Глава VIII. Банда-Орьенталь и Патагония

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VIII. Банда-Орьенталь и Патагония

Поездка в Колония-дель-Сакраменто. – Цена эстансии. – Как подсчитывают скот. – Особая порода быков. – Продырявленные голыши. – Пастушьи собаки. – Выездка лошадей, гаучосы как наездники. – Нравы жителей. – Ла-Плата. – Рои бабочек. – Пауки-воздухоплаватели. – Свечение моря. – Бухта Желания. – Гуанако. – Бухта Сан-Хулиан. – Геология Патагонии. – Исполинское ископаемое животное. – Постоянство типов организации. – Изменения в фауне Америки. – Причины вымирания.

Будучи задержан недели на две в столице, я был рад вырваться из нее на борту почтового судна, которое шло в Монтевидео. Жизнь в городе, находящемся в состоянии блокады, никогда не бывает приятной; ко всему этому еще добавлялись постоянные страхи перед разбойниками в самом городе. Часовые были худшими из них, ибо благодаря своей должности и имея оружие в руках они грабили с таким сознанием своей силы, что были совершенно неподражаемы.

Переезд наш был очень долгим и скучным. На карте Ла-Плата имеет вид величественного эстуария, но в действительности дело обстоит далеко не так. В широких просторах мутной воды нет ничего ни величественного, ни красивого. Только раз в течение дня едва удалось разглядеть с палубы оба берега, и тот и другой крайне низменные. По прибытии в Монтевидео я узнал, что «Бигль» не уйдет в плавание еще некоторое время, и стал готовиться к непродолжительной поездке по этой части Банда-Орьенталь. Все, что я говорил об окрестностях Мальдонадо, справедливо и относительно Монтевидео, только местность здесь, за единственным исключением Зеленой горы, высотой в 450 футов, от которой город и получил свое название[150], гораздо более плоская. Очень немного участков на этой холмистой, покрытой травой равнине огорожено; только возле города попадаются ограды в виде земляных валов, покрытых агавами, кактусами и укропом.

14 ноября. Мы выехали из Монтевидео во второй половине дня. У меня было намерение проехать в город Колония-дель-Сакраменто, расположенный на северном берегу Ла-Платы напротив Буэнос-Айреса, откуда последовать вверх по Уругваю до селения Мерседес на Рио-Негро (одной из многочисленных южноамериканских рек с таким названием), а затем уже вернуться прямо в Монтевидео. Мы переночевали в доме моего проводника в Канелонесе. Утром мы рано поднялись в надежде, что сумеем проехать побольше; но наши старания были напрасны, потому что разлились все реки. Мы переправились на лодках через речки Канелонес, Санта-Лусия и Сан-Хосе, на что потратили довольно много времени. В прошлую поездку я переезжал через Санта-Лусию возле устья и с удивлением наблюдал, как легко преодолели наши лошади всю ширину реки, не менее чем 600 ярдов, хотя они и не привыкли плавать.

Когда я упомянул об этом случае в Монтевидео, мне рассказали, как в Ла-Плате потерпело крушение одно судно, на котором находилось несколько акробатов со своими лошадьми, и одна лошадь проплыла 7 миль до берега. В этот день я с любопытством наблюдал, с какой ловкостью гаучо заставлял норовистую лошадь плыть по реке. Он сбросил с себя одежду и, вскочив ей на спину, въехал в воду так глубоко, что лошадь уже не могла больше идти; тогда, соскользнув по крупу, он схватил ее за хвост, и каждый раз, когда лошадь поворачивала обратно, человек пугал ее, плеская ей в морду водой и заставляя таким образом двигаться дальше. Как только лошадь коснулась дна на другом берегу, гаучо подтянулся на руках и прочно уселся верхом, овладев уздой прежде, чем лошадь вышла на берег.

Голый человек на неоседланной лошади – чудесное зрелище; я не имел никакого представления о том, как хорошо подходят друг к другу эти два животных. Хвост лошади оказывается очень полезным придатком: я переправлялся через реку в лодке, в которой было четыре человека, и ее тащила лошадь таким же образом, как и того гаучо. Если человеку верхом на лошади нужно перебраться через широкую реку, то лучший способ уцепиться одной рукой за переднюю луку или за гриву, а другой рукой загребать воду.

Мы ночевали и провели весь следующий день на почтовой станции Куфре. Вечером приехал почтальон. Он опоздал на день из-за разлива Рио-Росарио. Большой беды, однако, здесь не было: несмотря на то что он проезжал через несколько главных городов Банда-Орьенталь, весь багаж его состоял из двух писем! Вид, раскрывавшийся перед домом, был очень привлекателен – холмистая зеленая поверхность, далекие отблески Ла-Платы. Я замечаю, что смотрю на эту провинцию совсем не такими глазами, какими смотрел во время моего первого посещения. Припоминаю, что тогда я считал ее необыкновенно плоской; но теперь, после скачки по пампасам, мне приходится только удивляться, что могло побудить меня назвать ее плоской. Местность представляет собой ряд неровностей, которые сами по себе совсем невелики, но по сравнению с равнинами Санта-Фе – настоящие горы. Благодаря этим неровностям здесь текут в изобилии маленькие ручейки, а трава – зеленая и роскошная.

17 ноября. Мы переправились через Росарио, глубокую и быструю реку, и, миновав селение Колья, к полудню приехали в Колония-дель-Сакраменто. Мы проделали путь в 20 лье по местности, покрытой чудесной травой, но бедной скотом и населением. Мне предложили переночевать в Колонии, а на другой день поехать вместе с одним господином в его эстансию, где были какие-то скалы из известняка. Город построен на каменистом мысу, примерно так же как Монтевидео. Он сильно укреплен, но укрепления и сам город изрядно пострадали в Бразильскую войну[151].

