Серли-Корт

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Серли-Корт

«У настоящего искусства нет хуже врага, чем детская коляска в прихожей».

Сирил Коннолли. «Враги таланта»

«Мне очень повезло, что у меня есть дети. Их рождение – одно из самых замечательных событий, которые со мной когда-либо произошли. Я горжусь своими мальчиками: им никогда не будет плевать на других. Мне кажется, лучшее, что вы можете сделать для детей, – подарить им идеалы».

Вивьен Вествуд

От станции метро «Клэпхем-Саут», где когда-то, ожидая Малкольма, слонялись Сид Вишес и Джонни Роттен, поверните налево, потом по Клэпхем-Коммон, где когда-то жила его бабушка Роза, и увидите невысокое здание кремового цвета в стиле ар-деко. Это Серли-Корт на Найтингейл-Лейн. На первом этаже широкое эркерное окно, из которого когда-то было видно вечнозеленый дуб и открытую местность. А за окном – светлая «зала», в которой более 30 лет жила и работала, моделировала и шила Вивьен.

На Серли-Корт нет мемориальной таблички, но однажды ее непременно установят. Это одно из знаковых зданий в Лондоне, потому что здесь создавался панк, в буквальном смысле, на швейной машинке «Зингер», и потому что здесь жили, ссорились, расходились и снова сходились Вивьен и Малкольм, которые одним зимним вечером приняли решение, что он будет заниматься музыкой и держать курс на Голливуд, а она посвятит себя моде. Здесь же по бакелитовому дисковому телефону шумно обсуждались условия контрактов для «The Sex Pistols», здесь вручную красили футболки с Мэрилин и знаком анархии и наносили на них рисунки по трафарету, здесь росли Бен и Джо. Вивьен и дальше бы тут жила, если бы не вполне понятное желание ее молодого мужа не оставаться ныне и во веки веков в тени ее прошлого. «Да, вначале мы все делали вручную и в основном дома. Когда Малкольм нашел для нас это жилье, оно казалось подарком небес. Мужчина, присматривавший за квартирой, был очень мил, и нам дали скидку, потому что хиппи ее попортили и покрасили все в ярко-красный цвет. Так что квартиру мы снимали очень дешево, всего за 6 фунтов в неделю, а Малкольм все перекрасил в черный».

Сейчас за домом следит близкий друг Вивьен Луи Макманус, бывший торговец наркотиками из Южного Лондона, а теперь художник-реалист. По стенам маленькой квартирки развешаны его полотна, которые он создал в тюрьме и после выхода из нее. Вивьен вместе с Джо и Беном поддерживает его желание исправиться при помощи искусства. Луи давно участвует в жизни сыновей Вивьен, относясь к ним покровительственно и как родной дядя, так что сейчас он для всех – член семьи, идеальный куратор и гид по своеобразной достопримечательности – дому, который до сих пор выкрашен в те же цвета, что когда-то выбрали Вивьен и Малкольм, в котором до сих пор куча предметов искусства, недоделанных работ и разнообразных вещей, оставшихся от жизни здесь этих неорганизованных творческих личностей. Длинный, плохо освещенный коридор ведет из двух спален в кухню-столовую и ванную, выложенную плиткой, которая была там еще с тех времен, когда Роза с Малкольмом только сняли квартиру, еще там есть маленький балкончик: на нем Вивьен сушила одежду, покрасив ее в большой кастрюле, хранившейся на кухне. В большой комнате с эркерным окном, выходящим на задворки дома, Вивьен шила и спала. Окна, в ярости разбитые кирпичами, когда панк находился в зените популярности, уже давно починили, но осада Серли-Корта после интервью Гранди до сих пор остается самым ярким детским воспоминанием Джо: ему было тогда 10 лет.

Джо Корр, Малкольм Макларен и Вивьен на Серли-Корт

«Самое необычное воспоминание у меня такое: мы неделю просидели взаперти в квартире и не могли выйти. Как будто мои родители вдруг стали врагами народа номер один… Я осторожно выглядывал из окна и видел всех ребят, с которыми играл, – пакистанцев, уроженцев Вест-Индии и Китая: они смеялись вместе с расистами. Им было весело, когда били наши окна. Тогда-то я и изменился. Стал гораздо разборчивее в выборе товарищей, отличая, кто мои настоящие друзья».

