Мама жила вместе со свиньями Турчева (Фадеева) Зоя Михайловна, 1943 г. р
Мама жила вместе со свиньями
Турчева (Фадеева) Зоя Михайловна, 1943 г. р
Председатель Курского регионального отделения общероссийской общественной организации «Дети войны».
Слишком тонкая грань отделяет порой бытие от небытия, так что нельзя сказать, где кончается одно и начинается другое. Пожалуй (не удивляйтесь), это было первое, что я поняла в своей жизни. Моё первое воспоминание?.. Я звала братика играть, а он почему-то не вставал…
– Он не встанет, – тихо сказала мама, а я тогда не знала ещё, что это был рок, тяготевший над нашим родом, который мне каким-то чудом удалось разорвать…
Мы с мамой жили тогда в деревне Купань Переяславльского района Ярославской области, куда мама завербовалась сразу после войны. Но больше я жила в Москве, у тёти. Конечно, когда была возможность, мама меня забирала. Тогда-то и случилось событие, тоже ярко врезавшееся в мою память, но в этот раз счастливое событие… Мы спали с подружкой и её сестрами (такие были условия в деревне), когда раздался стук в дверь.
А их мама только что вошла в комнату и стояла с рыбой, которую сама поймала руками в реке. И вдруг в дверь вошёл мужчина с одной ногой, и она повисла на нём.
– Ванечка!
– Это, наверное, папка наш! – всполошилась старшая из сестёр.
Мы все стали реветь. Действительно, нашёлся их папка!
До этого я не задавалась вопросом, где мой отец, принимала, как данность, что мы жили с мамой и московскими родственниками, а теперь стала засыпать маму вопросами:
– Где мой папа? Почему у всех есть, а у меня нет?
Сначала мама говорила, что он уехал далеко-далеко по вербовке, а когда-нибудь тоже приедет так же нежданно, как папка подружки, добавляла при этом загадочное «подрастёшь, я тебе всё расскажу». Когда я чуть-чуть повзрослела, мама рассказала мне о папе и о том, что я родилась в войну, в Германии…
…Теперь это может показаться странным, но до восьми лет у меня не было свидетельства о рождении, только когда пошла в школу, сделали документы. Но по ним получалось, что родилась я в августе, однако мама точно помнила: кружился снег, и люди ждали чуда, и день рождения мы всегда отмечали перед Новым годом. Слова мамы документально подтвердились только спустя много лет, я тогда уже была на пенсии, но обо всём по порядку…
О том, каким был мой отец, я имела весьма приблизительные представления, какие могла составить по любительскому портрету, на котором папа был похож на продавца Курочкина, уж не помню, как его звали, из нашего сельского магазина.
– Да это же Курочкин! – пыталась открыть глаза маме.
– Нет-нет, – смеялась она над оказией. – Это папа.
Всего лишь похожие черты лица, а папа был гораздо дальше, чем я могла тогда себе представить.
А познакомились они в Москве, куда оба завербовались, – папа работал на стройке, а мама в столовой. У мамы в Москве была родня, а у папы была строгая мачеха, и, когда у неё пошли маленькие дети, старшие – от первой жены, – папа и его сестры отправились обустраивать новую жизнь в столицу. Мама тоже была неизбалованной – шестая или седьмая в семье…
Встретились, всё как положено, полюбили друг друга и поженились, дали им комнату в общежитии в Химках.
Пошли дети: дочка Валя и сын Толик. Мальчик умер в младенчестве, а следующего мальчика снова назвали Толик, но опять семейный рок – воспаление лёгких.
Чтобы сохранить девочку, папа сказал маме:
– Езжай в деревню, там мои мачеха и отец помогут выходить.
Мама поехала в деревню Ловать Калужской области. Но спасти девочку всё-таки не удалось…
И вот началась война… Отец и другие строители, с которыми он работал, пошли добровольно на фронт. Папу ранило в руку, попал в госпиталь Наро-Фоминска, пулю вытащить не смогли.
Когда его комиссовали, он приехал к маме, ушёл в партизаны. Деревня – в глуши, а вокруг дремучие леса.