Город очень старинный: неправильные улицы и окружающие его рощи старых апельсинных и персиковых деревьев придают ему какую-то привлекательность. Любопытны развалины церкви: она служила пороховым складом, и в нее ударила молния в одну из бесчисленных лаплатских гроз. Две трети здания было снесено до самого основания, а оставшиеся руины служат своеобразным памятником соединенным силам молнии и пороха. Вечером я гулял у полуразрушенных стен города. Здесь был главный театр военных действий в Бразильскую войну – войну самую тягостную для этой страны не столько по непосредственным ее результатам, сколько потому, что она породила тьму генералов и других офицерских чинов.

В Соединенных провинциях Ла-Платы насчитывается (правда, не состоит на жалованье) больше генералов, чем в Соединенном Королевстве Великобритании. Эти господа полюбили властвовать и не прочь немножко пострелять. Потому-то здесь всегда много таких людей, которые ждут случая вызвать беспорядки и свергнуть правительство, до сих пор никогда еще не имевшее прочной основы. Впрочем, я заметил и здесь, и в других местах всеобщий интерес к выборам президента, и это мне кажется добрым признаком, говорящим в пользу будущего расцвета этой маленькой страны. Население не требует большого образования от своих представителей; я слышал, как несколько человек спорили о достоинствах депутатов от Колонии, и при этом было сказано, что «хотя они и не деловые люди, но все могут подписать свое имя»; это, по мнению спорящих, должно было удовлетворить всякого разумного человека.

18 ноября. Я поехал с моим хозяином в его эстансию у Арройо-де-Сан-Хуан. Вечером мы объехали имение кругом; в нем было 2 1/2 квадратных лье, и оно лежало в так называемом ринконе[152]: одна сторона выходила к Ла-Плате, а две другие были защищены недоступными для переправы ручьями. Здесь была превосходная гавань для маленьких судов и изобилие мелкого леса, ценившегося как топливо, которым снабжался Буэнос-Айрес.

Я заинтересовался ценой такой крупной эстансии. Тут было 3000 голов крупного рогатого скота (а прокормиться вполне могло бы втрое или вчетверо больше), 800 кобылиц, в том числе 150 объезженных, и 600 овец. Тут было сколько угодно воды и известняка, грубой постройки дом, превосходные коррали и персиковый сад. За все это хозяину предлагали 2000 фунтов стерлингов и он просил надбавить всего только 500 фунтов, но продал бы, вероятно, и дешевле.

Главные хлопоты по эстансии состоят в том, чтобы два раза в неделю сгонять скот в одно место – приручать и подсчитывать. Это, конечно, затруднительно, когда в одном месте собрано 10–15 тысяч голов скота. С делом справляются, пользуясь тем, что скот все время распределяется небольшими стадами по 40—100 голов. Каждое стадо отличают по нескольким особым образом клейменным животным и определяют число голов в нем; таким образом, стоит только потеряться одному животному из десятка тысяч, как будет замечено его отсутствие в одной тропилье. В бурную ночь скот весь перемешивается, но на следующее утро он снова распределяется на тропильи, как накануне; это значит, что каждое животное узнает своих собратьев среди десятка тысяч остальных.

Два раза я встречал в этой провинции быков очень интересной породы, называемой ньята. Судя по наружности они занимают такое же положение относительно остального скота, как бульдог или мопс занимают относительно прочих собак. Лоб у них очень низкий и широкий, конец носа вздернут кверху, а нижняя губа сильно оттянута назад; нижняя челюсть выдается за верхнюю и вместе с тем загибается вверх, а потому зубы всегда открыты. Ноздри сидят высоко и очень широко открыты, глаза навыкате. На ходу они низко держат голову, сидящую на короткой шее; их задние ноги длиннее передних в большей мере, чем у обыкновенного скота. Эти открытые зубы, укороченная голова и открытые кверху ноздри придавали им самое нелепое, самоуверенное и невероятно надменное выражение.

Уже после возвращения в Англию я благодаря любезности моего друга капитана королевского флота Саливена получил череп, который хранится теперь в Хирургическом училище[153]. Дон Ф. Мунис из Лухана любезно собрал для меня все, какие только мог, сведения относительно этой породы. Из его данных вытекает, что лет 80–90 назад эти животные были редки и в Буэнос-Айресе их держали как диковинку.

Всеобщее мнение таково, что порода эта возникла у индейцев к югу от Ла-Платы, где ее считают самой обыкновенной. Даже и по сей день те из этих животных, которых выводят в провинциях, лежащих у Ла-Платы, проявляют свое полудикое происхождение: они легче приходят в ярость, чем обыкновенный скот, а корова легче бросает своего первого теленка, если к ней слишком часто ходят или беспокоят ее. Замечательно, что почти таким же аномальным[154] строением, как у породы ньята, отличается, как сообщил мне д-р Фолконер, крупное вымершее жвачное в Индии, сиватерий.

Порода очень постоянна: бык и корова ньята неизменно производят телят ньята. Бык ньята с обыкновенной коровой или обыкновенный бык, скрещенный с коровой ньята, производят потомство с промежуточными признаками, но все-таки признаки ньяты сильно выражены; по мнению сеньора Муниса, – в противоположность утвердившемуся среди животноводов представлению об аналогичных случаях – существуют самые очевидные доказательства того, что корова ньята, скрещенная с обыкновенным быком, передает свои особенности сильнее, чем бык ньята, скрещенный с обыкновенной породой.

Когда трава на пастбище достаточно высока, ньята щиплет ее, как и обыкновенный скот, языком и нёбом; но во время больших засух, когда гибнет столько животных, порода ньята оказывается в очень невыгодных условиях и могла бы погибнуть, если бы за ней не ухаживали; дело в том, что обыкновенный рогатый скот, как и лошади, может с грехом пополам прокормиться, обрывая губами листья с молодых веток деревьев и с тростника, а ньята этого делать не может, так как губы у нее не сходятся, и потому она, оказывается, гибнет раньше обыкновенного скота.

