царил полумрак, создаваемый драпировками».

Матвей Ройзман:

«… почти все электрические люстры были обмотаны цветными шалями».

Илья Шнейдер:

«Нелюбовь Дункан к мёртвому белому свету зижделась на тяготении ко всему природному, естественному, в том числе и к тёплому солнечному свету. Она категорически запрещала, чтобы прожектор „следил“ за её движениями на сцене.

– Солнечные лучи не бегают за человеком, – говорила она».

Иван Старцев:

«Поражало отсутствие женщин. Дункан всегда оставалась единственной женщиной среди окружавшей её богемы. При всей солидности своего возраста она сумела сохранить внешнее обаяние».

Юрий Анненков:

«С Есениным, Мариенгофом, Шершеневичем и Кусиковым я часто проводил оргийные ночи в особняке Дункан, ставшем штаб-квартирой имажинизма. Снабжение продовольстви – ем и вином шло непосредственно из Кремля. Дункан пленилась Есениным… Роман был ураганный и столь же короткий, как и коммунистический идеализм Дункан».

Сергей Есенин называл Айседору Изадорой. А она (по словам Ивана Старцева):

«Изадора иначе не называла Есенина, как мой „дарлинг“, „ангел“».

По Москве ходили слухи о необыкновенном богатстве Дункан. Матвей Ройзман сообщал:

«… у Айседоры золотой дворец в Париже стоимостью в восемь миллионов франков, у неё миллионы на текущем счету в заграничных банках и т. п.».

Валентин Катаев:

«В молодом мире московской богемы она воспринималась чуть ли не как старуха. Между тем люди, её знавшие, говорили, что она была необыкновенно хороша и выглядела гораздо моложе своих лет, слегка по-англосакски курносенькая, с пышными волосами, божественно сложенная».

В Москве судачили и о том, что Дункан начинает день с рюмки коньяка, а заканчивает уже на рассвете бокалом шампанского.

В этот-то момент Лили Брик и собралась посетить Латвию.