Кто ответит за «козла»?
Кто ответит за «козла»?
Прошел месяц после встречи с генерал-лейтенантом, и в моей летной судьбе произошел эпизод, который едва не стоил мне дальнейшей карьеры, а может быть, и самой жизни.
Я выполнял полет с Кравцом на УТИ МиГ-15. Отпилотировав, захожу на посадку. Инструктор, как всегда, боится маленькой скорости, и мне приходится держать двести семьдесят километров в час, что на целых тридцать километров больше положенной. На посадке самолет, едва коснувшись, «подвзмыл» сантиметров на двадцать. Как и положено, я задержал ручку. Но не тут-то было. Кравец резко отклоняет ручку управления от себя, самолет, имея приличную скорость, немедленно реагирует на это опусканием носа. Понимая, что он допустил ошибку, инструктор хватает ручку на себя, и это совпадает с ударом носовой стойки о бетон. Сжимается амортизатор стойки, самолет под воздействием разжимающегося амортизатора и аэродинамических сил задирает нос и отходит от земли. Звук, исходящий от непривыкшего к такому насилию амортизатора передней стойки напоминает стон порванной струны. Никогда до этого и после я не слышал более короткого и пронзительного «Дзинь!!!». Голубое-голубое небо, плавно покачиваясь в передней обечайке фонаря, как будто насмехается: «Вот это плата за любовь ко мне!»
Все происходит как в замедленной съемке. Я слышу мат Кравца, который возвращает меня к реальности:
– Е… твою мать! Е… й молокосос! Х… ты у меня будешь летать! П… ц мне, а не комэска! – несется мне в уши. Успеваю боковым зрением отметить, что высота более двух метров. И здесь инструктор допускает еще одну грубейшую ошибку – резко, почти полностью отдает ручку от себя. Самолет нехотя, как бы спрашивая: «Что вы со мною творите?» – переламывает восходящую траекторию и, опустив нос, ничем не удерживаемый, устремляется вниз. Голубизну неба сменяют широкие серые прямоугольники бетона. Они увеличиваются в размерах, предвещая неотвратимую встречу с земной твердыней. Что есть силы перебарывая инструктора, я тяну ручку на себя, успевая вспомнить, как сгорают УТИшки. Самолет, потерявший скорость, неохотно реагирует на мои действия, и я понимаю, что последствия будут самые плачевные. Под воздействием силы земного тяготения грубо соприкасаемся с бетоном и, к моему удивлению, не отскакивает от него, а, как будто приклеившись, ползем, виляя от юза. В мате Кравца я улавливаю оптимистические нотки, и мне становится спокойнее. Пробежав, а вернее, проползя метров двести, самолет резко разворачивается на сто восемьдесят градусов и замирает. Взобравшись на крыло и спрыгнув на грешную землю, которая несколько секунд назад едва нас не погубила, я понял, каким чудодейственным «клеем» нас прилепило к бетону. Все три колеса шасси изодраны в клочья, и самолет, повинуясь силам трения-качения, потеряв «летучесть», прополз оставшийся отрезок пути на обезображенных культях. Это нас и спасло.
Евгений Наумович, в летной жизни которого это был как минимум четвертый «козел», мастерски научился их исправлять нажатием рычага тормозов, когда самолет еще в полете. Я и раньше слышал о таком необычном способе борьбы с «козлятиной», но, честно говоря, сомневался в его эффективности, и уж тем более не думал, что испытаю его на собственной шкуре.
Достойно оценив действия учителя, я лихорадочно стал искать выход из ситуации. Ведь за «козла» кто-то должен ответить, а, судя по настроению Кравца, это явно не входило в его планы. Даже если во всем обвинят его, а именно так оно и должно быть, то у меня появится такой враг, что о дальнейшей летной карьере можно позабыть. Уж он-то найдет способ отквитаться и превратить мою дальнейшую жизнь в кошмар.
А Кравец, по видимости тоже обдумывавший ситуацию, и уже решивший все валить на меня, продолжал извергать в мой адрес проклятья и угрозы.
Мой молодой, еще не испорченный алкоголем мозг, усиленный стрессом, перебрав массу вариантов, выбрал единственно верный, который полностью снимал бы вину с инструктора и реабилитировал меня как летчика. Как можно спокойнее и убедительнее я произнес:
– Евгений Наумович, я скажу, что зажал тормоза перед приземлением!