Этот факт поражает меня как наглядный пример того, как мало способны мы судить по явлениям обыденной жизни о том, какими обстоятельствами, встречающимися только на протяжении долгих промежутков времени, может обусловливаться малочисленность или исчезновение вида[155].

19 ноября. Проехав долину Лас-Вакас, мы переночевали в доме одного северо-американца, который занимался обжигом извести на Арройо-де-лас-Виворас. Утром мы поехали на длинную косу на берегах реки, называемую Пунта-Горда. По дороге мы старались разыскать ягуара. Мы видели множество свежих следов и ходили к деревьям, где, говорят, ягуары точат когти, но спугнуть зверя нам не удалось. Отсюда предстали нашему взору великолепные воды Уругвая. Благодаря прозрачности и быстроте течения эта река по своему виду намного превосходит свою соседку Парану. На противоположном берегу несколько рукавов из этой последней реки впадают в Уругвай, и при свете солнца можно было совершенно ясно увидеть воду двух цветов.

Вечером мы отправились в путь в сторону Мерседеса на Рио-Негро. С наступлением ночи мы подъехали к какой-то эстансии и попросили разрешения переночевать. Это было очень большое имение, в 10 квадратных миль, а владелец ее был одним из крупнейших земельных собственников в стране. Имением управлял его племянник; там был еще один армейский капитан, бежавший на днях из Буэнос-Айреса. Если учесть общественное положение моих собеседников, то нужно признать, что разговор был весьма забавный. Они, по обыкновению, выражали безграничное удивление по поводу того, что земля круглая, и едва могли поверить, что если бы сделать достаточно глубокую дыру, то она вышла бы с другой стороны земли. Они слыхали, однако, о стране, где шесть месяцев светло, а шесть темно и где жители очень высокие и худые! Их интересовали цены и качество лошадей и рогатого скота в Англии.

Узнав, что мы не ловим нашу скотину лассо, они воскликнули: «Ах, так вы пользуетесь одними только боласами!» Представление об огороженных полях было для них и вовсе ново. Под конец капитан сказал, что хочет мне задать один вопрос и будет очень обязан, если я скажу ему всю правду. Я затрепетал при мысли о том, что этот вопрос может оказаться чересчур ученым, но услыхал: «Не правда ли, дамы в Буэнос-Айресе – самые красивые в мире?» Я ответил как настоящий ренегат: «Они так прелестны!» Он присовокупил: «У меня есть еще один вопрос. Носят ли дамы где-нибудь еще в мире такие большие гребни?» Я торжественно заверил его, что не носят. Они пришли в полный восторг. Капитан воскликнул: «Слышите, человек, который видел полмира, говорит, что это так; мы всегда так думали, но теперь знаем наверное». Мое замечательно верное суждение о гребнях и красоте обеспечило мне самый радушный прием; капитан заставил меня лечь в свою кровать, а сам устроился спать на рекадо.

21 ноября. Выехали с рассветом и медленно ехали весь день. Геологическое строение этой части провинции отлично от остальной страны и очень сходно со строением пампасов. Поэтому здесь были громаднейшие заросли чертополоха, а также кардона; впрочем, всю местность можно было бы назвать одной сплошной зарослью этих растений. Оба этих вида растут отдельно, каждое растение совместно со своими сородичами. Кардон доходит лошади до спины, но пампасский чертополох часто бывает выше макушки всадника. О том, чтобы отъехать с дороги хоть на ярд, не может быть и речи; да и сама дорога частично, а кое-где и полностью, зарастает.

Пастбищ здесь, конечно, нет совсем; если корова или лошадь зайдет в заросли, то на некоторое время совершенно пропадает. Поэтому перегонять скот в это время года очень рискованно: когда измученным животным попадается на пути чертополох, они бросаются туда, и больше их уже не увидишь. В этом районе очень мало эстансий, да и те немногие располагаются по соседству с сырыми долинами, где, к счастью, не может расти ни одно из этих всеподавляющих растений. Так как ночь наступила прежде, чем мы добрались до цели нашего путешествия, мы заночевали в жалкой маленькой лачуге, где жили крайне бедные люди. Чрезвычайная, хоть несколько церемонная учтивость хозяина и хозяйки, если принять в соображение уровень их жизни, была просто восхитительна.

22 ноября. Приехали в эстансию на Беркело, принадлежащую одному очень гостеприимному англичанину, к которому у меня было рекомендательное письмо от моего друга м-ра Ламба. Я пробыл здесь три дня. Один раз утром я поехал с моим хозяином к Сьерра-дель-Педро-Флако, миль за двадцать вверх по Рио-Негро. Почти вся местность была покрыта хорошей, правда, грубой, травой, доходившей лошади до брюха; и тем не менее и здесь на пространстве многих квадратных лье вовсе не было скота. Будь населения больше, провинция Банда-Орьенталь могла бы прокормить поразительные количества животных; в настоящее время годовой экспорт кож из Монтевидео составляет три тысячи штук, а значительное количество их потребляется на месте или пропадает впустую.

Один эстансьеро [помещик] говорил мне, что ему часто приходилось посылать большие партии скота на дальнее расстояние, на фабрику для засола, и что уставшую скотину нередко приходилось убивать на дороге и обдирать; но ему никак не удавалось убедить гаучосов есть ее, и каждый вечер они резали на ужин новое животное! Вид на Рио-Негро с Сьерры был живописнее всего, что я видел в этой провинции. Широкая, глубокая и быстрая река вилась у подножия обрывистого каменистого утеса; за ее изгибами следовал пояс леса, а горизонт вдали окаймляла зыбь поросшей низкой травой равнины.

