Глава шестая Канун контрнаступления

Глава шестая

Канун контрнаступления

В конце ноября боевые действия на всем советско-германском фронте приняли предельно ожесточенный характер, а под Москвой достигли своего апогея.

Во время ноябрьского оборонительного сражения войска Западного фронта нанесли противнику большие потери, затормозили, а потом и остановили его наступление. Несмотря на значительное превосходство в танках, неприятель не смог прорвать нашу оборону настолько, чтобы выйти на оперативный простор, и был вынужден втянуться прежде всего своими танкомоторизованными соединениями в затяжные бои.

На клинском и солнечногорском направлениях гитлеровцам удалось добиться некоторого территориального успеха и вклиниться между нашими 30-й и 16-й армиями. Однако линия обороны, то выгибаясь вперед, то осаживаясь назад под натиском противника, все же сохранялась как единое оперативное целое.

Инициатива явно переходила к Красной Армии. Советские воины стояли насмерть. «Здесь, — пишет в своих мемуарах гитлеровский генерал фон Бутлар, — вследствие суровых условий зимы и упорного сопротивления русских, пополнивших свои силы за счет свежих войск и рабочих московских предприятий, наступательные возможности немецких войск окончательно иссякли. Наступление на Москву провалилось, намеченной цели на решающем направлении достигнуть не удалось». И в данном случае нельзя отказать врагу в объективной оценке обстановки на фронте под Москвой в тот период.

Бутлар не одинок в подобных высказываниях. Начальник гитлеровского генерального штаба генерал Гальдер вспоминал: «Сам фельдмаршал фон Бок сравнивал обстановку сражения с той, которая имела место в сражении на р. Марна в первую мировую войну, указывая, что «создалось такое положение, когда последний батальон, который может быть брошен в бой, может решать исход сражения». Но «снять какие-либо соединения… 4-й армии для использования их в наступлении северо-западнее Москвы не представляется возможным». Огромные потери понес враг не только в солдатах, но и в командном составе, о чем вспоминает тот же Гальдер: «Некоторыми немецкими пехотными полками командовали обер-лейтенанты, батальонами — лейтенанты. Войска были измотаны и не способны к наступлению».

Только с 16 ноября по 5 декабря 1941 года фашисты потеряли под Москвой пятьдесят пять тысяч убитыми, свыше ста тысяч ранеными; было подбито и сожжено семьсот семьдесят семь танков, уничтожено двести девяносто семь орудий и минометов.

Хотя всем уже было ясно, что дальнейшее наступление немцев неминуемо катится в пропасть, Гитлер, подобно азартному игроку, шел ва-банк.

Необходимых сил для удара по Москве у противника не оставалось, а снять их с северного или южного крыла огромного Восточного фронта он не мог.

К тому времени Красная Армия уже нанесла чувствительные контрудары: 12 ноября под Тихвином, а 29 ноября на юге (был освобожден Ростов). На этих направлениях неприятель, естественно, был вынужден держать внушительные силы.

Весь мир с неослабным вниманием ждал исхода борьбы за Москву. Устоят ли русские? Не сдадут ли они свою столицу? Удастся ли им если не разбить, то хотя бы остановить немецкие войска?

Фашистский генерал Блюментрит в своих воспоминаниях «Утерянные победы» писал, что в те дни «каждому солдату немецкой армии было ясно, что от исхода битвы за Москву зависит наша жизнь или смерть. Если здесь русские нанесут нам поражение, у нас не останется больше никаких надежд».

Перед захватчиками вставал грозный призрак 1812 года.

Уже к 1 декабря они потеряли преимущество в силах на советско-германском фронте и лишь на московском направлении имели некоторое количественное превосходство.

Но при всем этом нельзя было считать, что враг разбит и его можно брать голыми руками. Он еще достаточно силен, особенно в танках.

Фашистское руководство продолжало проводить в жизнь свой разбойничий замысел. Гитлер приказал так окружить Москву, чтобы не мог уйти ни один русский солдат, ни один житель, будь то мужчина, женщина или ребенок. Всякая попытка выхода должна подавляться силой. По его указанию был сформирован специальный инженерный батальон для подрыва Кремля. Фашистские изверги создали даже специальную «Зондеркомандо Москау» для массовых убийств москвичей.

В Берлине готовились трубить в фанфары. В газетах, которым предстояло выйти 2 декабря, Геббельс приказал оставить пустые места для срочных сообщений о взятии Москвы.

Германское информационное бюро писало в начале декабря: «Германское командование будет рассматривать Москву как свою основную цель даже в том случае, если Сталин попытается перенести центр тяжести военных операций в другое место. Германские круги заявляют, что германское наступление на столицу большевиков продвинулось так далеко, что уже можно рассмотреть внутреннюю часть города Москвы через хороший бинокль».