В те годы начиналась мировая слава Вивьен и зарождалась ее будущая империя, а она, живя на Серли-Корт, растила двоих сыновей в основном одна. О ее жизни работающей матери никогда не рассказывали, отчасти потому, что, как недавно заметила Шами Чакрабарти из правозащитной организации «Либерти», «Вивьен – феминистка-практик. Она сама справляется. И не распространяется о том, что ей как женщине пришлось несладко». Также никто не удосужился – хотя это было бы увлекательно – рассказать о том, что в те годы, когда она появлялась на Кингз-Роуд в резиновом комбинезоне, накрасив губы лиловым блеском, или в туфлях на платформе и приподнимающих грудь корсетах, ей приходилось провожать детей в школу и забирать домой – и пытаться преодолеть сопротивление сыновей-подростков, которые отказывались идти с ней по одной стороне улицы. Как бы то ни было, и многих поклонников, и критиков Вивьен привлекает то, что в ее жизни все это было, что она сумела решить противоречащие друг другу задачи: делать карьеру, носить модную одежду и воспитывать детей, и в конечном итоге ей удалось вырастить двух хорошо воспитанных и успешных сыновей, которые, без сомнения, ее обожают. «Вовсе нет, – возражает Вивьен, – я была плохой матерью. Я думала: лучшее, что я могу дать своим детям, – это мои идеи, мои знания, мои открытия, так что я не была сосредоточена на семейной жизни. Не делала того, что делают остальные матери. Не уделяла детям должного внимания, потому что моя работа по большей части не позволяла мне находиться рядом с ними. Я должна была «заниматься модой», потому что в те дни я считала моду чем-то вроде крестового похода. Во времена панков так мне казалось. Нам нужно было дать понять миру, что мы не шутим. Сейчас, как мать и бабушка, я жалею о том времени. Я неправильно расставила приоритеты. Но в то время в моем понимании я делала все, что могла».

Сыновья Вивьен категорически с ней не согласны. «Было ли у меня счастливое детство? Да, – отвечает Бен. – Дело в том, что мы с Джо не просто любили маму, она нам нравилась». «Возьмем, например, панк, – говорит Джо. – Я чувствовал, что тоже в нем участвую, что я на самом деле в центре событий. Мне нравились продавщицы из магазина, мне нравилось, что мама отличается от других, и я был рад находиться в гуще событий. Не помню, чтобы я когда-то оставался в стороне от того, что делала мама». Бен соглашается: «Меня никогда ничто не тревожило, я наслаждался жизнью. Кажется, мы всегда сидели без денег, но с мамой было весело. Мне нравилось, когда в доме работали все ее помощники, когда жужжали швейные машинки и парни из «Ангелов ада» приходили за кожаной одеждой. Нас здорово поддерживали ближайшие родственники – мамины родители. С ранних лет мы много времени проводили с ними. Но вот еще что: помню, мне было лет девять, и я жил у отца, но я поговорил с мамой по телефону, и мы договорились, что она придет повидаться со мной. Я ждал ее, стоя в конце длинной дороги. И вот увидел, что она идет, – километра за полтора. Это Лутон: пластмассовая земля. Вижу ее как сейчас – с осветленными жесткими торчащими волосами. Тогда я подумал: «Ух ты! У меня классная мама. Она не такая, как все в этом дурацком месте». Я просто ее любил».

«Без родителей я бы не справилась, – говорит Вивьен. – Они у меня чудесные. А у нас дома было вот что: кругом коробки с заклепками, плоскогубцы, в углу рулоны с тканью, выкройки, ножницы, образцы. Каждый день приходили швея-ирландка Анне Алли, моя помощница, муж у нее турок, а еще Сид Грин и портной мистер Минтос, байкер Красный Барон и кожевники-скандинавы. В такой обстановке и жили мальчики».