Кравец несколько секунд переваривал смысл сказанного. Наконец, в его глазах появилась искра надежды, и он спросил:
– А как «козла» объяснить?
– Мы садились на дальнюю полосу, и, судя по тому, что руководитель полетов молчал, он его не видел.
Искра в глазах инструктора возгорелась в полыхающее пламя, которое тут же сожгло все сомнения.
– Во-во, так и говори, зажал тормоза! А я тебя прикрою, хрен они спишут тебя с летной работы!
Подъехал на своем армейском УАЗике руководитель полетов, флегматичный майор Филиппов.
– Что произошло? – как можно строже спрашивает майор, добряк по натуре.
– Да вот, сопливый лейтенант перед посадкой зажал тормоза! – очень уверенно и правдоподобно врет Кравец.
– А «козла» не было? А то Колпаков говорит, что был «козел»? – уже не так строго, не то, спрашивая, не то, утверждая, молвил руководитель, «проморгавший» нашу посадку.
– Какой «козел»? Сам он козел! Была идеальная посадка! Колпачок, тебе что, сдуру почудилось?
Колпаков, быстро сообразив, что к чему, тут же покаянно признался, что ему показалось. К приезду командира полка моя версия с тормозами, красочно рассказанная Кравцом, уже ни у кого не вызывала сомнений. По-отечески пожурив незадачливого лейтенанта, на всякий случай спросив у Кравца, как я летаю, и, услышав самую лестную характеристику, командир с чувством выполненного долга укатил. Спарка-то осталась целой, а три покрышки заменят в течение часа.
Многие летчики догадывались об истинных причинах произошедшего инцидента, но виду не подавали. Поговорка «Умный поймет, но не скажет, а дураку все равно ничего не объяснишь» как нельзя лучше подходила к данной ситуации. Тот же начальник политического отдела Миленевский, о несостоятельности которого как летчика в полку ходили легенды, поверив в придуманный мной бред, не упустил возможности провести небольшой курс политико-воспитательной работы. Демонстрируя профессиональное превосходство бывалого «летуна», он начал свою беседу с просьбы пожать ему руку. Удовлетворившись моим рукопожатием, начпо (начальник политического отдела) доброжелательно, по-отечески, молвил:
– Вот так и надо тормозить, но после приземления, а еще лучше – после опускания носового колеса!
Дав несколько ценных нравоучений, когда и как надо тормозить, по-родственному похлопал меня по плечу и напутствовал:
– Ничего, не Боги горшки обжигают! За одного битого двух небитых дают! Ты еще станешь настоящим пилотом, а возможно, и настоящим политработником!
– Свят-свят! – подумал я в отношении второй части этого пророчества.
Так, можно сказать, дважды сухим, я вышел из мутной воды под названием «козел». Оставшись живым и невредимым, я умудрился сохранить и собственную репутацию, и репутацию своего инструктора, незабвенного Евгения Наумовича Кравца. После этого случая он стал относиться ко мне с нескрываемым уважением, чем вызывал вполне справедливую зависть моих однокашников. Став через пару месяцев, как он и предполагал, командиром эскадрильи, Кравец включил моей летной подготовке зеленый свет, и я быстро нагнал, а потом далеко перегнал своих коллег по освоению летного мастерства.
Евгений Наумович был прирожденным коммерсантом. Он сам хвастался, что еще, будучи лейтенантом, и служа в Красноводске, выполнял поручения командира дивизии по «поставке» разного рода, дефицитных, в то время материалов.
Но подлинный талант предпринимателя раскрылся у него, как раз во время службы в Астраханском полку. Удивительное дело, все знали о делах «коммерсанта» в погонах, Наверняка знали об этом и органы контрразведки, но никаких мер воздействия не принималось. Я не поверю, что на него не было заведено персональное досье, которое пухло день ото дня. А может быть сам Кравец, был источником информации, и ему по-свойски все прощали?
Сам Женя был не в меру хвастлив и болтлив. По прибытии к нам в полк, он с размахом начал свою деятельность. Весь его «бизнес» был построен на простой схеме: спирт – черная икра (рыба) – бартер – выгодные знакомства и связи – деньги.