Но наряду с преднамеренно оптимистической оценкой обстановки на советско-германском фронте под Москвой многие руководители немецкой армии здраво смотрели на создавшееся положение. В частности, Гудериан в своих воспоминаниях указывал: «…17 ноября мы получили сведения о выгрузке сибиряков на станции Узловая, а также о выгрузке других частей на участке Рязань — Коломна. 112-я пехотная дивизия натолкнулась на свежие сибирские части. Ввиду того, что одновременно дивизия была атакована русскими танками из направления Дедилово, ее… части не были в состоянии выдержать этот натиск… Дело дошло до паники, охватившей участок фронта до Богородицка. (Следует читать от Дедилово до Богородицка. — Д. Л.)

Эта паника, возникшая впервые со времени начала русской кампании, явилась серьезным предостережением, указывающим на то, что наша пехота исчерпала свою боеспособность и на крупные усилия уже более не способна».

Вплоть до 4 декабря враг пытался еще наступать в центре Западного фронта, в направлении Наро-Фоминска. Однако и здесь он понес большие потери и был отброшен в исходное положение.

Но обстановка явно менялась в нашу пользу. В небезызвестной уже читателю книге «Роковые решения» генерал Блюментрит отмечал: «2 декабря… только разведывательному батальону 258-й пехотной дивизии удалось найти брешь в обороне русских. Он… едва не достиг юго-западной окраины Москвы. Однако рано утром 3 декабря его атаковали русские танки и отряды московских рабочих. Фельдмаршал решил приостановить наступление, перспективы которого в создавшейся обстановке стали безнадежными… Войскам 4-й армии, находившимся южнее шоссейной дороги, было приказано отойти на свои прежние позиции, расположенные за р. Нара».

Еще с осени советское командование начало разрабатывать план зимней кампании 1941 года. Как главная стратегическая задача Красной Армии предусматривалась ликвидация угрозы, нависшей над Москвой, затем деблокирование Ленинграда и закрытие ворот на Кавказ. В соответствии с этой целью Ставка в конце ноября передала Западному фронту три резервные армии, девять стрелковых и две кавалерийские дивизии и значительное количество вооружения.

Фронт стал пополняться не только личным составом, но и улучшенным вооружением, особенно танками Т-34. Шло оснащение войск автоматическим оружием (ППШ).

Организационно окрепли части и соединения. Воины закалялись в борьбе с сильным врагом. Командный состав накапливал опыт управления подразделениями, частями и соединениями в сложной обстановке боя.

Защитникам столицы помогала вся страна. Только на московских предприятиях было отремонтировано и передано Западному фронту двести шестьдесят три орудия, сто семьдесят пулеметов, пятнадцать тысяч винтовок, двадцать четыре бронепоезда, две тысячи грузовых автомашин. Трудящиеся столицы изготовили и передали на фронт 20900 ватных телогреек, 16400 суконных шаровар, 264400 пар зимних перчаток и много других предметов зимнего обмундирования.

Советские войска наносили сокрушительные удары по наседающему врагу, но и сами несли значительные потери. В полках 30-й армии, например, насчитывалось по сто пятьдесят — двести бойцов; 58-я танковая дивизия почти полностью потеряла боеспособность и была переформирована в танковую бригаду; 107-я мотострелковая была сведена в два малочисленных полка. Аналогичное положение сложилось и в войсках других армий Западного фронта.

Обстановка создавалась крайне сложная. Для перехода в контрнаступление сил было мало: стратегические резервы только еще формировались на Урале и в Сибири.

30 ноября штаб армии во главе с Г. И. Хетагуровым готовил предложение по закреплению обороны. Наш сосед слева — 1-я Ударная армия — продолжал сосредоточиваться восточнее Дмитрова. По приказу командования фронта 1-й Ударной армии передавался плацдарм на западном берегу канала Москва — Волга, в районе Дмитрова. А в район южнее города начали прибывать соединения 20-й армии. Поступало пополнение и в 16-ю армию. На левый фланг Западного фронта подходила новая, 10-я армия.

Частые снегопады и облачность мешали противнику вести воздушную разведку, нам же это было на руку.

Поздно вечером 30 ноября, будучи на КП, мы услышали сильный взрыв со стороны Дмитрова. Это саперы 1-й Ударной взорвали в городе мост через канал. Галицкий добился-таки своего…

1 декабря меня и члена Военного совета Н. В. Абрамова вызвали в штаб Западного фронта. Приехали в Перхушково.

Командующий фронтом генерал армии Г. К. Жуков ознакомил нас с замыслом Ставки Верховного Главнокомандования и Военного совета Западного фронта. Предстояла наступательная операция большого масштаба, конечная цель которой — разгром немецко-фашистских полчищ под Москвой.