Когда Вивьен с мальчиками переехала в Серли-Корт, Бену было шесть, а Джо – два. Длинный коридор теперь был завален детскими вещами, а с годами и всякими деталями от их общей страсти – велосипедов. Вивьен была и остается барахольщицей, собирающей ткани и вырезки, художественные работы и книги, которые могут вдохновить ее. Малкольма это приводило в ярость, и он иногда угрожал Вивьен, что разгромит дом, потому что каждая двухъярусная кровать и горизонтальная поверхность была задействована для создания одежды или починки велосипедов. «Маме же нужно было место, чтобы творить, – объясняет Бен. – Она часто говорила: «Иди поиграй на улице, я занята». Она все время что-то делала. Но меня, ребенка, это вдохновляло; в конце концов, ведь это очень интересно».

«Никто из родителей ничего не подвергал цензуре ради нас, – вспоминает Джо. – Помню, как-то во времена магазина «SEX» Малкольм принес гирьки для яичек, которые нужно было привязывать к ним и поднимать. Помню, он показывал нам с Беном, как это делается, пробуя, получится у него или нет, прямо там, дома, так мы чуть не умерли со смеху. У нас обоих была форменная истерика, и у мамы тоже».

Вивьен придерживалась свободной манеры воспитания, во многом похожей на то, как ее саму растили в Дербишире: она совершенно неприемлема для нынешних родителей в городах. «Нас воспитывали любителями приключений, – вспоминает Джо, – и мы все время проводили на улице. Как путешественники. Мы с Беном, когда мне было лет десять-двенадцать, самостоятельно отправились во Францию, жили в палатке на пляже. Как только наступало лето, если мы были не у Доры, то Малкольм всегда говорил нам: «Можете пойти на улицу» или, скорее, так: «Сейчас ведь летние каникулы – пусть эти чертовы дети валят из этого чертова дома». Первый раз мы отправились в путешествие одни, когда мне было лет девять, – на велосипедах в Девон, куда к тому времени перебрались наши бабушка с дедушкой. Эту идею подкинул нам Малкольм. Ее одобрили, и мы покатили. Малкольм сказал, что нам непременно нужно туда добраться, и, думаю, мы ехали до Девона дней десять. С собой у нас была палатка. Нас никто не остановил, так мы и ехали, с котомками за спиной. На следующий год мы доехали вдвое быстрее, потому что уже лучше представляли себе, что делать. Так что в детстве у нас было очень много свободы, по крайней мере, на каникулах».

На самом деле Вивьен горит желанием оправдаться тем, что времена были другие и что Дора и Гордон даже с воодушевлением восприняли идею сшить клетчатый флаг, с которым они должны были встречать внуков. Единственный раз, в первую ночь их отсутствия, по телефону позвонила какая-то пара и встревоженно спросила, правду ли говорят мальчики и не сбежали ли они из дома.

Впрочем, Дора и Гордон, на правах дедушки и бабушки принимавшие участие в судьбе мальчиков, не всегда одобряли Вивьен и ее манеру воспитания. «Не настолько, чтобы задуматься о том, не поставить ли в известность власти, – говорит Бен, – но до этого чуть было не дошло. Они ненавидели панк, ненавидели Малкольма. Им не по душе были мамины работы, но саму ее они поддерживали на 100 %. Обычные споры родителей с бабушкой и дедушкой: например, Джо надевал кожаную одежду и футболку с надписью «Killer Rocks» («Убийца отжигает»), и дед говорил ему: «Я не пойду с тобой в таком виде в клуб Королевских ВВС». Конечно, они, Дора и Гордон, не любили Малкольма. По их мнению, то, что делала мама, – возмутительно, в частности протыкать губу на изображении королевы булавкой или через слово произносить «чертов», которое постоянно звучало в их с Малкольмом разговорах. И дед говорил: «Вивьен, я глубоко потрясен, правда, глубоко потрясен, что ты употребляешь такие слова и разрешаешь мальчикам выражаться так же» – но и это было еще ничего. А вот то, что мама поддерживала Ирландскую республиканскую армию… Дедушка был по-настоящему этим шокирован. Так что в некотором смысле все еще было не так плохо. Он не дожил до того момента, когда к маме пришел огромный успех. Он хотел, чтобы она просто могла зарабатывать!»

