Третья весна
Третья весна
20 марта 1944 года, вечер. Мы звеном летим в направлении Ясс. Это первый город на территории государства, которое в союзе с фашистской Германией воюет против нас.
Небо — высокое, чистое, видимость идеальная. Слева и ниже замечаю четверку «фокке-вульфов», которая подходит к огневым позициям нашей артиллерии. Не медля ни секунды, иду в атаку и, используя преимущество в высоте, сбиваю ведущего. Остальные поспешно уходят на запад. Преследуем их и уничтожаем еще двух «фоккеров». Хорошее начало боев в чужом небе!
Отсутствие пригодных аэродромов в полосе наступления советских войск сильно затрудняло наши боевые действия. Даже когда мы перебазировались в Ямполь, линия фронта отстояла от нас все еще далеко. Так, районы Тыргу-Фрумос в Румынии и Ташлык севернее Тирасполя, которые нам приказали прикрывать с воздуха, находились в ста пятидесяти километрах. Причем из-за конфигурации фронта маршруты полетов почти все время проходили вдоль переднего края. Это ставило нас в очень невыгодное положение.
На сильно укрепленном рубеже от Ясс до Тыргу-Фрумоса и далее по реке Серет немцам удалось на какое-то время приостановить наше продвижение. Но уже в половине апреля советские войска снова перешли в наступление. Развивая удар на Кишинев, они форсировали Днестр и захватили плацдарм на его правом берегу, в районе Ташлык. Наш полк получил задачу — прикрывать переправу и войска на плацдарме.
И на этот раз противник оказался в лучших условиях, чем мы. Его авиация действовала с кишиневского аэроузла, а все наши аэродромы находились на большом удалении от переднего края. У нас не было возможности долго находиться над своими войсками, и воздушные бои носили, как правило, скоротечный характер.
…Утро 17 апреля. С восходом солнца мы уже над переправой. Земля окутана легкой дымкой. Над излучиной Днестра, где наша пехота зацепилась за правый берег, появляется вражеский корректировщик под прикрытием четырех истребителей. Всем звеном бросаемся в атаку, но фашисты, не приняв боя, уходят.
Вскоре со стороны солнца выскакивает пара «мессершмиттов». Это охотники. Они пришли для того, чтобы отвлечь нас от бомбардировщиков, которые вот-вот должны здесь появиться. Охотники пока не ввязываются в бой. Сохраняя преимущество в высоте, они барражируют на параллельных курсах.
И вот с юга показалась целая армада «юнкерсов», прикрываемых истребителями. Надо во что бы то ни стало заставить их сбросить бомбы на свои войска.
Как только они стали на боевой курс, мы устремились в атаку. «Мессеры»-охотники не успели нас перехватить, и мы врезались в боевые порядки бомбардировщиков. Сколько раз приходилось мне применять этот рискованный маневр, когда каждую секунду можно столкнуться с вражескими машинами, когда тебя непрерывно поливают пулеметными очередями. Я заметил, что во время такой атаки забываешь обо всем: нет опасности, нет страха, есть только враг, которого надо победить.
Так было и на этот раз. Гитлеровцы не выдержали и, сбрасывая бомбы на головы своих войск, стали уходить. «Мессершмиттам» все же удалось связать нас боем и отсечь от бомбардировщиков. Но теперь это было не так уж важно. Главное — враг не прорвался к переправе и ни одна его бомба не упала на наш передний край.
После боя я услышал в наушниках голос наземной радиостанции:
— Что, жарко?
Еще бы! Мы дрались с четырьмя эскадрильями «юнкерсов», прикрытых дюжиной «мессершмиттов».
— Жарко! — отвечаю.
— Пехота шлет благодарность, — слышу снова тот же голос.
— Служим Советскому Союзу! — дружно отвечают по радио летчики.
На обратном пути вблизи от линии фронта замечаю одинокий самолет. По всем признакам это — разведчик. Следуя золотому правилу — раз не видишь опознавательных знаков, принимай любой самолет за противника, — набираю высоту и занимаю исходное положение.
Неизвестный самолет плавным разворотом идет в нашу сторону. Не советский ли разведчик Пе-2 фотографирует передний край? Подходит ближе. Сомнений больше нет: это — Ме-110, очень похожий на наш Пе-2.
Устремляюсь в атаку, но успеваю дать только одну пулеметную очередь: кончились патроны. Подаю команду: «Атаковать двумя парами одновременно».
Противник оказался опытным. Он ловко вышел из-под удара и крутым пикированием устремился к земле. Однако не ушел: на бреющем полете его нагнал Костриков и сбил длинной очередью.