30-я армия должна нанести главный удар по 3-й танковой группе немцев. Для выполнения этой ответственной задачи к нам в армию должны были подойти пять — шесть свежих сибирских и уральских дивизий. Операцию следовало подготовить в строжайшем секрете и в предельно короткие сроки.

Начальник штаба фронта генерал-лейтенант В. Д. Соколовский изложил подробный план контрнаступления. Для разгрома фашистских войск северо-западнее и юго-западнее Москвы создавались две группировки: северная, включавшая 30-ю, 1-ю Ударную, 20-ю и 16-ю армии, и южная в составе 10-й и 50-й армий и Отдельного кавалерийского корпуса. Остальным армиям фронта на первом этапе контрнаступления поручалось наносить удары местного характера.

30-й армии предстояло, наступая от Волжского водохранилища на Клин, ударить во фланг и тыл танковой группировке противника и во взаимодействии с 1-й Ударной армией и войсками левого крыла Калининского фронта окружить и разгромить клинско-рогачевскую группировку гитлеровцев.

Начало наступления ориентировочно планировалось на 5 декабря.

В Дмитров мы с Н. В. Абрамовым возвращались в приподнятом настроении. Скоро и на нашей улице будет праздник. Времени было в обрез. Не теряя ни минуты, еще в пути начали обсуждать план операции. Вскоре в штаб 30-й армии пришла письменная директива командующего Западным фронтом, содержавшая в основном уже известный нам план контрнаступления, но с некоторыми уточнениями.

За два-три дня мы должны были спланировать операцию, дать приказ войскам, довести конкретные задачи до командиров всех соединений и отдельных частей, принять новые прибывающие дивизии, скрытно сосредоточить их, своевременно вывести в исходные районы. Вся эта работа ложилась на плечи командиров, начальников штабов и политорганов всех ступеней. Здесь нас подстерегали свои трудности, присущие именно 30-й армии. Штаб армии и политотдел были сформированы из офицеров-пограничников, имевших хорошую тактическую выучку и боевой опыт, но недостаточную оперативную подготовку. Поэтому наряду с планированием операции нужно было обучить офицеров полевого управления армии искусству подготовки и проведения контрнаступления большого размаха.

Готовя войска к наступлению, мы продолжали укреплять оборону, что, как известно, очень трудно. К тому же дивизии, ожидавшиеся из Сибири и с Урала, находились еще в пути.

Член Военного совета Н. В. Абрамов, начальник штаба армии Г. И. Хетагуров, начальник артиллерии Л. А. Мазанов, начальник политотдела Н. И. Шилов, начальники родов войск и служб — словом, весь коллектив полевого управления армии трудился с огромным подъемом, разрабатывая план операции.

Следовало выбрать направление главного и вспомогательного ударов, определить сроки начала наступления, рубежи и сроки выхода дивизий; оперативное построение армии (первый эшелон, второй эшелон и резервы); ближайшие и последующие задачи войскам (к исходу каждого дня) и направления их дальнейшего наступления; применение средств усиления (артиллерия, танки); сроки артиллерийской и авиационной подготовки; за сколько часов до начала наступления занять исходное положение; снабжение боеприпасами, горючим и продовольствием; политическое обеспечение предстоящей операции и некоторые другие вопросы.

«Другие» вопросы тоже были непросты. Предстояло, в частности, решить, какую дивизию и куда назначить (в первый или во второй эшелон); дать полосы для их наступления; определить, кого иметь в резерве и т. п.

На первый взгляд это кажется нехитрым делом: посмотрел таблицу укомплектования и решай. В действительности все значительно сложнее. Нужно учитывать моральное состояние войск, партийную и комсомольскую прослойку в частях и подразделениях, подготовленность командного состава, когда и где были сформированы дивизии, проводились ли в них учения перед отправкой на фронт и сколько, наконец, время их прибытия.

После всестороннего обсуждения Военный совет армии выработал замысел и утвердил план наступления, подготовленный штабом и начальниками родов войск. Главный удар должен быть нанесен на Клин — с плацдарма Иваньково — Конаково — Большие Ручьи — Раменье (пять — двенадцать километров южнее Волжского водохранилища) — во фланг и тыл 3-й танковой группе противника силами четырех стрелковых дивизий, прибывающих с Урала и из Сибири. Был избран наиболее слабый участок врага, где оборонялись весьма потрепанные 36-я моторизованная и 86-я пехотная дивизии. В первый эшелон наметили: 371, 365 и 379-ю дивизии, 8-ю и 21-ю танковые бригады. 363-ю дивизию решили держать во втором эшелоне, так как прибытие ее ожидалось позже других.

185-я и 46-я дивизии выдержали оборону в тяжелых боях и потому были в значительной мере ослаблены. Им поручалось обеспечивать правый фланг ударной группировки. В первый день их части демонстративными действиями должны были помешать противнику снимать с этого участка свои войска и перебрасывать их против наших основных сил, наступающих на Клин. На второй день 185-й и 46-й дивизиям предстояло перейти в наступление.