Вскоре она опустела, немцы собрали селян и погнали в сторону вокзала. Отец как раз пришёл за продуктами и узнать, далеко ли немцы, и тоже попал к ним в руки. Пришёл бы чуть раньше, чуть позже – маму угнали бы без него, а сгоняли людей со всей округи.
Гнали людей, как стадо, плёткой, и каждый боялся, что она опустится ему на спину. Кто не мог идти, а значит, не сможет работать в Германии – убивали.
Зоя с мамой
Маме идти было тяжело, она была беременна мною и слабенькая после смерти дочери и боялась потерять сознание – в последнее время с ней такое случалось в её положении. К тому же ветер разметал ей длинные волосы, которые мешали ей бежать, цеплялись за людей, но папины сёстры Феня и Даша (они приехали к нему из Москвы) и племянницы на ходу подбирали ей волосы, чтоб она не упала.
И всё же она потеряла сознание. Тут же над ней нависло лицо молоденького парнишки, немца:
– Что валяется? Не хочет идти? – сурово спросил он.
– Она беременная, – ответили родные. – Как?
Паренёк тут же разогнал людей, чтоб не затоптали ненароком, и помог ей встать…
…Не знаю почему, но осело у меня в памяти имя Ганс. Может, просто понравилось когда-то это имя, может, где-то читала или услышала в фильме, только запомнился мне этот парнишка как Ганс, точно не могу сказать, так ли его звали на самом деле, так и буду его называть…
На фоне тех зверств, которые творили фашисты на нашей земле, Ганс казался просто ангелом-хранителем, которого послало Небо. Когда узников разогнали по вагонам – мужчины и старики отдельно, а женщины с детьми отдельно, – Ганс помог найти среди этого множества угоняемых в рабство людей женщину-врача, которая помогла моей маме прийти в себя, и помог маме войти в вагон.
На фоне тех зверств, которые творили фашисты на нашей земле, Ганс казался просто ангелом-хранителем, которого послало Небо. Когда узников разогнали по вагонам – мужчины и старики отдельно, – а женщины с детьми отдельно, Ганс помог найти среди этого множества угоняемых в рабство людей женщину-врача, которая помогла моей маме прийти в себя, и помог маме войти в вагон.
В вагонах стоял стон, крик, плач, были и умершие в пути. Не помню, в какой город приехали… там немцы разбирали узников. И этот Ганс (так я его называю, даже когда смотрю фильм и услышу это имя – нет-нет да и всплакну…) специально приходил узнать, к какому хозяину попали мои родители и периодически проведывал.
А были они первое время у одного хозяина, не знаю и знать не хочу, как его звали. Папа работал в конюшне, а мама на свинарнике.
Сёстры попали к другим хозяевам.
Мама рассказывала, что жила она вместе со свиньями, ела после них, что они не доедят, и на поле работала, ставила защитные щиты для озимых, но это была не основная работа.
Как-то мама вспоминала: холодно, спала, съёжившись, и вдруг сзади прижалось тёплое тело. Проснулась – оказалось, свиноматка к ней спиной прислонилась, согревала своим теплом…
С папой они редко виделись, хозяева не разрешали, только иногда удавалось ему передать ей кусочек хлеба… Но ругали и за это…
…Как-то спросила я маму: «Мама, почему я так люблю жмых?» Кажется, и сейчас бы от него не отказалась, даже как будто чувствую его подсолнечный запах, и, оказывается, есть этому объяснение.
– Потому что, когда ты была у меня в утробе, свиней кормили жмыхом, – ответила мама и вздохнула.
У хозяев был заводик, где сбивали масло, прессовали патоку и делали жмых для скотины…
– Видно, ты захотела в утробе жмыха, – продолжала мама. – Как раз принесли горячий жмых свиньям, а меня аж затрясло – так захотелось.
Хозяйка ушла и дверь закрыла. Мама отломила кусочек от свежего жмыха, ещё не проглотила, а хозяйка вернулась и давай её бить плёткой, а потом ногами.
– Что ты делаешь? От свиней отрываешь? Вот почему у меня свиньи такие тощие! – кричала она на весь дом, сбежались и работники, и её муж, и мой папа. Еле оттащили её от мамы.