После короткого отдыха снова летим на переправу. В этот раз встречаемся с фашистскими истребителями. За каких-нибудь пять минут успеваем сбить двух «мессершмиттов» и одного «фокке-вульфа». Остальным удается уйти.
Наземная радиостанция снова передает благодарность пехоты. Нас сменяет очередная группа патрулей, и мы, развернувшись, идем на свой аэродром. Обычно после удачного боя летчики притупляют бдительность. А враг может появиться в любой момент: его охотники не раз встречали нас на обратном пути к аэродрому. Поэтому время от времени я передаю по радио:
— Внимание!.. Посматривай!
Но вот и аэродром. Все обошлось благополучно.
Стараясь остановить наступление советских войск, немецко-фашистское командование перебросило на наш участок фронта новые силы бомбардировочной и истребительной авиации. Воздушные бои теперь чаще всего приходилось вести с численно превосходящим противником.
Командир дивизии полковник Горегляд решил создать из наиболее опытных летчиков мощную группу и сокрушительным ударом свести на нет численное превосходство противника. Такая гвардия была подобрана, и он сам повел ее в зону патрулирования. Когда мы пробыли там минут пять, ведомый командира Аскирко передал по радио:
— Слева «юнкерсы»!
Бомбардировщики шли как на параде, образуя колонну из шести девяток.
— Бить всем! — скомандовал Горегляд.
Одновременным разворотом мы заняли исходное положение и через мгновение пошли в атаку. Каждый выбирал цель самостоятельно, не нарушая общего боевого порядка.
Почуяв серьезную опасность, «юнкерсы» сбросили бомбы и встали в оборонительный круг. Как говорится: «Не до жиру — быть бы живу».
Но первой же дружной и стремительной атакой мы расстроили их боевые порядки. И главное, к чему я всегда стремился, был сбит их ведущий. Потеряв управление, гитлеровцы заметались и в панике начали уходить.
То там, то здесь вспыхивали фашистские самолеты, повисали в воздухе, раскачиваясь на парашютах, выбросившиеся члены экипажей.
Возвратившись на аэродром, мы подвели итог боя: тринадцать сбитых самолетов противника. Вечером эти данные были подтверждены телеграммой, поступившей от командования наземных войск. В ней также выражалась благодарность летчикам за отличную поддержку с воздуха.
На следующий день фашисты уже не летали большими группами. Они высылали охотников, которые пытались атаковать наших истребителей.
Вскоре мне пришлось участвовать в новой схватке. Мою четверку в районе цели блокировали двенадцать «мессершмиттов». Не навязывая боя, они захватили преимущество в высоте и неотступно нас преследовали. Если бы вовремя не пришла очередная группа патрулей, у нас не хватило бы горючего на обратный путь. Но эскадрилья Медведева не задержалась ни на минуту. Зная из наших сообщений по радио обстановку в воздухе, наши друзья по пути к нам набрали высоту и внезапно атаковали немцев. Первым же ударом они уничтожили два вражеских самолета. Потом в бой вступили и мы. Потеряв еще одну машину, гитлеровцы поспешили скрыться.
…Во второй половине апреля я был ранен осколком зенитного снаряда. Пришлось лечь в армейский госпиталь. В полк возвратился только в мае. Здесь мне сообщили печальную весть: погибли Аскирко, Костриков и Демченко.
Война многому научила нас, мы привыкли к суровой, полной опасностей и лишений жизни. К одному я не мог привыкнуть — к потерям товарищей. Мы видели сотни смертей, но гибель друга всегда казалась мне невероятной. Боль утраты еще больше накаляла неугасимую ненависть к врагу. У меня была одна мера расчета с ним — бить и еще раз бить!
Мы перелетели на аэродром Фалешти, в Румынию. Он был оборудован на лугу, неподалеку от деревни. Как только произвели посадку, к нам нагрянула ватага ребятишек. Они осторожно, с опаской дотрагивались до самолетов и тут же отдергивали руки, будто обжигались. Это были румынские дети. Но вот появились цыганята — черные и грязные. Самолеты их не очень интересовали. Они сразу бросились к летчикам.
— Дэн тютюн! Дэн тютюн! — кричали цыганята наперебой.
Даже не зная румынского языка, нетрудно было понять, что они выпрашивают табак. Многие из нас удивлялись: зачем таким маленьким табак.
— Здесь цыгане, наверное, с грудного возраста курят, — пошутил кто-то.
Получив на закурку махорки, ребята срывались с места и во весь опор мчались к деревне.
