ТАЛЛАДЕШСКИЙ ЛЮДОЕД

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ТАЛЛАДЕШСКИЙ ЛЮДОЕД

1

В предгорьях Гималаев не найти более красивого места для лагеря, чем в лесу неподалеку от Биндукхера, среди «пламенеющих» деревьев, особенно в период их цветения. Представьте себе белые палатки под шатром из оранжевых цветов; массу сверкающих красным и золотым оперением птиц — длиннохвостых попугаев с розовыми головками, золотистых иволг, дятлов с ярко-желтыми спинками, украшенными хохолками дронго, которые порхают с дерева на дерево и, раскачивая ветки, усыпают землю цветами, превращая ее в ярко-оранжевый ковер. На заднем плане — густо поросшие лесом холмы, над ними — громоздящиеся друг над другом гребни гор, а еще выше — вершины Гималаев, покрытые вечными снегами. Вообразите все это, и вы получите представление о нашем лагере в Биндукхера, каким он был февральским утром 1929 года.

Биндукхера — это название места, где обычно устраивают лагерные стоянки. Оно находится на западном краю обширной, покрытой травой равнины, длиною двенадцать и шириною десять миль. Когда администрацию Кумаона возглавлял сэр Генри Рамсей, всю эту землю возделывали, но в то время, к которому относится мой рассказ, здесь осталось всего три деревушки, с несколькими акрами пашни при каждой. Пашня была разбросана вдоль берегов реки, лениво извивающейся по равнине. За несколько недель до нашего прибытия трава на равнине выгорела, лишь в сырых местах остались зеленые островки. Здесь-то мы и рассчитывали найти дичь, ради которой приехали на неделю в Биндукхера. В течение последних десяти лет я не раз охотился в этих местах и знал там каждую пядь земли, поэтому руководить охотой поручили мне.

Стрелять дичь на зеленых равнинах Тераи,[26] устроившись на спине хорошо обученного слона, — один из самых приятных видов охоты. Как бы долго ни продолжалась охота, каждый миг ее интересен, наполнен волнениями и переживаниями.

В удачные дни нам удавалось подстрелить до восемнадцати видов различных птиц и животных, начиная с перепела и бекаса и кончая леопардом или болотным оленем. Вокруг видишь целый мир пернатых, которых не замечаешь, охотясь пешком.

В то февральское утро — первый день нашей охоты — в лагере находилось девять охотников и пять наблюдателей. После раннего завтрака мы взобрались на слонов и выстроили их в шеренгу. Я занял место в центре строя, и мы двинулись на юг. С правого края в пятидесяти ярдах впереди шеренги ехал охотник, который должен был преграждать путь к лесу птицам, взлетавшим из травы при нашем приближении. Если во время охоты на разнородную дичь вам представится возможность выбрать место в строю слонов, выбирайте фланг, но только при условии, что вы одинаково хорошо стреляете как из гладкоствольного ружья, так и из винтовки. Ведь дичь, поднимаемая слонами, устремляется неизменно на фланги, но попасть в птицу или животное после того, как в них уже стреляли другие, очень трудно.

Чистый, свежий воздух, напоенный всеми ароматами утренних джунглей, ударяет в голову, как шампанское. Так же он действует и на птиц.

В результате и охотники и птицы склонны проявлять излишнюю горячность. Слишком нетерпеливый охотник, да если он еще и стреляет по пугливой птице, не наполнит ягдташ, поэтому первые несколько минут охоты в любой погожий день обычно так же безрезультатны, как и последние, когда мускулы и глаза уже переутомлены от долгого напряжения. В то утро птиц было очень много, и, после того как нетерпение охотников улеглось, дела пошли лучше. В первый же заход вдоль края леса мы убили пятерых павлинов, трех красных диких кур, десять черных куропаток, четырех серых, двух кустарниковых перепелов и трех зайцев, но упустили хорошего замбара: он укрылся в лесу прежде, чем кто-либо успел в него прицелиться.

В том месте, где лес длинным языком на несколько сотен ярдов выступал на равнину, я велел остановиться. Этот лес славился тем, что в нем в любое время года водилось множество павлинов и диких кур. Но он был изрезан рядом глубоких оврагов, образованных потоками вод; они мешали поддерживать правильный строй, поэтому я решил в этот лес не заходить, тем более что один из охотников был неопытным, — в то утро он впервые стрелял со слона. Здесь несколько лет назад, когда мы с Уиндхемом как-то охотились на тигра, я первый раз увидел ярко-красную летучую мышь. Эти красивые создания, похожие при перелете из одного укрытия в другое на великолепных бабочек, встречаются, насколько я знаю, только в густой высокой траве.