В этих местах я несколько раз слышал о Сьерра-де-лас-Куэнтас, холме, расположенном за много миль к северу. Это название означает «холм бус». Меня уверяли, что там находят громадные количества круглых камешков различных цветов с цилиндрическим отверстием в каждом. Прежде индейцы обыкновенно собирали их, чтобы делать ожерелья и браслеты – пристрастие, кстати сказать, общее как всем диким народам, так и самым культурным.

Я не знал, как нужно понимать эти рассказы, но, когда я упомянул о них в разговоре с д-ром Эндрю Смитом на мысе Доброй Надежды, он рассказал мне, что, как он вспоминает, на юго-восточном побережье Африки, милях в ста к востоку от реки Сент-Джонс[156], ему попадались на взморье среди гравия кварцевые кристаллы, у которых острые края были притуплены трением. Каждый кристалл имел около 5 линий [0,5 дюйма] в диаметре и от 1 до 1 1/2 дюймов в длину. Во многих из них был маленький канал, проходивший насквозь, правильной цилиндрической формы и таких размеров, что через него легко можно было продеть толстую нитку или тонкую струну. Они были красные или бледно-матовые. Туземцам кристаллы такой формы были знакомы.

Я отметил все эти обстоятельства потому, что, хотя в настоящее время не известно ни одного случая кристаллизации в такой форме, сказанное может побудить будущего путешественника исследовать природу этих камешков.

Во время моего пребывания в этой эстансии меня занимали местные пастушьи собаки и рассказы о них[157]. Повстречать во время поездки верхом большую отару овец под охраной одной или двух собак, на расстоянии нескольких миль от жилья и человека, – обычное дело. Меня часто удивляло, как могла установиться такая тесная дружба. Метод воспитания состоит в том, что щенков, пока они еще очень малы, отнимают от матери и приучают к будущим товарищам.

Щенку три-четыре раза в день дают сосать овцу, а также устраивают ему в овчарне гнездышко из шерсти; ему совсем не дают общаться ни с другими собаками, ни с хозяйскими детьми. Кроме того, щенка обыкновенно кастрируют, так что, когда он вырастает, в нем едва ли вообще останутся какие-либо чувства к своим сородичам. В результате такого воспитания у собаки нет желания покинуть отару, и, как другая собака будет защищать своего хозяина, так эта будет защищать овец.

Когда приближаешься к отаре, забавно видеть, как собака тотчас же с лаем выскакивает вперед, а овцы все бегут за ней, не отставая, обступив ее, будто старого вожака-барана. Этих собак также легко выучить приводить отару домой вечером в определенный час. Больше всего хлопот доставляет желание щенят поиграть с овцами: забавляясь таким образом, они иногда самым немилосердным образом гоняют своих бедных подданных.

Пастушьи собаки каждый день приходят к дому за мясом и, как только получат кусок, скрываются, как будто им стыдно за себя. В этих случаях домашние собаки сущие деспоты, и даже самая маленькая из них кинется на пришельца и погонится за ним. Но в ту минуту, как овчарка добежит до отары, она поворачивается и начинает лаять, и тут все домашние собаки пускаются со всех ног наутек. Точно так же целая стая голодных диких собак едва ли отважится когда-нибудь (а кое-кто говорил мне, что этого и вовсе не бывает) напасть на отару, которую охраняет пусть даже один из этих верных пастырей.

Все это кажется мне любопытным примером податливости склонностей у собаки; и все-таки, дикая ли это собака или же прирученная, она питает чувство уважения или страха ко всем животным, подчиняющимся своим стадным инстинктам. Ибо объяснить, почему одна только собака со своей отарой прогоняет диких собак, можно только тем, что последние как-то смутно чувствуют, будто в таком сообществе собака приобретает такую же силу, как объединяясь со своими сородичами.

Ф. Кювье замечает, что все легко приручаемые животные смотрят на человека как на члена их собственного общества и тем самым следуют своему инстинкту стадности. В описанном случае пастушья собака смотрит на овец как на своих собратьев, и это придает ей уверенности, а дикие собаки, хотя и знают, что каждая отдельная овца не только не собака, но и вкусная еда, все-таки до некоторой степени соглашаются с такой точкой зрения при виде отары с пастушьей собакой во главе.

Как-то вечером пришел домидор (объездчик) объезжать молодых лошадей. Опишу его первоначальные действия, потому что, мне кажется, они не отмечались еще другими путешественниками. Табун диких молодых лошадей загоняют в корраль – обширную бревенчатую ограду – и закрывают ворота. Предположим теперь, что человек один, без посторонней помощи, должен поймать лошадь, не знавшую до сих пор ни узды, ни седла, и взобраться на нее.

Я думаю, никто, кроме гаучо, ни за что не сумел бы проделать такой штуки. Гаучо выбирает какого-нибудь уже подросшего жеребца и, пока тот мечется по цирку, бросает лассо так, чтобы захватить обе передние ноги животного. Мгновенно лошадь тяжело опрокидывается, и, пока она бьется на земле, гаучо, не ослабляя лассо, обводит его вокруг одной из задних ног, под самой щеткой, притягивает эту ногу к двум передним и затягивает лассо, связывая таким образом все три ноги. Затем он садится на шею лошади и прилаживает к нижней челюсти крепкую узду без удил, для чего пропускает узкий ремешок через кольца на конце поводьев и окручивает его несколько раз вокруг нижней челюсти и языка.