Загадка вскоре прояснилась. За ребятишками на аэродром потянулись взрослые. Оказывается, дети просили табак для родителей. «Тютюн» в Румынии для бедняка роскошь: на него была установлена государственная монополия. Крестьянам запрещалось выращивать табак, а купить его было не на что.
— Трудно жилось, очень трудно, товарищи, — заговорил один из подошедших цыган. Он был высокого роста, в потрепанной войлочной шляпе и домотканой одежде. Свободно, хотя и не чисто, говорил по-русски.
Используя его знание русского языка, мы попросили гостей присесть и завели беседу. Сколько сразу посыпалось жалоб! Нет табаку — но это еще куда ни шло. Не хватает хлеба. Мамалыга, которую крестьяне употребляют вместо хлеба, тоже есть далеко не у всех. А до нового урожая еще далеко… Рассказывали о порядках, которые установили немцы, о том, как они запугивали население Советской Армией, которая-де никого в живых не оставит. В группе нашлись бывшие солдаты, которые служили в гитлеровских войсках, но при отступлении разбежались по домам. Они не скрывали своего прошлого, охотно рассказывали о немцах, об их армии, жаловались на свирепость гитлеровских офицеров…
Беседа продолжалась часа два. Это было наше первое знакомство с тем, что в учебниках политграмоты называлось капиталистической действительностью.
К вечеру на аэродром сел новый истребительный полк. Среди его летчиков оказались старые знакомые, товарищи. В столовой ко мне подбежал старший лейтенант. Его лицо расплывалось в радостной улыбке.
— Товарищ инструктор, — крикнул он, — неужели вы?
— Гучек?
— Конечно Гучек.
И сразу вспомнился Батайск, двадцать второе июня сорок первого года, когда я принимал у молодого летчика зачетный полет. Сколько за это время прожито и пережито! На гимнастерке Гучека красовались боевые ордена. Значит, воевал хорошо…
Мы, улыбаясь, жали друг другу руки, долго разговаривали, вспоминая товарищей.
На рассвете 13 мая противник перешел в контрнаступление. Замысел фашистов, как позже выяснилось, состоял в том, чтобы ударом в направлении Яссы — Тодирени отрезать нашу группировку войск на правом берегу реки Прут, прижать ее к Карпатам и уничтожить.
Вылетаю по тревоге. На направлении главного удара — западнее Ясс — немцы ведут авиационную и артиллерийскую подготовку. Облака пыли и дыма от пожаров, разрывов, снарядов и авиабомб застилают землю, поднимаются в небо. В воздухе висят немецкие бомбардировщики, прикрываемые истребителями.
Наша основная задача — сорвать атаку «юнкерсов». Выбираю слабое место в боевых порядках истребителей прикрытия и всей группой наношу удар по головной девятке бомбардировщиков.
«Мессершмитты» и «фокке-вульфы», которых было значительно больше, чем нас, смело ввязываются в бой. Они буквально наваливаются на нашу группу, стараясь отрезать ее от своих бомбардировщиков. Четверка Семыкина отбивает их атаки. Моя четверка атакует «юнкерсов» и одновременно дерется с «мессерами» и «фоккерами», прорвавшимися через заслон, поставленный нашей группой прикрытия. Положение и так тяжелое, а к противнику все время подходят свежие силы. Вызываю и я помощь с аэродрома.
Давно уже не было такой схватки по числу участвующих в ней самолетов. Да и понятно: мы шагнули за рубежи родной земли, до вражеского логова теперь куда ближе, чем год или два назад. Румыния — это южные ворота в Германию. К тому же поражения гитлеровцев вызывают неуверенность у их союзников. Значит, любой ценой надо восстанавливать положение на фронте. Вот почему так жарко сегодня в небе… и на земле.
В бою нас сменяет новая группа. Возвратившись на аэродром, мы наскоро заправляемся горючим, боеприпасами и снова летим туда, где дрожит земля и гудит воздух.
И так весь день. Последний вылет совершаем почти в темноте. Устали до предела, нет сил ни разбирать дневные бои, ни думать над тактическими приемами врага, которые мы обычно анализировали в конце каждого дня. Одно желание — повалиться скорее на землю и уснуть.
А технический состав работал и ночью. Техники и механики ставили заплаты на крылья и фюзеляжи, устраняли неисправности в моторах, налаживали вооружение.
Коротка майская ночь. Но еще до рассвета мы снова пришли на аэродром. Надо получше подготовиться к предстоящим боям. Каким-то он будет — сегодняшний день. Вчерашнее наступление не принесло фашистам успеха. Линия фронта осталась без изменений. Насмерть стоит, вцепившись в землю, наша пехота, горячими стволами орудий ощетинилась артиллерия, мужественно сражаются танкисты, летчики.
