5

Протест против захвата Наполеоном Ольденбурга действительно мог быть сугубо, так сказать, представительским: данью международным ритуалам. Но Александр постарался испортить жизнь Бонапарту по всей программе. Сначала он выразил возмущение, зная, что результата это не принесёт – оно и не принесло; тогда он сделал Бонапарту предложение, опять же зная, что на него согласия не будет никогда.

Что же предложил Александр?..

Если перевести это с языка дипломатических ухищрений на нормальный русский разговорный, то получится примерно следующее.

Ваше величество! – с невинно-дружеским видом заявил русский император. Да, я готов вникнуть в Ваше положение: Вам необходим контроль над Балтийским побережьем. Понимаю. Потому Бог с ним, с Ольденбургом – но согласитесь, что и меня положение обязывает… Я не могу оставить это просто так, меня не поймут на родине. Поэтому я предлагаю компромисс: передать в подданство России часть герцогства Варшавского! Совсем небольшую часть. Многого нам не надо. Так мы и разрешим это пустяковое недоразумение… Засим остаюсь с совершенным почтением, Ваш друг и брат Александр.

Наверное, он даже улыбался про себя, представляя реакцию Бонапарта. Для того Польша была самым ценным изо всех приобретений, ею он дорожил всего пуще, и ни малейшей мысли не мог допустить о том, чтобы хоть как-то разочаровать поляков – единственный от всей души преданный ему народ. А тут такое изощрённо-оскорбительное предложение!.. Вспыльчивый корсиканец впадал в бешенство и по куда менее значимым поводам, а гнев его выражался иной раз очень причудливо. Александр сам в Эрфурте был свидетелем того, как Наполеон, разъярённый каким-то неподатливым пунктом в переговорах, с размаху швырнул на пол шляпу и растоптал её в блин.

Нужно, правда, сказать, что Наполеон даже в припадках ярости (неподдельной!) сохранял контроль над собой. Пока он истреблял свою легендарную треуголку, Александр бесстрастно и несколько отчуждённо смотрел на эту безобразную сцену, а потом вежливо заявил, что ему, пожалуй, лучше всего удалиться, а разговор продолжить завтра. Наполеон мигом переменился – точно не бесновался только что; и так же вежливо стал просить собеседника остаться.

Поэтому Александр мог улыбаться, предвидя новую адскую пляску Бонапарта, которому, несомненно, ясен подтекст русских предложений: изысканно-ехидное издевательство. И намёк. Если раньше Наполеона одолевали косвенные подозрения насчёт того, что его непростой византийский собрат темнит и лукавит, то сейчас он получил доказательство – правда, по форме тоже косвенное, но по содержанию прямое. Александр из дружеских тильзитско-эрфуртских объятий ушёл.

Впрочем, можно считать, что прямые доказательства были и раньше: в России континентальная блокада действовала с многочисленными прорехами, а в самом конце 1810 года были введены новые таможенные пошлины, сразу сделавшие нерентабельным импорт французских товаров. Наполеон и по этому поводу немало сердился, а Александр резонно оправдывался «защитой отечественного производителя»… Так что, правду сказать, монархи с самого начала своей взаимно-принудительной дружбы сознавали, что когда-нибудь она лопнет, и сумма подтверждений мало-помалу накапливалась. Но Бонапарта особенно уязвило то, что союзник, по-видимому, совершенно сознательно и целенаправленно портил жизнь Французской империи в момент наивысшего напряжения её сил, когда она затягивает последние удавки, наконец-то должные удушить строптивую Британию!..

А в самом деле, возможно было бы так, чтобы Россия и Франция поделили бы континентальную Европу на зоны влияния и держали бы её под контролем с востока и с запада? – вариант, который горячо отстаивал Румянцев и к которому в значительной степени склонялся Сперанский. Возможно ли?..

Нет. Александр был стопроцентно прав. Он угадал характер Наполеона, а соответственно, и его державы. Власть ослепила Бонапарта, и он упоённо смотрел в неё, уже не сознавая, что смотрит в кривое зеркало, видя в нём то, что ему обманно подсказывает своенравная судьба…

Не вышло бы баланса – даже при том, что оба императора на самом деле по-человечески неплохо относились друг к другу. И даже если предположить – маловероятно, но предположим! – что неистовая южная фантазия угомонилась и ограничилась одной Европой, то и в этом случае Бонапартова держава смотрелась бы Вавилонской башней, построенной на песке. У неё не нашлось бы стимулов прочно скрепить разноязыкое царство, обитатели которого, кроме французов и поляков, боялись и ненавидели своего великого, ужасного и вместе с тем в чём-то нелепого и даже забавного властелина.

Но сам-то властелин этого не видел. А когда он с горечью убедился в том, что Россия, числясь в союзниках, тайком стремится максимально ослабить Францию – то он, может быть, и бушевал, швыряя мебель и предметы помельче, но вывод сделал хладнокровно и решительно: Россию надо остановить.

Как?..

Данный текст является ознакомительным фрагментом.