Она свернулась клубочком, чтоб меня не выбило, долго не могла подняться после побоев. Очень много нервничала она в те дни, недоедала, видимо поэтому у меня с детства порок сердца…
Папа спросил у мамы: «За что?» – а она сказала: «За то, что съела кусочек жмыха у свиней».
И как раз приехал Ганс, увидел её всю в синяках, но она побоялась признаться, что случилось, а папа рассказал, как было дело.
Видимо, Ганс был какой-то проверяющий, потому что хозяева его слушались и говорили родителям:
– Забудьте даже его имя, он вам не родственник. Никто!
А Ганс приказал им забрать маму в дом и давать ей в день по стакану молока. Они давали по полстакана, но работала она в доме.
Спустя какое-то время отвезли её в больницу в том городе… Не знаю, как мама познакомилась там с Эльзой, – работала ли она там или приходила к кому… Вот справка об освобождении: в том, что мои родители в 1943 году были насильственно вывезены немецко-фашистскими войсками в Германию, где в деревне Готослав у города Гамбурга работали у помещика Карла Орцена. Карл и был мужем Эльзы.
Улицы были празднично присыпаны снегом, как будто расписаны свыше глазурью, – то особое время в году, когда по-иному горят свечи и кажутся маленькими звёздочками, которые легко взять в ладони, а людям вдруг ни с того ни с сего хочется делать друг друга счастливее… В общем, я родилась аккурат в католическое Рождество.
Наверное, то, что мама понравилась Эльзе, и было настоящим чудом, потому что, если бы мы остались у прежних хозяев, неизвестно, обошёл бы меня стороной рок, выжила бы я…
Эльза и посоветовала назвать меня Зоей в честь нашей Космодемьянской.
– У вас была партизанка, в сорок первом её повесили, стойкая и сильная.
А мама рассказала о смертельном недуге, с которым в семье рождались дети.
– А эта будет жить долго, потому что Зоя! – заверила Эльза.
Так я и получила своё имя.
После выписки эти немцы забрали моих родителей со мной в деревню Готослав под Гамбургом. Я смотрю на карту – это довольно далеко от того места, где мы были сначала, но у судьбы свои дороги…
Маму забрали в дом, а папа работал на конюшне, в поле, на стройке, за рулём машины. Хоть и рука больная, но работал, поблажек не делали, но и не обижали.
А ко мне как к маленькой и вовсе хорошо относились, иногда даже и хозяйский сын, ему лет семь тогда было, подходил к колыбельке проверить, что там плачет малышка, не нужно ли перепеленать.
А когда мне исполнилось девять месяцев, случилось то, чего так боялась мама, – я заболела двусторонним воспалением лёгких. Потеряла сознание и два с половиной месяца пробыла в коме, а сколько слёз пролила за это время мама и уже было потеряла надежду, стала шить тапочки и чепчик меня хоронить, потому что у меня не ощущались ни пульс, ни дыхание. Плакала и шила.
Эльза и посоветовала назвать меня Зоей в честь нашей Космодемьянской.
Переживали очень и Эльза с Карлом и пригласили свою родственницу посмотреть, вдруг можно ещё вернуть к жизни ребёнка.
Родственница закончила медицинский институт, по виду, мама рассказывала, совсем девочка – светленькая, голубоглазая и очень красивая. Она стала щупать пульс, а я уже прозрачная, и… нащупала.
– Она же живая! Давайте лечить!
И начала меня лечить эта девочка-врач, имени которой я не знаю… Ставила мне капельницы, делала уколы…
Но мама всё ещё не могла поверить. Рассказывала мне: «Готовлю кушать, а сама плачу и слышу, как во сне: „Мама, дай мне мяса“, поворачиваюсь, а на маленьком таком личике огромные глазищи и смотрят в упор, аж страшно. И повторила: „Мама, дай мяса!“»
Мама побежала за этой девочкой-врачом, спотыкается, боится, вдруг проснётся, и окажется – просто сон.
– Она мяса просит!
– Всё, жить будет, – улыбнулась моя спасительница, имени которой я не помню. – Дайте ей покушать какого-нибудь бульончика.