«Мы никогда не отмечали Рождество. Единственное, что мы праздновали, так это Ночь костров[16]. Ее мы праздновали с размахом. За много недель до празднества мы с Беном делали чучела Гая Фокса и предлагали их прохожим за монетку у станции «Клэпхем-Саут» в любое время ночи. Делали их из маминой старой одежды. Из всего, что попадалось под руку. Нам удавалось неплохо на этом заработать. Мы жгли огромные костры. Бросали петарды в почтовые ящики и кидались друг в друга хлопушками. Все это было неспроста: для нашей семьи этот праздник хаоса представлял огромную важность. Дни рождения проходили довольно буднично. Хотя точно помню, что бабушка Дора всегда помнила о наших днях рождения и иногда присылала мне или Бену пирог, зная, что мама с Малкольмом вряд ли это сделают. Она пекла вкусные пироги, наша бабушка».

Празднование Ночи костров вошло в историю, и если место, где его отмечали, изменилось, то сама дата всегда помечена в ежедневнике Вивьен, и каждый год в этот день проводится вечеринка. Ее друг Роберт Пиннок вспоминает, как проходил праздник в то время, когда Вивьен жила на Серли-Корт: вечер перетекал в ночь с дикими танцами и музыкой. «Слушали Элвиса и разную другую музыку, Вивьен пила виски и танцевала – она любила виски «Jameson» и танцы до утра…»

И для Бена, и для Джо школа-пансион казалась Вивьен и Малкольму привлекательным вариантом, ведь она могла дать им возможность заниматься своей карьерой, группой «The Sex Pistols» и магазином «Seditionaries»: вряд ли они смогли бы много времени проводить дома. Вивьен, бич консервативного общества и бывшая анархистка, с воодушевлением восприняла идею отправить сыновей в частную школу-пансион, возможно, из-за своей любви к качественному образованию, но и из практических соображений: ее личная жизнь и профессиональное сотрудничество с Малкольмом дали основательную трещину. Они во всех отношениях обернулись провалом.

Вивьен дома на Серли-Корт. Фото Бена Вествуда

«Когда мы только переехали на Серли-Корт, мама спросила меня, не соглашусь ли я пойти в школу-пансион, а пока что какое-то время пожить с отцом, – вспоминает Бен. – Я не имел ничего против, да и она сказала, что для нее сейчас так будет лучше. И, полагаю, для Малкольма. Так что тогда я, восьмилетний, считал, что таким образом помогаю маме. Дерек со второй женой жил в Лутоне. Я провел у него полтора года, а когда вернулся домой, мама с Малкольмом отдали меня в школу-пансион на два с половиной года. Мама приезжала ко мне в дни посещений. Но с ней приезжал не Малкольм, а Джин Крелл, одетый во все черное, с длинными волнистыми волосами, наверное с двадцатью кольцами на пальцах, а мама – как всегда, с обесцвеченными волосами, торчащими колючками. Помню, когда она приезжала с такой прической и в резиновой мини-юбке, то после ее ухода мои приятели говорили мне, что она им очень нравится. А однажды она приехала в школу с Крисси Хайнд – в то время та еще не была знаменитостью, но она была очень сексуальной и тоже понравилась моим однокашникам».

Джо тоже считает школу-пансион ошибкой воспитания Вивьен и Малкольма, но, несмотря на это, он отзывается о том времени спокойно и без обиды: «Пребывание в школе-пансионе меня травмировало, меня отправили туда, когда мне было лет пять или шесть. Малкольм пытался убедить меня в том, что впереди у меня удивительное приключение, и вот я попал в школу, которая напоминало мерзкое заведение из фильма «Дом кнута»[17]: тебе там могли намазать рот мылом. Но зато уж после этого меня ничто не брало. Я не жалел о том, что попал туда. Я знал, что мама и Малкольм старались сделать как лучше. Знал, например, что в выходные увижусь с бабушкой и дедушкой, и был этому рад. А еще мне нравилось болтаться по Клэпхему и окрестностям. Но та первая школа-пансион очень глубоко меня травмировала. Там с учениками обращались безжалостно, однако я не считаю, что мама и Малкольм поступили со мной жестоко. Чуть ли не в первый приезд ко мне они все поняли, забрали меня и отправили в другую школу-пансион, где обстановка была намного лучше. Потом я постоянно менял школы, но ни одна не была такой ужасной, как первая. Я ни в одной долго не учился. У меня всегда создавалось такое ощущение, что мама и Малкольм помещали меня в школы, даже не думая о том, что нужно платить за учебу. Помню, меня часто приглашали в кабинет к казначею и он говорил: «Твои родители не заплатили за учебу. Они заплатят?» В итоге я привык к такому порядку вещей: первая четверть, ты в новой школе, потом в середине второй четверти тебя вызывают к казначею по поводу оплаты за первую. В конце второй четверти – уже два неоплаченных счета. В конце третьей переходишь в другую школу. Сейчас мама говорит, что они всегда платили за учебу, и Малкольм говорил то же самое, хотя никогда не платил».