Вспомогательный удар решено было нанести из района севернее Дмитрова, в направлении Рогачево — Клин. С этой целью 348-я стрелковая дивизия, прибывавшая из Сибири, 18-я и 24-я кавалерийские дивизии и 923-й стрелковый полк 251-й стрелковой дивизии [33], взаимодействуя с главной группировкой армии и частями 1-й Ударной, должны были овладеть Рогачевом, а затем продолжить наступление на Клин.

Для развития оперативного успеха создавалась подвижная группа в составе 107-й мотострелковой и прибывающей 82-й кавалерийской дивизий (комдив-82 Горин). Им придавался 145-й отдельный танковый батальон майора Савченко. Общее командование группой поручили генерал-майору П. Г. Чанчибадзе.

К вечеру 2 декабря из Сибири прибыли первые части 365-й стрелковой дивизии. Ей, как уже говорилось, предстояло наступать в первом эшелоне армии.

— Давайте съездим к сибирякам, — предложил я Абрамову.

На месте выгрузки встретились с командиром дивизии полковником М. А. Щукиным и военкомом полковым комиссаром А. Ф. Крохиным. Выслушав их доклад, пошли знакомиться с бойцами и командирами прибывшего полка. Настроение у них было хорошее: они горели желанием вступить в бой. Сказав Щукину, что мы решили поддерживать его дивизию 8-й танковой бригадой, посоветовали встретиться с комбригом и договориться о взаимодействии.

— Используйте случай и позаимствуйте боевой опыт, — подсказал Николай Васильевич Абрамов.

Через час я выехал в штаб армии, а член Военного совета остался в дивизии, чтобы договориться с Крохиным об организации партийно-политической работы в связи с полученной задачей.

В штабе армии я узнал, что другие дивизии задерживаются в пути: немцы усиленно бомбили шоссейные дороги и железнодорожную магистраль. Срок наступления приближался. Возник вопрос: просить командование фронта об отсрочке наступательной операции или начинать действовать имеющимися силами.

По закрытой связи меня вызвал к аппарату генерал-лейтенант В. Д. Соколовский.

— Как идет подготовка к наступлению? — спросил он.

— План операции составлен, но нас беспокоит задержка эшелонов с войсками. Нельзя ли ускорить их прибытие? Просим также усилить нас зенитными средствами.

— Будем принимать меры.

Я поделился своими сомнениями о возможности начала операции 5 декабря и попросил его совета насчет отсрочки.

— Нужно все тщательно взвесить, — ответил Соколовский.

Собрался Военный совет армии. Были приглашены командиры и комиссары стрелковых, кавалерийских, моторизованной дивизий и танковых бригад. В ходе обсуждения мнения разошлись. Одни говорили о риске наступать только с ослабленными силами, не дождавшись свежих резервов, и предлагали отодвинуть начало наступления на пять — шесть дней. Это мнение настойчиво отстаивал начальник артиллерии Л. А. Мазанов. «Нельзя наступать без достаточного количества артиллерии, тем более при наличии у противника большого количества танков», — доказывал он. Некоторые командиры и военкомы также склонялись к этой точке зрения (комдив 365-й стрелковой Щукин, комдив 18-й кавалерийской Иванов). Другие считали, что отсрочка наступления позволит неприятелю укрепиться и подтянуть резервы. Тогда нам будет очень трудно прорвать оборону немцев, тем более что танков у нас мало, а у гитлеровцев их сотни. Это соображение упорно доказывал П. Г. Чанчибадзе. И тоже имел поддержку. Аргументы Мазанова и Чанчибадзе не лишены были логики.

Настал самый трудный и ответственный момент для командующего армией — надо было принять окончательное решение. Все мнения выслушаны, теперь твой черед, командарм!

Вернувшись в землянку, я вновь пригласил члена Военного совета и начальника штаба армии. По их лицам сразу понял, что они тоже ждали этого разговора, хотели еще раз подумать вместе со мной.

Прикинули, когда можно ожидать подхода примерно половины свежих сил, особенно артиллерии. Ведь нам наверняка придется иметь дело с танковыми и моторизованными частями противника. Важно было срочно узнать и о ближайших планах гитлеровцев и какие силы у них на подходе. Но независимо от того все же мы решили просить командование фронта об отсрочке контрнаступления хотя бы на один день.

Приказав Чанчибадзе и Виндушеву сегодня же ночью во что бы то ни стало достать «языка», я пошел немного отдохнуть. Но заснуть не мог. Вышел из землянки на воздух — усталость несколько прошла.