Он сам мне рассказывал, как при расформировании Мариновского авиаполка, ему удалось похитить чековую книжку на получение ГСМ (горюче-смазочные материалы), и затем безбоязненно ею пользоваться. С явным удовольствием он поведал мне, как в период расформирования, командир дивизии, генерал Черепанов «украл» «волговский» мотор и пару летных курток, был уличен в содеянном, исключен из партии и с позором отправлен на пенсию.
– А я кроме вот этой книжечки, ничего не взял – показывал он мне в полтора сантиметра толщиной книжицу, напоминавшую блокнот с официальными, защищенными водяными знаками, и проштампованными печатью не существующей воинской части. Оказывается при получении по чековому требованию такой книжки спирта, менее чем пятьдесят литров, данная операция не подлежала проверке со стороны ревизионных органов. Женя был расчетливым, и получал только по сорок литров. Получателем у него был всегда один и тот же капитан Пронякин.
– Да, не дай Бог найдут этого капитана Пронякина, лет десять с конфискацией ему обеспечено! – хвастливо, не раз, повторял «Корейко» в погонах.
Для надежности, что бы иметь прикрытие, Кравец пошел на «сговор» с местным командиром базы авиационно-технического обеспечения полковником Долговым. База была первого разряда и обслуживала помимо полка и Астраханский центр боевого применения. Долгов был солидного и статного вида офицер. Участник Великой отечественной войны, и вполне заслуженный человек не удержался перед соблазном иметь халявный спирт, не «похищенный» в наглую со склада, а выданный вполне «законно». С постоянной регулярностью, раз в месяц, Женя получал огненную воду и вполне успешно ею распоряжался. Понятно, что в те времена, спирт был свободно конвертируемой валютой. За бутылку водки можно было выменять гораздо больше материальных ценностей, чем купить по её номинальной стоимости. А один литр спирта Евгений Наумович приравнивал к пяти бутылкам водки. То бишь переводя на водочный эквивалент, его неофициальный доход ежемесячно составлял двести бутылок водки.
В короткий срок были налажены связи с рыбинспекцией, браконьерами, работниками военторга и прочими «деловыми» кругами того времени.
Для поднятия собственного авторитета в полку, Кравец в штабе всегда держал двадцатилитровую канистру, и «старики» частенько к нему заходили «причащаться». Дома же у него всегда были три канистры, одна расходная, и две в качестве НЗ (неприкосновенный запас).
У самого Кравца дома было два холодильника, Орск и ЗИЛ, под завязку забитые икрой и осетриной. Но и этого было мало, в какой-то момент он стал хранить икру в нашем «холостяцком» ЗИЛе, который мы брали на пункте проката за червонец в месяц. Иногда, приезжая с полетов, как всегда, с чувством голода, мы не могли совладать с соблазном, чтобы не отхватить приличный кусок паюсной икры и с легким чувством угрызения совести поглотить этот, недешевый даже в Астрахани деликатес. Это была своеобразная плата за аренду нашего холодильника.
Икра хранилась в виде брикетов в пергаментной пищевой бумаге, и Евгений Наумович, забирая ее, всегда с подозрением смотрел на нас, и иногда строго задавал вопрос:
– Что-то мне кажется, больше было, не трогали?
Мы делали невинные рожи, и дружно отвечали, что мы офицеры и чужого добра нам не надо.
– Ну, смотрите у меня!
Став командиром эскадрильи, он получил новый импульс в своем коммерческом развитии. В его распоряжении стал эскадрильский автобус, который возил летный состав на полеты, аэродром, в профилакторий и так далее. Автобус круглосуточно дежурил в Трусово, где мы проживали, и использовался исключительно по предназначению. Но с появлением нового комэска, он регулярно стал, отправлялся в ночные рейсы по всей Астраханской губернии. Шура Швырев, который быстро раскусил Кравца, и сделал на него ставку в своем карьерном продвижении, фактически став его порученцем по особым вопросам, почти каждую ночь мотался, отвозя спирт, и привозя дары матушки реки Волга и батюшки – седого Каспия. А так как у Шуры язык за зубами долго не держался, а я к тому же его кумом, то обо всех поездках мне было доподлинно известно. Пришлось однажды и мне съездить в ночную «командировку». То ли Шура был в наряде, толи приболел, в общем, среди ночи меня разбудил Кравец, и тоном, не терпящим возражения, сказал:
– Давай, лейтенант, одевайся! Срочно надо съездить в Икряное.