Далее обе передние ноги стягиваются вплотную крепким кожаным ремешком, завязанным скользящим узлом. Лассо, связывавшее три ноги, снимается, и лошадь с трудом встает. Теперь гаучо, крепко держа узду, укрепленную на нижней челюсти, выводит лошадь из корраля. Если при этом присутствует еще один человек (в противном случае хлопот гораздо больше), он держит животное за голову, пока первый надевает попону и седло и затягивает подпругу. Во время этой операции лошадь от страха и удивления, что ее стягивают поперек тела, то и дело бросается на землю и не хочет подниматься, пока ее не побьют. Когда бедное животное наконец оседлано, оно еле дышит от страха и все в мыле и поту.

Теперь человек, прежде чем сесть верхом, сильно нажимает на стремя, чтобы лошадь не потеряла равновесия, а в тот самый момент, когда забросит ногу на спину животного, дергает скользящий узел, стягивающий передние ноги, и лошадь освобождается. Некоторые домидоры дергают узел, пока животное еще лежит на земле, и, стоя над седлом, дают лошади подняться под собой на ноги. Вне себя от страха лошадь делает несколько бешеных прыжков, а затем пускается во весь опор; вконец измучив ее, человек терпеливо приводит лошадь обратно в корраль, где бедное животное, разгоряченное и едва живое, отпускают на волю.

Больше всего хлопот с теми животными, которые не желают скакать, а упрямо бросаются на землю. Все это дело невероятно трудное, но в два-три приема лошадь бывает укрощена. Однако еще несколько недель на ней нельзя ездить с железными удилами и жесткими кольцами, потому что она должна научиться узнавать волю седока по движению повода, а до того и самая сильная узда ничему не поможет.

Животных в этих странах так много, что человечное обращение с ними не связано тесно с собственной выгодой, а потому, боюсь, с таким обращением здесь едва ли знакомы. Однажды, когда я ехал по пампасам с одним очень почтенным эстансьеро, моя лошадь, утомившись, отстала. Этот человек все время кричал, чтобы я пришпорил ее. Когда же я возразил, что жалко лошадь, ибо она совсем измучена, он воскликнул: «Ну и что же – пустяки – шпорьте ее – это моя лошадь». Мне нелегко было втолковать ему, что я не желаю пользоваться шпорами ради самой лошади, а не в его интересах. Он воскликнул в величайшем изумлении: «Ah, Don Carlos, que cosa!» [«Ах, дон Карлос, что за пустяки!»]. Было совершенно очевидно, что подобная мысль никогда прежде не приходила ему в голову.

Всем известно, что гаучосы – прекрасные наездники. Они не могут себе представить, как это можно свалиться с лошади, что бы она ни вытворяла. По их понятиям, хороший наездник тот, кто может справиться с неукрощенным жеребцом, кто соскакивает на ноги, когда лошадь под ним падает, и способен совершать другие подвиги в этом роде. Я слышал, как один человек бился об заклад, что двадцать раз повалит свою лошадь на землю и девятнадцать раз из них не упадет сам.

Я вспоминаю, как один гаучо на моих глазах ездил на очень упрямом коне; конь три раза подряд поднимался на дыбы так высоко, что со страшной силой опрокидывался навзничь. Человек, с необыкновенным хладнокровием определяя подходящий момент, соскальзывал с лошади как раз вовремя – ни секундой раньше, ни секундой позже; но как только лошадь вставала, человек снова вскакивал ей на спину и, наконец, пустил ее вскачь. Кажется, что гаучосы никогда не напрягают своих мышц.

Однажды я наблюдал хорошего наездника, с которым мы вместе скакали галопом, и думал про себя: «Если только лошадь прыгнет сейчас в сторону, он наверняка упадет – так беспечен он в седле». В тот же миг под самым носом у лошади вскочил со своего гнезда самец-страус; молодая лошадь, как олень, прыгнула в сторону; что же касается человека, то он, можно сказать, только разделил и испуг, и прыжок своей лошади.

В Чили и Перу приучению лошади к узде уделяют большее внимание, чем в провинциях Ла-Платы, и это обусловлено, очевидно, более сложным рельефом местности. В Чили лошадь не считается окончательно объезженной, пока ее нельзя остановить на всем скаку в любом месте, например на плаще, брошенном на землю, или под самой стеной, так что вздыбленное животное задевает стену копытами. Я видел горячего коня, которого всадник, управляя только указательным и большим пальцем, заставил проскакать во весь опор через двор, а затем пустил его описывать очень быстрые круги вокруг столба веранды, так хорошо сохраняя расстояние, что всаднику все время удавалось касаться столба вытянутой рукой. Затем он исполнил полувольт в воздухе и, точно так же вытянув другую руку, стал с поразительной скоростью вертеться в обратном направлении.

Такая лошадь действительно хорошо выезжена, и, хотя на первый взгляд все это может показаться бесполезным, тем не менее дело обстоит далеко не так. Подобная выездка есть не что иное, как доведение до совершенства тех качеств, какие бывают необходимы каждый день. Пойманный на лассо вол иногда начинает быстро кружиться, и, если лошадь недостаточно хорошо выезжена, сильно натянутое лассо пугает ее, и она не вертится вслед за волом подобно оси колеса.

От таких случаев уже погибло много людей: дело в том, что если лассо захлестнется вокруг тела всадника, то сила, с которой тянут животные с противоположных концов ремня, мгновенно перережет человека чуть ли не пополам. На тех же принципах устраиваются скачки: расстояние составляет всего лишь 200–300 ярдов, зато от лошадей требуется стремительность. Скаковых лошадей приучают не только стоять, касаясь копытами черты, но и ставить все четыре ноги вместе, чтобы с первым же скачком полностью вводилась в действие сила задних ног.