Мороз крепчал. На фронте без перемен. Лишь со стороны переднего края доносилась редкая перестрелка, небо прочеркивали ракеты. Откуда-то с высоты слышался то замирающий, то вновь нарастающий протяжный гул «юнкерсов».

Под утро мне доложили:

— Товарищ командарм, ваш приказ выполнен, захвачено шесть пленных, среди них два младших командира! «Языки» доставлены в штаб армии.

Иду допрашивать пленных. Вид у них довольно потрепанный, однако держатся нагло. И все же в ходе допроса они показали, что немцы лихорадочно укрепляют свою оборону, но о подготовке нашего контрнаступления не подозревают. О подходе своих свежих сил пленным ничего не известно.

Следовательно, откладывать начало контрнаступления на пять — шесть дней нецелесообразно. Даже если к началу наступления подойдут не все войска, не страшно. Было бы неправильным в первый день наступления вводить все силы сразу. Нужно использовать внезапность с последующим наращиванием удара.

Перепроверка сведений, полученных от пленных, через другие каналы подтвердила их правильность.

Однако нельзя было впадать в крайность, рисковать следовало с умом.

Напомню читателю, что готовились мы к контрнаступлению в очень сложной обстановке. Нужно одновременно закреплять оборону и готовиться к наступлению, а основные силы еще не подошли. Танков у нас всего двадцать, из них половина легкие — Т-26. По артиллерии могли создать плотность всего двадцать пять — тридцать орудий на километр фронта, учитывая даже 45-миллиметровые пушки. Кроме того, нужно готовить офицеров штабов армии и дивизий к организации наступления.

К 5 декабря сил у нас было явно недостаточно, а на следующий день могли уже иметь по два полка от каждой из трех новых дивизий. Это сильный ударный кулак. К 7 декабря должны были прибыть и третьи полки, которые потребовались бы лишь на второй день. Взвесив все обстоятельства, Военный совет армии попросил разрешения у командования фронта начать наступление 6 декабря. Просьба была удовлетворена.

Теперь оставалось уточнить свой прежний план.

Вместо 379-й дивизии, немного запаздывавшей, решили взять 82-ю кавалерийскую из подвижной группы. В группе Чанчибадзе оставить пока только 107-ю дивизию, усиленную танковым батальоном, а с прибытием 379-й стрелковой дивизии обстановка покажет, как действовать дальше.

Отказались мы и от артиллерийской подготовки перед началом наступления. Это было довольно необычное решение. А руководствовались вот чем. Конкретных целей для артиллерийской подготовки было мало. Противник опирается на узлы сопротивления, организуя их в населенных пунктах. Да и с боеприпасами у нас не густо. В этих условиях для поддержки наступающей пехоты выгоднее иметь дивизионы, батареи, даже отдельные орудия непосредственного сопровождения, иначе говоря, бить неприятеля орудиями прямой наводки.

Важно было свести на нет преимущество противника в танках и авиации, навязать ему свою волю, принудить сражаться оружием ближнего боя — пулеметом, автоматом, винтовкой, гранатой и даже врукопашную — словом, тем, чем мы были тогда сильны.

А в данной обстановке этого можно было достигнуть только ночью. Вот тут-то и пригодятся охотничьи навыки, стойкость сибиряков и уральцев.

И мы решили начать наступление ночью. Исходили из того, что атака пехоты против танков в условиях хорошей видимости не сулит успеха: пехоту просто перебьют. А в темноте вражеские танки не смогут постоянно вести прицельный огонь. К тому же и завести боевые машины будет трудно (мы знали, что немецкие танки не имеют системы подогрева). Нелегко будет противнику распознать силы наступающих. Да и авиация в это время суток слепа. Словом, ночь — союзник смелых и умелых. А сибирякам смелости и умения не занимать.

Подсчитав свои силы и ориентировочно прикинув силы противника, получили примерно такое соотношение: на направлении главного удара в десятикилометровой полосе мы имели двадцать стрелковых батальонов, двести шестьдесят пять орудий и минометов, двадцать танков, а противник — десять стрелковых батальонов, сто пятьдесят орудий, сто пятьдесят танков. Таким образом, в пехоте и в артиллерии на нашей стороне почти двойное превосходство, но по танкам враг был сильнее в семь — восемь раз. Рассуждая математически, наступать при таком соотношении сил нельзя. Военная наука требовала: при наступлении на участке главного удара иметь не менее чем тройное превосходство над противником. Так нас учили в свое время в академиях. Но в жизни часто бывало по-другому…

Вспомнились бои в 1919 году под Воронежем. В кавалерийском корпусе С. М. Буденного, где я тогда служил, — всего две дивизии — 4-я и 6-я, обе из добровольцев, а у белогвардейцев шесть дивизий, то есть в три раза больше. Но мы сражались за правое дело, за интересы трудящихся. И мы победили! Вот как бывает в действительности.