Название говорило само за себя. Я безропотно натянул летный комбез и поехал. Водитель, по-видимому, не первый раз ездивший по этому маршруту, уверенно вел автобус сначала по асфальтированной, затем по проселочной дороге. Часа через два мы достигли цели нашей поездки. По сигналу вышел мужик, в брезентовой робе, с устойчивым рыбным запахом, представился Жорой, и мы начали погрузку товара. Забросив в салон мешков десять, килограммов по тридцать каждый, вяленой рыбы, несколько увесистых балыков осетров и пять замотанных пергаментной бумагой брикетов паюсной икры, мужик дал мне связку свежей вяленой воблы со словами:
– Это тебе! От жмота Кравца вряд ли ты чего-нибудь получишь!
На том мы и распрощались. Еще пару часов потребовалось на обратный путь. По прибытию, вместе с водителем занесли все добро к Кравцу на квартиру. Кравец оценивающим взглядом осмотрел все доставленное добро, открыл один мешок, достал большого жирного леща, с явным намерением оплатить мою работу, потом, немного призадумавшись, бросил в мою сторону:
– Давай лейтенант, иди, отдыхай, да смотри не проспи, сегодня предварительная подготовка, – и бросил леща к своим сородичам в мешок.
– А ведь, точно! Еще тот жмот! – подумал я с благодарностью о добром и предусмотрительном Жоре.
Подмяв под себя рыбаков, браконьеров и военторг Кравец подчинил себе и командира полка, который, наверное, не возражал от «подношений» в виде икры, осетрины, и дефицитных товаров гарнизонного военторга.
Помню, в один из выходных дней раздался телефонный звонок, на другом конце провода, явно взволнованный голос Кравца попросил зайти к нему домой.
– Опять, наверное, на всю ночь пошлет за рыбой – не очень обрадовавшись, подумал я.
Каково же было мое удивление, когда увидел лицо открывшего мне двери Евгения Наумовича. Оно было со лба до подбородка исполосовано явно женскими ногтями. Увидев застывший вопрос в моих глазах, Женя стал изливать мне свою беду:
– Представляешь, сучка, что сотворила эта ревнивая дура! Кивком показал он мне на свою жену Веру, которая сидела в кресле в противоположном углу комнаты.
Не успел он договорить, как Вера Хаймовна, как мы ее уважительно называли, запустила в моего командира будильник. Благо реакция меня не подвела, и я рукой смог отбить этот предмет летящий точно в его голову.
– Валера, представляешь! Застала этого кобеля в постели моей лучшей подруги. А я ведь ей доверяла, да и она мне тоже. Даже ключи от своей квартиры мне дала! Кобель несчастный!
Женя огрызнулся, парируя ее доводы:
– Дура! Ничего не было, и быть не могло! Как я покажусь перед эскадрильей? У меня только офицеров девяносто пять человек! Дура! Вся в тещу, полоумную!
– Не трогай мою маму! – и опять в сторону проколовшегося любовника полетел увесистый предмет в виде массивной ручной дрели. Слава Богу, и на сей раз меня реакция не подвела.
Понимая, что дальнейшее развитие событий может закончиться смертоубийством, я предусмотрительно прикрыл Кравца дверью. Мои опасения не были на голом месте, так как в не таком уж давнем прошлом Верунчик, как ее называл «верный» супруг, была мастером спорта по волейболу и входила в сборную города Киева. Не смотря на набранный в замужестве вес, она еще не растеряла силу и точность броска.
Как смог я начал успокаивать супругов, не принимая ни той не другой стороны. Женя расплакался. Было смешно смотреть на его в кровь исцарапанные пухлые щеки, по которым лились «скупые», но обильные мужские слезы. Я понимал, что был вызван командиром, дабы спустить пар в их так внезапно разогретых отношениях. В какой-то момент, мне это удалось. Кравец лихорадочно искал выход из создавшейся ситуации. Я предложил ему «заболеть», на что он разрыдался с пущей силой.
– Куда я «заболею», наш «ветеринар» завтра растрезвонит всему гарнизону причину моей болезни.
– Может Вам взять отпуск?
Кравец призадумался, мысль ему понравилась.
– Во, точно! Уеду к своей мамочке, давно она меня зовет, а я с этой дурой, никак не могу вырваться!