Пара, которую как-то окрестили Бонни и Клайдом мира моды, только однажды на самом деле совершила побег (Вивьен водила машину; Малкольм этому так и не научился). Они приехали в очередную школу, где учился Джо (Бен уже сидел в машине), увидели его на дороге, крикнули: «Залезай в машину!» – и умчались прочь. Малкольм громко и нервно хохотал над их провокационной выходкой, а мальчики от стыда глубоко вжались в сиденье машины. Позже Вивьен внесла плату за обучение. Она говорит, что мальчики просто плохо помнят, как все было, что на самом-то деле Майкл Коллинз крал ее деньги; у нее тогда денег не хватало, и поэтому она иногда опаздывала с платежами. «А в школе Сент-Кристофер, в Лечворте, был очень, очень приятный директор. Какое-то время мальчики оба там учились, и когда мы задерживали оплату, директор очень по-доброму на это реагировал».

Неудивительно, что лучше всего сыновья Вивьен Вествуд запомнили не трудности взросления, связанные с постоянным перемещением из одной школы в другую, и не пробелы в обучении, а то, что приходилось привыкать к растущей известности матери и к ее необычному внешнему виду. Большинство подростков идут наперекор стилю одежды и правилам приличия, которые просят соблюдать их родители, но когда твоя мама находится на передовой радикальной моды, а тебе четырнадцать, приходится справляться с другими сложностями. «Пока ты ребенок, тебя одевает мама; когда я рос, я даже не думал об одежде, – вспоминает Джо, – но помню, гулял с ребятами в Клэпхеме, и они вдруг начинали тыкать в меня пальцем и смеяться. А я никак не мог понять почему. На мне была полупрозрачная гофрированная рубашка, которую сшила мама, а в кармане – картинка в стиле пин-ап с обнаженной девицей. Одна из рубашек, которые продавались в «SEX», и она мне очень нравилась, потому что была мягкой и приятной. Так что когда до меня наконец дошло, что они смеются над моей одеждой, я только и подумал: «Вот так глупость». Зачем смеяться над чьей-то одеждой? Правда, когда мы с мамой куда-то ходили, даже просто за покупками, мой брат Бен прятался за деревьями. Метрах в девяноста позади. У него как раз был переходный возраст, и он умирал от смущения. Я был младше, и мне было плевать, а еще мне нравилось, что маме тоже плевать. Бен был другим, скорее слабаком, и с ним все это происходило в другом возрасте – ведь он на четыре года старше меня, так что в то время его как раз начинал беспокоить собственный внешний вид и прочие подростковые страхи… Я тоже через это прошел, но позже. То есть нам то и дело приходилось носить вещи, в которых мы чувствовали себя страшно неловко. Я постоянно менял школы, и знаешь, что подумал в итоге? Что мне нужно купить какую-нибудь простую одежду, что мне нужна и нормальная одежда, а не только вызывающая, которую шила мама. Я подумал, что не хочу идти в очередную школу и выглядеть как чокнутый, совершенно чокнутый панк-рокер. Кажется, тогда было начало 80-х, и мама одевала меня в «пиратскую» одежду. И вот я пошел в «Marks & Spencer» и купил самые обыкновенные вещи, которые привели бы маму в ужас. Но в общем и целом я всегда очень живо интересовался тем, что она делала».