В ротах и батальонах 30-й армии ночью шли занятия. Отрабатывалось движение бойцов в наступлении, особенно взаимодействие между пехотой, артиллерией и танками ночью и днем. Времени было очень мало, и сделать удалось далеко не все.

В бою, особенно ночном, бойцу важно чувствовать плечо соседа. Это подсказывало, что наступать надо цепью. А такой тактике, начиная с тридцатых годов, у нас не учили ни тех, кто уходил в запас, ни тех, кто оставался в кадрах. Непонятно было, почему выбросили из уставов, например, боевой порядок «цепью» для взводов, рот, батальонов, позволявший командиру видеть свое подразделение в наступлении, а бойцам — дружнее идти в атаку. «Цепь» заменили боевыми порядками «стайкой», «змейкой», «клином», по существу, изолированными, разрозненными группками. Авторы наставлений объясняли нам, что при таком построении меньше будет поражений от огня противника. Теоретически все вроде бы правильно… Осудили тогда некоторые теоретики и сплошные траншеи, окопы, ходы сообщения. Вместо них ввели индивидуальные «ячейки», разбросанные в шахматном порядке и оторванные друг от друга. Аргументировали это новшество так: наш боец стал сознательным, он будет стойко сражаться в индивидуальном окопе, и потерь понесем меньше. На практике же «ячейки» не позволяли командиру отделения, взвода, роты наблюдать за действиями своих подчиненных, а стало быть, и надежно управлять подразделением в обороне и при переходе в атаку. Немало потерь несли мы от этих нововведений.

Опыт войны настойчиво требовал вернуться к старым боевым порядкам, возродить, в частности, наступление «цепью», а в обороне иметь сплошные окопы и траншеи. Так мы и поступили: этому стали учить командиров и бойцов. И не раскаялись, что наряду с новым использовали и неоправданно отметенное полезное старое. Кстати, немного позднее эти положения были снова узаконены нашими уставами.

К слову сказать, некоторое время назад в печати промелькнули высказывания, будто с появлением ракет и ядерного оружия танки стали не нужны, так как они, дескать, горят.

Спору нет, атомное оружие обладает огромной разрушительной и уничтожающей силой. И все же боевые задачи могут успешно решаться на поле боя только при тесном взаимодействии всех видов вооруженных сил. Поэтому нет никаких оснований принижать значение танковых соединений, являющихся и в современных условиях основой сухопутных войск.

…В один из дней, когда 30-я армия готовилась к контрнаступлению, к нам приехал начальник политуправления Западного фронта В. Е. Макаров. Начальник политотдела армии Н. И. Шилов рассказал ему, что в полках не проходит ни одного партийного собрания, где не разбирались бы заявления бойцов и командиров о вступлении в партию, о том, как дружно вливается молодежь в ряды ленинского комсомола.

Начальник политуправления побывал во многих частях, беседовал с бойцами и командирами, а перед отъездом подвел итоги своих наблюдений в штабе армии:

— Вы будете действовать в составе группировки, наносящей главный удар. Задача очень ответственная. От того, как ваша армия выполнит приказ, в значительной степени будет зависеть успех всего контрнаступления Западного фронта. Клин должен быть взят в первые же дни. Это важный узел железной и шоссейных дорог.

Весьма большое значение Военный совет армии придавал партийно-политической работе в частях. Армейская и дивизионные газеты рассказывали о боевом опыте, приводили примеры героизма и отваги бойцов и командиров в последних сражениях под Москвой, помещали материалы о самоотверженном труде жителей столицы.

Часто бывали в наших войсках корреспонденты центральных газет. Солдатское спасибо им за это, а особенно спецкору «Правды» Л. Н. Толкунову, военному журналисту В. П. Гольцеву и писателю Ираклию Андроникову.

С наиболее характерными боевыми эпизодами знакомили новичков наши агитаторы.

В подразделениях с огромным интересом слушали рассказы о том, как удалось комсомольцу Качанову из 185-й стрелковой дивизии истребить тридцать пять фашистов, а командиру танкового взвода лейтенанту Стропину подбить из засады пять вражеских танков, как сжег шесть немецких боевых машин командир танка Андронов, как сапер 20-го запасного полка Клочков установил в тылу врага противотанковые мины, на которых подорвалось пять танков, а командир взвода мотоциклетного полка Архангельский один захватил пятерых гитлеровцев…

Зашли как-то мы с Н. В. Абрамовым к начальнику политотдела армии. Напряженно работал он в эти дни. Н. И. Шилов всегда был там, где решались наиболее трудные задачи. Забегая несколько вперед, скажу, что в ходе начавшегося контрнаступления Н. И. Шилов был ранен, но остался в строю, ехать в госпиталь наотрез отказался. Многие видели его в передовых частях во время боев под Рогачевом и Клином…

В землянке у Шилова застали его помощника по комсомолу Цыганкова и редактора армейской газеты «Боевое знамя» Лаврухина. Оба только что вернулись из 365-й и 371-й стрелковых дивизий и оживленно делились впечатлениями о том, как энергично готовят бойцов к контрнаступлению военкомы А. Ф. Крохин и И. И. Новожилов.