– Сам ты придурок, со своей мамочкой! – не унималась сексуально униженная половина Кравца.
Женя снимает трубку служебного телефона и просит соединить его с командиром полка.
– Толик, привет! – фамильярно, совсем не по уставу обращается он к командиру полка.
Не знаю, как реагирует на такое панибратство на другом конце провода, но Кравец, как будто не давая ему опомниться, продолжает в том же духе:
– Толик, я там, в военторге договорился, чайный сервиз китайского фарфора тебе отложили, да и супругу захвати с собой, там ей тоже кое-что отложили.
– Я то что тебе звоню, у меня мать с сердечным приступом в больницу положили, только что позвонила сестра, позволь мне на недельку в Киев смотаться, я уже в аэропорт звонил, самолет вылетает через три часа.
– Спасибо, Толик! Я тебе настоящий торт по-киевски привезу. Может еще что-то надо? Ну, тогда, командир, до встречи через неделю! Привет супруге! Да, и я Верунчику обязательно передам!
Закончив разговор, комэск с гордостью за самого себя посмотрел в мою сторону, как бы говоря:
– Ну, как я поговорил с командиром? Учись студент, как надо себя поставить!
Честно говоря, я был поражен таким неформальным общением с командиром полка.
– Это ж сколько надо вместе водки выпить? Что бы вот так разговаривать с командиром!
Как будто отвечая на мой вопрос, Женя пояснил:
– Командир у меня вот здесь, – показал он характерным жестом ниже пояса.
– Без меня его в гарнизонном военторге и на порог не пускают, так что все схвачено, к тому же очень уж любит черную икру и осетринку!
Теперь мне стала понятна цена этой странной дружбы и такого панибратского отношения. Через много-много лет я прокомандую полком больше десяти лет, но ни одни подчиненный, ни разу не обратилась ко мне на Ты или просто по имени. Верунчик к тому времени немного успокоилась, да и для неё, видно было благом, на неделю остаться без своего «благоверного». Наумыч тут же позвонил в диспетчерскую службу аэропорта и уточнил когда очередной рейс на Киев. Действительно, память его не подвела, самолет улетал через три часа.
– Так поедешь со мной на автобусе, вернешься назад старшим машины, а сейчас быстро помоги мне – он достал лейку и несколько пустых пятилитровых бутылок.
Быстро прикинув предстоящие расходы, он распорядился налить мне из расходной канистры шесть бутылок спирта
– Две экипажу – нечего их баловать!
– Одну сучке теще на лекарство!
– Одну мамочке!
– И две на всякий случай!
– Да, и сбегай к себе, вытащи два пакета икры, повезу в подарок стерве теще и мамочке – обратился он ко мне.
При упоминании своей мамочки в негативном свете, Вера для приличия огрызнулась, но не стала развивать тему, дабы не отбить у мужа охоту к одариванию оной.
Я принес икру, Кравец быстро побросал все в большой портфель, и мы поехали.
Через неделю он вернулся без следов неприятного инцидента с женой.
Не смотря на всю свою «крутость», Евгений Наумович, Веру побаивался. Сам он пухленький и небольшого роста, заметно проигрывал своей супруге чисто внешне. Вера была почти на голову выше его, статной, с красивыми чертами лица, хотя и немного полноватой для своего возраста, женшиной. Помню как-то, мы всей эскадрильей отмечали какой-то праздник на пикнике. Изрядно взявши на грудь Кравец начал отпускать плоские шутки в отношении своей жены. Вера сначала по-доброму пыталась убедить мужа замолчать:
– Женя замолчи! – несколько раз беззлобно, но настойчиво попросила она его.
Женя не унимался. Сделав ему последнее предупреждение:
– Ты заткнешься козел? – не получив положительного ответа, она подошла к суженому, и влепила чисто профессиональную пощечину. Хлесткий кистевой удар мастера спорта по волейболу, не потерявшего спортивного навыка, возымел свое действие. Голова у Кравца, как мне показалось, сделала оборот на триста шестьдесят градусов, а затем как бы нехотя возвратилась на свое привычное место. На вечно красной роже Наумыча четко отпечаталась пятерня его спортивной супруги. Не успев ойкнуть, и таким образом, возвращенный в реальную действительность, а возможно с приступом амнезии, Кравец надолго замолчал.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.