Сыновья Вивьен учились не слишком успешно, и это неудивительно. Вивьен до сих пор ворчит на них – и на свою единственную внучку Кору, дочь Джо, – из-за чтения. «С малых лет, – вспоминает Вивьен, – Джо взял на себя обязанность отвечать за хозяйство и вел себя соответствующе. Еще в детстве, когда только начал ходить». Было очевидно, что обоим мальчикам не подойдет классическое образование, и, когда Бен сбежал из одной школы, а другую ему пока не нашли, Вивьен пришлось учить его на дому. «Я не ходил в школу целых полгода, – вспоминает Бен, – и мама отправляла меня каждый день в какой-нибудь лондонский музей. Я любил ходить в музеи, но предполагалось, что она должна нас учить. Ей, кстати, официально разрешалось учить нас на дому, потому что она была учительницей. Так что вскоре я определился, какие музеи мне нравятся, и провел три месяца в Палеонтологическом и еще три – в Музее истории науки. Ходил туда каждый день. Я не ходил в Музей Виктории и Альберта или в художественные музеи. Конечно, поначалу, когда я сидел дома, ужаснее всего было то, что мама занималась со мной. Например, давала какое-нибудь жутко сложное задание и оставляла меня выполнять его в своей комнате, а через несколько часов, закончив свои дела, возвращалась проверять. В итоге она сдалась и просто стала отправлять меня в музеи».

С годами вся троица – Вивьен и два ее сына – обрела известность благодаря сюжетам в прессе и выпусках новостей: они появлялись вместе на мероприятиях, посвященных моде, на показах в Париже, с гордостью позировали перед Букингемским дворцом, когда Вивьен получала свой первый орден Британской империи и еще раз, позже, когда ее сделали дамой (о не надетых трусиках поговорим позже). Они очень гордятся друг другом и любят друг друга. Сыновья Вивьен и внешне, и по духу сильно различаются и, пожалуй, унаследовали черты своих отцов: Бен улыбчивый, мягкий и уравновешенный мужчина, а Джо – своенравный и недоверчивый, волевой и шумный. Очевидно, что они друг друга любят и часто проявляют свою любовь, как очевидно и то, что они обожают свою мать, гордятся ею и готовы постоянно повторять, защищая ее, что, каким бы странным ни казалось их воспитание, «оно было самым лучшим; мы с Джо ничего не хотели бы изменить». Учитывая то, как привязаны друг к другу члены семьи и какие прочные отношения были у Вивьен с ее родными, а также то, что Бен и Джо в юности не могли выбрать свой дальнейший путь, неудивительно, что оба в итоге стали помогать Вивьен «в магазине». Позже это стало традицией. «Я начал активно участвовать в жизни магазина в 80-х, будучи подростком. Мама тогда работала над коллекциями «Punkature» и «Witches» («Ведьмы») – над первыми показами в Париже. Так что я пошел работать к ней. В основном я помогал Тому Биннсу, который окунал все металлические детальки для коллекции в аммиак, чтобы они стали зелеными, покрылись патиной, налетом, окислились от аммиака. В общем, так. А потом ходил к красильщикам в Клэпхем-Коммон, чтобы окрасить шерсть. Помню, как делал футболку с надписью «Трахни свою мать, панк, и не убегай» и думал: «Надо же, как странно». Но иногда я чувствовал, что проявляю активное участие в деятельности магазина: помню, маму заинтересовал фильм «Бегущий по лезвию», а я в семнадцать лет серьезно увлекался научной фантастикой, так что повел ее на фильм «Forbidden Planet» («Запретная планета»). Забавно, тогда эту ленту крутил Алан Джонс, который работал у мамы в «Let It Rock» и был первым человеком, которого арестовали за то, что на нем была футболка с [обнаженными] ковбоями. Так вот, они с мамой по-доброму пообщались, что было очень мило с его стороны, потому что мама, насколько я помню, тогда не пришла в суд, чтобы ему помочь. Он бесплатно дал нам кучу картинок из «Бегущего по лезвию».