Н. И. Шилов рассказал нам о творчестве армейских литераторов, сочинивших песню о бронепоезде «Илья Муромец» и его командире капитане Еремине. Хорошая это была песня, зовущая к бесстрашию и отваге.

Цыганков сообщил, что в тот день в 371-й дивизии беседу с только что прибывшими воинами проводила ветеран нашей армии Катя Новикова.

Все мы хорошо знали Катю. Много говорили в ту пору об этой отважной девушке. Имя ее стало легендарным в нашей армии, а Кате тогда было неполных восемнадцать…

В стрелковый полк Катя Новикова прибыла вместе со своими московскими подругами Олей Морозовой и Люсей Канторович. Всех трех назначили сандружинницами в одну часть, но в разные батальоны.

Катя быстро научилась стрелять не только из автомата, но и из пулемета. И била врага умело, ни в чем не уступая мужчинам. Много гитлеровцев уничтожила храбрая девушка. Быстро нашла она свое настоящее призвание: быть бойцом, а не медицинской сестрой. Поняв, стала мечтать о военном училище. Одно огорчало: не было у нее громкого голоса, который необходим командиру в атаке… И все же мечта нашей Кати осуществилась, правда, несколько позже. Закончив войну в 1945 году командиром стрелковой роты, кавалером ордена Красного Знамени, девушка поступила в Военный институт иностранных языков. Сейчас подполковник Е. С. Новикова продолжает службу в Советской Армии.

4 декабря начали разгружаться первые эшелоны 348-й дивизии сибиряков: 1170-й стрелковый полк майора А. А. Куценко и 1172-й полк майора Захарова. С ними прибыли командир дивизии полковник А. С. Люхтиков, военком полковой комиссар К. В. Грибов и начальник штаба майор Я. Ф. Иевлев. Остальные части дивизии ожидались 6 и 7 декабря.

Время клонилось к вечеру, быстро наступали сумерки. Мы с Абрамовым решили, не откладывая, познакомиться с полком Куценко. В одной из рот я, как бы невзначай, спросил:

— Что скажете, братцы, если начать наступать не днем, а ночью?

— Это дело нам знакомо, товарищ генерал, — ответил солдат Ковригин. — В тайге часто приходилось охотиться ночью, и не было случая, чтобы головой бились о пихту.

Навсегда запомнился мне этот солдат, стоявший в центре пятерки. Немногословный крепыш, внушительного вида, он как бы олицетворял дружный коллектив сибиряков.

Самое благоприятное впечатление оставили командиры и комиссары, с которыми довелось побеседовать, особенно Люхтиков, Куценко и военком полка старший политрук П. Д. Хархота. По моей просьбе Люхтиков вкратце рассказал, как шло формирование его дивизии.

— Срок для формирования дали жесткий — всего две недели. Люди приходили прямо с заводов, фабрик, из сельской местности. Почти все добровольцы. Народ замечательный, только с военными знаниями дело обстояло слабо: большинство ушли в запас лет десять тому назад. А опытных командиров у меня почти не было, лишь единицы бывалых фронтовиков попали в дивизию из госпиталей после выздоровления. Их и назначили инструкторами. Они подготовили командный состав, а уже затем командиры рот и взводов приступили к обучению бойцов.

Была и еще одна трудность, не меньшая, чем первая: не хватало оружия. Как обучать бойцов? Детали учебного оружия пришлось сделать из… дерева, и все же занимались день и ночь. За неделю удалось обучить новичков элементарным навыкам обращения со стрелковым оружием. Командирам взводов, рот, батальонов одновременно прививались навыки организации разведки, ведения наступательного и оборонительного боя, показывались приемы самоокапывания и маскировки, а они, в свою очередь, обучали бойцов. Прошла еще неделя. Наши подразделения стали уже выглядеть более или менее по-военному. Перед самым отъездом провели дивизионное учение на местности в условиях, приближенных к боевым. Но даже в вагонах, по пути на фронт, наши воины продолжали занятия и, конечно, с нетерпением ждали, когда им вручат настоящие боевые винтовки и автоматы.

В те дни стояли сильные морозы. В вагонах имелись печки-времянки, но дров недоставало. За два дня до прибытия к месту выгрузки в эшелоне появились квартирьеры из 30-й армии. Они сообщили, что сразу после прибытия весь личный состав получит оружие. Велика была радость бойцов. «Вот теперь-то доучимся владеть настоящим оружием», — говорили они, бросая в огонь деревянные макеты. В вагонах сразу стало теплее…

Трудно что-либо добавить к рассказу комдива Люхтикова. Сибиряки действительно сделали все, что могли, и показали чудеса храбрости и отваги.