В Чили мне передавали рассказ, который, мне кажется, соответствует истине и наглядно показывает пользу хорошо выезженного коня. Один почтенный человек ехал однажды верхом, повстречал двух всадников и в лошади одного из них признал ту, которую у него недавно украли. Он потребовал свою лошадь, но те в ответ вытащили сабли и погнались за ним. Хозяин краденой лошади на своем добром и быстром коне держался лишь немного впереди преследователей; проезжая мимо густого куста, он обогнул его кругом и резко затормозил коня до полной остановки.

Преследователям пришлось пронестись мимо. Тогда он тотчас же ринулся вслед за ними, одному вонзил нож в спину, другого ранил, отнял у умирающего разбойника лошадь и поехал домой. Для таких наезднических трюков необходимы две вещи: очень сильные удила – вроде тех, что у мамелюков, – с силой которых лошадь хорошо знакома, несмотря на редкое их употребление, и большие тупые шпоры, которыми можно пользоваться либо только прикасаясь ими, а то и причиняя острую боль. Я полагаю, что с английскими шпорами, которые колют кожу при самом легком прикосновении, выездить лошадь по южноамериканскому способу было бы невозможно.

В одной эстансии около Лас-Вакаса каждую неделю режут большое число кобыл, чтобы снять с них кожи, хотя цена каждой кожи только 5 бумажных долларов, или около полукроны[158]. На первый взгляд кажется странным, чтобы стоило убивать кобыл ради такого пустяка; но в этой стране считается смешным объезжать кобылу или ездить на ней, а потому они нужны только на развод. Сколько я видел, кобылы используются здесь единственно для вытаптывания пшеничных зерен из колосьев; для этого их гоняют по круглому загону, в котором разбросаны пшеничные снопы.

Человек, который резал здесь кобыл, был знаменит тем, что ловко владел лассо. Он бился об заклад, что, стоя на расстоянии 12 ярдов от входа в корраль, без промаха поймает за ноги любое животное, какое только пробежит мимо него. Был тут еще другой человек, утверждавший, что войдет в корраль, поймает кобылу, свяжет ей передние ноги, выведет ее, повалит наземь, убьет и растянет кожу на кольях для сушки (последняя работа весьма утомительна), – и все это проделает с 22 животными за день, или же за тот же срок убьет и обдерет 50 кобыл. Это был бы колоссальный труд, потому что неплохой работой считается ободрать и растянуть для сушки 15–16 шкур за день.

26 ноября. Я начал свое возвращение напрямик в Монтевидео. Услыхав о каких-то костях гигантских животных на соседней ферме у Сарандиса, маленькой речки, впадающей в Рио-Негро, я поехал туда в сопровождении хозяина, у которого я жил, и купил за 18 пенсов череп токсодона[159]. Череп был найден в целости, но мальчишки выбили из него несколько зубов камнями, а потом стали бросать ими в череп, как в цель. По самой счастливой случайности я нашел на берегу Рио-Терсеро, на расстоянии около 180 миль от этого места, целый зуб, который в точности подошел к одной из лунок в челюсти этого черепа.

Я нашел остатки этого необычайного животного еще в двух местах, так что оно, должно быть, часто встречалось здесь в прошлом. Я нашел также несколько больших кусков панциря гигантского животного, сходного с броненосцем, и часть огромного черепа милодона. Кости этого черепа до того свежи, что, согласно анализу м-ра Т. Рикса, содержат 7 % животных веществ, а на спиртовке горят маленьким пламенем. Количество остатков в отложении грандиозного эстуария, образующем пампасы и покрывающем гранитные породы в Банда-Орьенталь, должно быть необычайно велико. Мне кажется, что, в каком бы направлении ни провести через пампасы прямую линию, она прошла бы через какой-нибудь скелет или кости.

Помимо тех, что я нашел во время моих коротких экскурсий, я слышал еще о многих других, и происхождение таких названий, как «звериная река» и «холм гиганта», совершенно очевидно. Иной раз я слыхал о чудесном свойстве некоторых рек превращать маленькие кости в большие или о том, что, как утверждал кое-кто, кости сами растут. Насколько я знаю, ни одно из этих животных не погибло, как полагали прежде, в болотах или в илистых руслах рек настоящего времени; их кости только вымыты реками, пересекающими ныне подводные отложения, в которых кости были погребены. Мы можем сделать заключение, что вся территория пампасов – одна обширная могила этих вымерших гигантских четвероногих.

К середине дня 28-го [ноября] мы прибыли в Монтевидео, потратив на дорогу два с половиной дня. Всю дорогу местность была чрезвычайно однообразна, только некоторые места были несколько более каменисты и холмисты, чем близ Ла-Платы. Неподалеку от Монтевидео мы проехали через селение Лас-Пьетрас, получившее название от нескольких громадных округленных глыб сиенита. Оно имело довольно привлекательный вид. В этой стране всякую группу домов, окруженных несколькими смоковницами и возвышающихся на 100 футов над общим уровнем, уже следует признать живописной.

* * *

На протяжении последних шести месяцев я имел возможность подметить кое-какие черты характера обитателей этих провинций. Гаучосы, или сельские жители, стоят намного выше тех, кто живет в городах. Гаучо неизменно в высшей степени любезен, вежлив и гостеприимен; мне ни разу не пришлось встретить среди них грубости или негостеприимства. Он скромен как в отношении самого себя, так и в отношении своей страны, но в то же время это живой и бойкий малый. С другой стороны, здесь случается много грабежей и льется много крови; главная причина последнего заключается в обыкновении постоянно носить с собой нож.

Прискорбно слышать, сколько погибает жизней из-за пустячных ссор. В драке каждый из противников старается попасть другому в лицо и поранить ему нос или глаза, о чем нередко свидетельствуют глубокие, ужасные на вид шрамы. Разбои – естественное следствие повсеместных азартных игр, пьянства и непомерной лени. В Мерседесе я спросил двух человек, почему они не работают. Один серьезно ответил, что дни слишком длинны, а другой – что он слишком беден. Громадное количество лошадей и изобилие пищи губят всякую промышленность. Кроме того, существует столько праздников; и опять-таки не будет успеха ни в каком деле, если не начать его, пока луна на прибыли; так что уже по этим только двум причинам пропадает полмесяца.