Серли-Корт у Джо, Бена и Вивьен ассоциируется с годами увлечения панком и детством. Потому-то сыновья Вивьен с ностальгией вспоминают о панке, хотя с тех пор их вкусы в одежде неоднократно менялись. На Серли-Корт, 10, бурлил плавильный котел творчества, годы в этом доме стали школой семейной жизни, способной одновременно давать умиротворение и нести угрозу личности. «К 85-му году панк был повсюду. И даже в Тинмуте в Девоне – обалдеть можно! – куда переехали Дора и Гордон». Сыновьям Вивьен казалось, что нечто разрушительное, лежавшее в глубине партнерских и личных отношений их родителей, вдруг стало известно всем на свете. Так что для Бена и Джо панк – это, безусловно, синоним сумасшедших лет в Серли-Корт и грез о будущем, которое так и не настало. «Когда панк стал распространяться, он уже был мертв, – говорит Бен. – Он умер, когда «The Sex Pistols» распались, потому что они служили ему серьезной политической основой. Но политическая подоплека умерла, когда сам Малкольм изменился и когда они с мамой оба решили, каждый для себя, что хотят заняться чем-то другим. Они породили панк-культуру и покончили с ней, вот и все, что можно сказать о панке».

Как и любой родитель, Вивьен тоже кое о чем жалеет. Они с Джо и Беном очень близки, и до сих пор, как тогда, в их юности, они в случае необходимости работают у матери и на нее. У Бена собственная линия одежды, и он продает ее в магазине «World’s End», интернет-сайтом которого он также руководит. Бен, успешный и признанный фотограф, подобрал вместе со мной фотографии для этой книги, как и для других изданий о матери. Джо помогал Вивьен спасти бизнес после краха, последовавшего за разрывом с Малкольмом, а сейчас он тоже занимается модой: совместно с Сереной Риз он основал марку нижнего белья «Agent Provocateur» и сейчас управляет брендами «Jack Sheppard» и «Child of the Jago». Вивьен говорит, что «категорически одобряет» их деятельность и вместе с сыновьями остается верной делу моды, так что можно сказать, у них, как и во времена Серли-Корт, семейный бизнес. Да и сама Вивьен устанавливает связь со своим окружением посредством и при помощи своей работы и творчества. Абстрактное представление о роли матери и бабушки, пожалуй, яснее для нее, чем реальность. В пиктограмме «Древо жизни», отпечатанной для открытия в 2009 году кампании Вивьен «Климатическая революция», явственно читается фигура родителя и двоих детей. «Наши родители – Гея, богиня Земли, и Наука», – пишет она. Их дитя – «лучший мир, который мы могли бы создать, если бы остановились и прислушались к своим родителям, пока не поздно… Нужна стабильность… Умиротворение и свобода от волнений и страданий. Только тогда мы сможем внять нашим высшим инстинктам, инстинктам, определяющим нас как людей… Это наш мир… и поэтому тот, кто любит искусство, – борец за свободу для лучшего мира». Тут она могла бы добавить, что из любителя искусства получается лучшая мать.

Вивьен, начало 1980-х

Мы с Беном выгуливаем собаку Доры по кличке Джеки Онассис в лондонском парке недалеко от Серли-Корт, и он говорит, что у него и в мыслях нет, что Вивьен могла бы быть какой-то другой матерью. Над нами пролетает самолет, и сквозь его рев я едва слышу негромкий голос Бена: «Помню, я какое-то время жил у отца, потому что отношения между мамой и Малкольмом стали действительно ужасными. Дерек выделил мне отдельную комнату, развесил специально для меня картинки с самолетами из журнала «Flight»: у него это здорово получилось. Он был отличным отцом. А когда я вернулся обратно, то двухъярусная кровать, на которой мы с Джо спали, была вся завалена тканями. В спальне стояла куча коробок. И мама сидела в этой норе из коробок, погребенная под рулонами ткани и всякой всячины, за швейной машинкой, освещенной лампочкой в 40 ватт. Она посмотрела на меня и сказала: «У меня не было времени ни убрать твою комнату, ни на что-то еще. Прости меня». И я расплакался. Ничего страшного не случилось, я плакал от радости, потому что сидел с ней рядом, и она шила, и говорила мне, что она счастлива, и я видел, что так и есть. И мне так радостно было смотреть, как она сидит и занимается своим делом. А потом она добавила, что очень рада, что я снова дома».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.