С этого момента я начала поправляться, и хозяева радовались вместе с моей мамой – всю жизнь с благодарностью вспоминаю об этом и буду вспоминать до самой смерти. Они – хозяева, мы – узники, но всё-таки помогли спасти меня… Разные были немцы: были и как мои первые хозяева, а встречались и такие… Не важно, какой ты национальности. Важно, человек ты или нет.
А в то время нельзя было знаться с немцами, да и не говорили лишний раз, что были угнаны в Германию.
Они, когда нам дали справку об освобождении, дали с собой много пелёнок и ещё перину, «чтоб Зоя на перине спала».
Доехали до Брянска, там на вокзале отца моего коменданты стали расспрашивать, узнали, что был угнан, сказали «предатель» и дали десять лет. Отправили в Воркуту, в заключение.
Разные были немцы: были и как мои первые хозяева, а встречались и такие…
Не важно, какой ты национальности. Важно, человек ты или нет.
А маму на вокзале обокрали, стащили сумку с документами. Она хотела со мной вместе броситься под поезд от отчаяния, но какая-то женщина удержала:
– Ты что? С ума сошла? Разве можно? Ты такой ад прошла, а теперь… У меня мужа тоже забрали, но не отчаиваюсь. Будем жить!
Она помогла маме доехать до Москвы, к тёте Вале, муж у неё железнодорожник, трое детей.
Она и сказала:
– Зою оставляй, а сама вербуйся (с ребёнком не возьмут).
Так мама и завербовалась в то село Ярославской области, потом и отец сбежал из заключения, нашел нас через тётю Валю, но его разыскали… Не скоро потом мы с мамой смогли переехать к нему на поселение, когда ему разрешено было жить за пределами зоны, но необходимо было регулярно отмечаться. А уж сколько радости от встречи было!
Потом у мамы уже в мирное время родился мальчик и не дожил до года, а потом ещё двое детей, слава Богу, живы-здоровы.
А восстановить своё истинное свидетельство о рождении я смогла только в 2001 году, когда переехала в Курск из Киргизии, где жила до того. И в переезде, и в восстановлении документов мне очень помогли председатель Курского Союза журналистов Александр Петрович Щигленко и его заместитель Анна Николаевна Кочергина, она ушла уже из жизни, царствие ей небесное. Очень благодарна им за это!
Тогда я обратилась в Международную службу розыска города Арользена. Не очень-то надеялась на ответ, но он пришёл:
«Уважаемая госпожа Турчева!
Мы с благодарностью сообщаем Вам, что Ваш запрос от 4.12.2001 года мы получили. Исходя из него нам стало известно, что Вам требуется справка Международной службы розыска для предъявления её в соответствующий фонд для выплаты компенсаций подневольным рабочим. Мы посылаем Вам ответ о каждом человеке в отдельности:
Фадеев Михаил Степанович, 1915 года рождения. Проверка документов Международной службы розыска даёт положительный результат – зарегистрирован в Штзеп-1иНе. В Штзен-1иНе зарегистрирована Фадеева (девичья фамилия Кадушкина) Мария Сергеевна, 1921 года рождения, и Фадеева Зоя Михайловна, дата рождения – 25.12.1943 года. Данные о лицах, вывезенных на работу в Германию, произведены на основании регистрационных, страховых, больничных карточек, документов фирм, трудовых книжек или рабочих карт».
Пришло из Германии и свидетельство о рождении.
А до того значилось, что я 44 года рождения, так как маме в паспортном столе сказали: «Нет, очень она у вас маленькая, точно не сорок третьего, а сорок четвёртого года рождения». Так и записали – 9 августа 1944 года.
Конечно, хотелось бы ещё и лично сказать слова благодарности потомкам Ганса и Орценов, сказать им, какие у них родители были. Но пока запросы, которые делала в Германию, результата не дали. Кто знает, возможно, судьба подарит мне и эту встречу, во всяком случае, я очень на это надеюсь…
Международная служба розыска
Grosse Allee, 5–9,
34444 Bad Arolsen,
Bundesrepublik Deutscland
Tel. (05691)6290
Telfax: (05691)629501
www.its-arolsen.org
Данный текст является ознакомительным фрагментом.