Наскоро обсуждаем слабые и сильные стороны немецких летчиков. Штаб формирует группы, которые будут вводиться в бой последовательно. Командиры эскадрилий договариваются о маневрах на случай, если сменяться придется в ходе поединка.
В чем преуспела вчера вражеская авиация? Она захватила высоту. «Мессершмитты» и «фокке-вульфы», барражируя выше наших истребителей, крепко связывали нас атаками, и «юнкерсы» во многих случаях действовали безнаказанно. Поэтому мы решили ударную группу в общем боевом порядке снизить до высоты бомбардировщиков противника, а прикрывающую, наоборот, — поднять выше его истребителей.
И вот новый боевой день начался. Опять перепахивают землю снаряды, рвутся вперед, стремясь пробить нашу оборону, фашистские танки, а в небе беспрерывно висят самолеты.
Все, как вчера. Только действуем мы увереннее и успешнее, применяя новые тактические приемы.
Во время первого же вылета наши истребители сбили несколько «юнкерсов». «Фокке-вульфы» и «мессершмитты» уже не хозяева высоты. Над ними найди самолеты, и немецкие летчики должны смотреть в оба, чтобы не быть сбитыми. Вместо того чтобы связать нас, они сами оказались скованными. Все чаще падают на землю фашистские бомбардировщики, все реже сбрасывают они свой груз на наши войска.
Кажется, и устали мы за этот день меньше. С наступлением темноты не так уж и на землю тянет и в голове вроде не гудит. Есть еще запас энергии и на шутку.
А утром снова бой. Так в течение девяти дней: удары по вражеским бомбардировщикам, схватки с истребителями. Каждый из нас, кто остался в живых, совершил за это время более пятидесяти вылетов и, конечно же, сбил не один неприятельский самолет.
В первые дни силы врага словно бы и не убывали. Вместо сбитых бомбардировщиков и истребителей появлялись новые. Видимо, неплохо подготовились фашисты к контрнаступлению. Но еще лучше стояли наши советские войска, они не отступали ни на земле, ни в небе. Постепенно немецкий нажим стал ослабевать, а потом и вовсе иссяк. В таких случаях принято говорить — контрнаступление захлебнулось. Да, фашисты захлебнулись в своей крови.
Недешево дались эти бои и нам. Мы лишились нескольких хороших, опытных летчиков. В их числе — Николай Мотузко, Юрий Попов, Василий Соколов…
За каждую ошибку летчик платит жизнью. Так случилось и с Юрой Поповым. Группа истребителей, в которой он находился, только что успешно провела бой и возвращалась домой. К аэродрому летчики подошли над пятибалльной кучевкой. Не осмотрев вокруг воздушного пространства, ведущий распустил истребителей на посадку. Пара за парой приземлялись истребители, и наконец дошла очередь до замыкающего. Но как раз в момент его снижения из облаков выскочили «мессеры»-охотники. С короткой дистанции они расстреляли самолет Попова. Летчик хотел спастись на парашюте, но снаряд обрезал левую половину строп…
Мотузко сбили под конец сражения. Мы с ним в паре сделали сто четырнадцать боевых вылетов. Но на этот раз меня срочно вызвали на командный пункт и, когда я вернулся, Мотузко уже вылетел с другим ведущим. О слетанности только что составленной пары не могло быть и речи: это были два разных человека, два различных характера.
В завязавшемся бою фашисты численно превосходили нас. Наша группа рассыпалась, каждый летчик дрался самостоятельно. На Колю навалилось четыре вражеских истребителя. Одного он уничтожил, но три оставшихся сбили его.
Малоопытные летчики чаще всего становятся жертвой собственной неосмотрительности в воздухе. Так случилось и с Андросенко. Он не заметил подкравшегося к нему «фокке-вульфа», увидел лишь, как полетели осколки стекол разбитых приборов, а потом загорелся бензин.
— А ведь я тоже гнался за фашистом, — говорил Андросенко. — Еще пять секунд, и срубил бы его наверняка.
— Целишься в одну точку, а смотреть должен за всем небом, — поучал неудачника Егоров.
Андросенко выпрыгнул с парашютом и приземлился на нейтральной полосе. Укрывшись в воронке, летчик решил ждать до темноты.
— Воронка большая, и я устроился удобно, — рассказывал он после. — Лежу, смотрю в сторону противника. Вдруг сильный удар по голове. Очнулся в нашей траншее: солдаты думали, что приземлился немец.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.