Полиция и правосудие совершенно бездействуют. Если убийство совершит человек бедный и его схватят, то посадят в тюрьму, а может быть, и расстреляют; но если этот человек богат и имеет друзей, он может быть уверен, что никаких слишком тяжелых последствий для него не будет. Любопытно, что самые почтенные жители неизменно помогают убийце бежать; по-видимому, они полагают, что человек, убивая, грешит против правительства, а не против народа. У путника нет иной защиты, кроме огнестрельного оружия, и только обычай постоянно носить его с собой и препятствует более частым грабежам.

У высших и более образованных классов, живущих в городах, наблюдаются, хотя, быть может, и в меньшей степени, те же хорошие стороны, что и у гаучосов, но они, боюсь, отмечены многими пороками, от которых гаучо свободен. Чувственность, насмешка над всякой религией и открытая продажность – явления здесь далеко не редкие. Почти каждого чиновника можно подкупить. Начальник почтовой конторы продавал фальшивые почтовые марки. Губернатор и первый министр открыто общими силами грабят провинцию. Как только в дело оказывается замешанным золото, никто уж и не ждет правосудия.

Я знал англичанина, который пошел к верховному судье (он говорил мне, что, не зная еще, как в таких случаях действуют, дрожал, входя в комнату) и сказал: «Сэр, я пришел предложить вам 200 (бумажных) долларов (около 5 фунтов стерлингов), если вы в такой-то срок арестуете человека, который надул меня. Я знаю, это противоречит закону, но мой адвокат (такой-то) рекомендовал мне так поступить». Верховный судья благосклонно улыбнулся, поблагодарил его, и еще не наступила ночь, а тот человек уже был в тюрьме. При такой полной беспринципности у многих руководителей страны и при огромном количестве плохо оплачиваемых беспокойных чиновников народ все-таки надеется, что демократическая форма правления будет иметь успех!

При первом знакомстве со здешним обществом поражают две-три особенности действительно замечательные: вежливость и достоинство обращения, господствующие во всех слоях населения, удивительный вкус в одеждах у женщин и равенство всех слоев общества. На Рио-Колорадо с генералом Росасом обыкновенно обедали несколько человек, содержащих мелкие лавчонки. В Байя-Бланке сын майора зарабатывал себе на жизнь изготовлением папирос и хотел сопровождать меня в качестве проводника или слуги в Буэнос-Айрес, но отец боялся отпустить его одного. Многие офицеры в армии не умеют ни читать, ни писать, но все встречаются в обществе как равные. В Энтре-Риос сала состояла только из шести депутатов. Один из них держал простую лавчонку, и это занятие, очевидно, его не унижало. Всего этого и следовало ожидать в новой стране; тем не менее отсутствие дворянства кажется англичанину несколько странным.

Когда говоришь об этих странах, всегда нужно помнить о том, каким образом были они порождены своей чудовищной родительницей – Испанией. В общем, быть может, они скорее достойны похвалы за то, что было сделано, чем упрека в том, что, быть может, упущено. Но нельзя сомневаться в том, что крайний либерализм в этих странах приведет в конце концов к хорошим результатам. Широчайшая терпимость к чужим религиям, забота о средствах воспитания, свобода печати, льготы для всех иностранцев и, в особенности, как я считаю своим долгом отметить, для каждого заявляющего малейшую претензию на ученость – все это будет с благодарностью вспоминать всякий побывавший в испанской части Южной Америки.

* * *

6 декабря. «Бигль» отплыл из Ла-Платы, чтобы никогда более не возвращаться в ее мутные воды. Наш путь лежал к бухте Желания на берегу Патагонии. Прежде чем перейти к дальнейшему, я изложу здесь те немногочисленные наблюдения, которые я сделал в море.

Когда корабль находился в море в нескольких милях от входа в Ла-Плату, а затем против берегов северной Патагонии, нас несколько раз окружали насекомые. Как-то вечером, когда мы были милях в десяти от залива Сан-Блас, воздух, насколько хватало глаз, заполнило огромное множество бабочек, летавших роями или стаями. Даже через подзорную трубу нельзя было найти места, где бы не было видно бабочек. Матросы кричали, что «идет снег из бабочек», и явление это именно так и выглядело. Тут было несколько видов, но в основном бабочки принадлежали к форме, очень сходной с английской Colias edusa [160], но не тождественной ей.

Дневных бабочек сопровождали разноусые бабочки и перепончатокрылые; на палубу сел красивый жук (Calosoma)[161]. Известны и другие случаи, когда этого жука видели далеко в море, и это тем более замечательно, что очень многие Carabidae летают редко или вовсе не летают. День был ясный и тихий, таким же точно был и день накануне; легкий ветерок то и дело менял направление. Следовательно, нельзя предположить, что насекомых занесло ветром с берега, а, наоборот, приходится заключить, что они прилетели сами. Громадные рои Colias на первый взгляд наводили как будто на мысль о перелетах, какие совершает, например, другая бабочка, Vanessa cardui [162]; но присутствие других насекомых указывает на то, что это случай иного порядка, и даже затрудняет его понимание. Перед заходом солнца поднялся северный ветер, от которого, должно быть, погибли десятки тысяч бабочек и других насекомых.

В другой раз, в 17 милях от мыса Коррьентес, я опустил за борт сетку для ловли пелагических животных. Вытащив ее, я с удивлением обнаружил там порядочное количество жуков, и, хотя дело было в открытом море, соленая вода, по-видимому, не причиняла им большого вреда. Некоторые экземпляры я утерял, но те, что сохранил, принадлежали к родам Colymbetes, Hydroporus, Hydrobius (два вида), Notaphus, Cynucus, Adimonia и Scarabaeus.