В таких же сложных условиях формировались 371-я и 379-я стрелковые дивизии, о чем обстоятельно рассказали начальник штаба 371-й подполковник Иван Фомич Щеглов и командир 379-й полковник Владимир Афанасьевич Чистов.

Дивизии, прибывшие с Урала и из Сибири, естественно, не имели всего того, что было положено. В частности, у них не хватало очень важного: орудий и минометов, особенно в 348-й и 365-й дивизиях. Чтобы оказать помощь в подготовке наступления, в части срочно выезжали представители командования, штаба и политотдела армии. В один из дней мы с Н. И. Шиловым присутствовали на занятиях в 371-й дивизии генерал-майора Чернышева. Стрелковые роты 1231-го полка майора Борданова проводили при нас учения совместно с танками и орудиями непосредственного сопровождения.

Подойдя к одному из бойцов, я заметил, что он держит при себе флакончик и аккуратно завернутый кусок пакли.

Я спросил:

— Зачем вам это?

И вот что услышал в ответ.

— Морозы стоят, товарищ генерал. Смазка затвора может застыть. Поди тогда, постреляй… А мы затвор паклей с керосинчиком протрем — как по маслу ходить будет. У нас, у охотников, такой обычай: идем в тайгу, обязательно керосин и паклю прихватываем. Тогда уж зверь от ружья никуда не убежит! А теперь, думаю, и фашист тоже не уйдет…

Я заинтересовался и задал вопрос командиру полка:

— А есть ли это у других?

— Все имеют, — в один голос ответили Борданов и комиссар полка батальонный комиссар Седов.

Очень хорошее впечатление произвели на нас командир и комиссар полка.

Помню, в той же дивизии я спросил командира батальона капитана Солдатова:

— Как будете выдерживать направление, если батальону придется наступать ночью?

— По компасу определю азимут, — улыбнувшись, ответил капитан. Весь его вид говорил: «Нашел простака! Кто же не знает таких элементарных вещей».

— Компас компасом. Ну, а если вас ранят? На войне всякое бывает… Как выйдет из положения командир, который вас заменит? Да и вообще, в ходе боя не всегда удается возиться с определением азимута. Как вам кажется?

Вопрос всерьез озадачил комбата, да и не только его.

Вернувшись в штаб, мы с товарищами долго размышляли о том, как помочь подразделениям выдержать направление ночью на незнакомой местности. Посоветовавшись с командиром 348-й дивизии А. С. Люхтиковым, начальником штаба 371-й дивизии подполковником И. Ф. Щегловым и с начальником оперативного отдела штаба армии полковником М. М. Бусаровым, решили: зажигать по два костра в тылу каждого наступающего в первом эшелоне батальона, чтобы костры находились в створе направления движения, на расстоянии около километра один от другого. Если командир, оглянувшись, увидит два огня совмещенными в одной плоскости, значит, направление движения выдержано. Если же два огня будут видны порознь, значит, сбились с курса.

Г. И. Хетагуров предложил, кроме того, выделить в наступающие головные батальоны по одному — два командира, хорошо знающих местность. Так и сделали[34]. Не ограничиваясь этим, некоторые командиры полков успешно использовали в качестве проводников и местных жителей-добровольцев.

Каждому командиру взвода, роты, батальона было дано указание иметь по два заместителя.

Рекомендовано также взять на учет расторопных младших командиров, которые в случае необходимости могли бы командовать взводами во время боя.

Дивизии продолжали прибывать, а времени до начала наступления оставалось чуть больше суток. Проверялись последние разведданные о противнике и степень готовности наших частей и подразделений уже в исходном положении.

Вечером 4 декабря я зашел в одну из землянок 211-го кавалерийского полка 82-й дивизии. Встретили меня командир полка майор Конюк и военком батальонный комиссар Сергеев. Невысокий старшина вслух читал передовую статью вышедшего накануне номера «Известий». У меня сохранилась эта газета. Вот слова, которые с напряженным вниманием слушали в тот момент бойцы:

«Пусть проверяет нас время, борьба, — ее тяготы и невзгоды не согнут и не сломят нас. Золото очищается в огне, сталь закаляется в огне, человек раскрывается в огне борьбы. Пройдут годы, и, когда наши дети или внуки спросят нас: — Что ты делал в дни Отечественной войны? — каждый из нас, современников Великой Отечественной войны, должен иметь право ответить, гордо подняв голову: — Я исполнял свой долг, я бился вместе с народом, я отдавал борьбе все силы свои, все способности и все умение свое, я внес свою лепту в дело нашей победы!»