Сначала я подумал, что этих насекомых принесло ветром с берега; но, когда я рассудил, что из 8 видов 4 относятся к вод-ным и еще 2 также могут быть отчасти к ним отнесены по своим нравам, мне показалось более вероятным, что их отнесла в море маленькая речка, вытекающая из озера близ мыса Коррьентес. Но как бы там ни было, а найти живых насекомых плавающими в открытом океане в 17 милях от ближайшей земли все-таки любопытно. Имеется несколько сообщений о насекомых, занесенных ветром с патагонского берега. Их наблюдали капитан Кук и много позднее капитан Кинг на корабле «Адвенчер».

Причина явления заключается, по всей вероятности, в отсутствии деревьев и холмов, которые могли бы прикрыть от ветра, так что ветер очень легко заносит летающее насекомое в открытое море. Самый интересный из известных мне примеров нахождения насекомых вдали от земли – случай с большим кузнечиком (Acrydium), который залетел на борт, когда с подветренной стороны у «Бигля» были острова Зеленого Мыса, а ближайшая земля, мыс Бланко на берегу Африки, лежала не в том направлении, откуда дует пассат, и до нее было 370 миль.[163]

Когда «Бигль» находился в устье Ла-Платы, снасти несколько раз покрывались пряжей паука, ткущего летучую паутину[164]. Однажды (1 ноября 1832 г.) я внимательнее занялся этим явлением. Погода была ясная, и утром в воздухе носились клочья паутины, будто в осенний день в Англии. Корабль находился в 60 милях от берега, откуда дул постоянный, хотя и легкий, бриз. На клочьях висело огромное множество маленьких паучков темно-красного цвета, длиной около 1/10 дюйма. Их было на корабле, должно быть, несколько тысяч. Едва лишь соприкоснувшись со снастью, маленький паучок всегда оказывался на одной нити, а не на хлопьевидной массе, которая состояла, по-видимому, просто из перепутанных отдельных нитей.

Паучки были все одного вида, но обоих полов; были тут и молодые пауки, отличавшиеся меньшими размерами и более темным цветом. Я не стану приводить здесь описание этого паука, но отмечу только, что, по-моему, он не входит ни в один из родов, установленных Латрейлем. Как только маленькие воздухоплаватели попа?дали на корабль, они развили кипучую деятельность: то бегали взад и вперед, то бросались вниз и вновь подымались по нити, то занимались устройством маленькой и очень неправильной сети в углах между канатами. Они могли свободно бегать по поверхности воды.

Будучи потревожен, паучок поднимал вверх передние ноги, всем своим видом выражая внимание. Только что появившись, они, казалось, томились жаждой и выдвинутыми челюстями жадно пили капли воды; то же самое заметил и Штрак; не следствие ли это того обстоятельства, что маленькие насекомые прошли через сухой и разреженный воздух? Запасы пряжи у них были, кажется, неистощимы. Наблюдая нескольких паучков, каждый из которых висел на отдельной нити, я несколько раз замечал, что легчайшее дуновение ветерка уносит их из виду в горизонтальном направлении.

В другой раз (25-го) я при сходных обстоятельствах еще раз наблюдал тот же вид маленьких паучков: будучи положены на какое-нибудь возвышеньице или взобравшись туда, они приподымали брюшко, выпускали нить, а затем уносились в горизонтальном направлении, но с какой-то совершенно непостижимой быстротой. Мне казалось, будто я различаю, как паучок, прежде чем начать описанные выше подготовительные действия, связывает свои ноги тончайшими нитями, но я не уверен в точности этого наблюдения.

Как-то раз в Санта-Фе мне представилась более удобная возможность наблюдать некоторые аналогичные факты. Паук, длиной около 3/10 дюйма и с виду в общем похожий на Citigrada [165], – следовательно, совершенно отличный от пауков, прядущих летучую паутину, – сидя на верхушке столба, выбросил из своих прядильных желез четыре или пять нитей. Эти нити, блестевшие на солнце, можно было сравнить с расходящимися лучами света; но они были не прямые, а колебались, точно шелковинки на ветру. Они имели больше ярда в длину и расходились из отверстий в восходящем направлении. Затем паук внезапно оторвался от столба и быстро скрылся из виду.

День был жаркий и, казалось, совершенно тихий; однако в жару воздух никогда не может быть настолько спокойным, чтобы не привести в движение такой чувствительный флюгер, как паутину. Если в теплый день смотреть на тень, отбрасываемую каким-нибудь предметом на берег, или же через гладкую равнину на какой-нибудь далекий ориентир, то почти всегда можно заметить, как вверх поднимается поток нагретого воздуха; было замечено также, что эти направленные вверх потоки можно обнаружить по подъему мыльных пузырей, которые в помещении не поднимаются. После этого, я думаю, нетрудно понять, почему поднимаются тонкие нити, выбрасываемые из прядильных желез паука, а затем и сам паук; расхождение же нитей пытался объяснить, кажется, м-р Мёррей их одинаковым электрическим состоянием.

То обстоятельство, что пауков одного и того же вида, но разного пола и возраста несколько раз находили в огромных количествах на расстоянии многих лье от берега прикрепленными к своим нитям, заставляет предполагать, что путешествия по воздуху – характерная особенность этой группы, так же как ныряние составляет особенность водяных пауков (Argyroneta). Следовательно, можно отвергнуть предположение Латрейля о том, что летучая паутина производится без различия молодью нескольких родов пауков. Впрочем, как мы видели, молодь и других пауков обладает способностью совершать воздушные путешествия[166].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.