После того как слоны остановились, я повернул их и направил гуськом на восток. Когда последний слон прошел участок, где мы только что подняли дичь, я снова остановил их и повернул на север. Вдали виднелись Гималаи, а прямо перед нами в небе висело ярко освещенное солнцем белое облако, казавшееся таким плотным, что на нем смело могли бы танцевать ангелы.

Длина шеренги в семнадцать слонов зависит от местности, на которой ведется охота. Там, где трава густая, я сокращал шеренгу до ста ярдов, на участках с редкой травой — увеличивал ее вдвое. Мы прошли около мили на север, застрелили еще тридцать птиц и леопарда, как вдруг перед нами взлетела земляная сова. Несколько ружей поднялись и тут же опустились, лишь только охотники сообразили, какая это птица. Земляные совы по величине в два раза превосходят куропаток, имеют более длинные, чем у обычных сов, ноги и в полете кажутся белыми. Живут они в норах, покинутых пресмыкающимися или дикобразами. При приближении слонов они обычно улетают на пятьдесят — сто ярдов вперед, держась низко над землей, и садятся. Мне кажется, они делают это для того, чтобы выждать, пока слоны минуют их норы, так как при вторичном приближении шеренги совы неизменно возвращаются обратно. Но поднятая нами в то утро сова повела себя иначе. Пролетев прямо вперед пятьдесят или шестьдесят ярдов, она вдруг небольшими кругами стала набирать высоту. Причина выяснилась минутой позже, когда из лесу слева, летя с большой скоростью, появился сокол. Сова не могла укрыться в своей норе и теперь прилагала отчаянные усилия, чтобы держаться выше сокола.

Часто взмахивая крыльями, она устремилась по спирали вверх, а сокол тем временем на широко распростертых крыльях плавно кружил вокруг своей жертвы, уверенно набирая высоту. Мы все неотрывно следили за этим захватывающим полетом, и я приостановил охоту.

Трудно определить высоту, если ее не с чем сравнивать. Обе птицы находились примерно в тысяче футов от земли, когда сова, все еще летая кругами, стала постепенно приближаться к большому белому облаку. Мне казалось, что я вижу, как ангелы, прервав танец, уговаривают ее сделать еще одно, последнее усилие и спрятаться в их облаке. Сокол разгадал намерение совы и, сужая круги своего полета, стал быстро подниматься вверх. Успеет ли сова укрыться в облаке, или приближение сокола заставит ее, потеряв самообладание, камнем броситься вниз в тщетном усилии достичь матери-земли и найти убежище в своей норе? Некоторые из участников охоты схватили полевые бинокли. Вдоль шеренги на разных языках послышались взволнованные возгласы:

— Она не успеет!

— Успеет, успеет!

— Уже совсем близко!

— Смотри, смотри, сокол догоняет ее.

И вдруг на фоне облака стала видна только одна птица. Молодчина! Вот это молодчина! Сова одержала победу. Пока люди махали шляпами и аплодировали, сокол, сделав широкий грациозный разворот, плавно опустился на дерево, с которого взлетел.

Никогда нельзя предугадать, как станет реагировать человек на то или иное событие. В то утро участники охоты не моргнув глазом убили пятьдесят четыре птицы и четырех зверей — убили бы больше, если бы каждый выстрел попал в цель. А сейчас все, и охотники, и погонщики слонов, бурно радовались тому, что земляная сова не попала в когти сокола-сапсана.

У северного конца равнины я снова повернул слонов на юг, чтобы провести их вдоль правого берега ручья, который орошает поля трех деревень. Здесь на влажной почве росла густая трава, и все держали винтовки наготове, так как в этом районе водилось много болотных оленей и попадались леопарды.

Когда мы прошли около мили и застрелили еще пять павлинов, четырех дроф-петухов (охота на кур запрещалась), трех бекасов и одного болотного оленя с очень красивыми рогами, сидевший позади меня на слоне наблюдатель «нечаянно» выстрелил из тяжелого штуцера-экспресса. Пороховые газы опалили мне левое ухо, повредив барабанную перепонку. Остальная часть этого февральского дня была для меня мучительной. Наконец, после бессонной ночи, когда лагерь еще спал, я под предлогом срочной работы дома на заре отправился пешком за двадцать пять миль в Каладхунги.

В Каладхунги доктор, способный молодой человек, только что завершивший свое медицинское образование, подтвердил мои опасения, установив, что у меня лопнула барабанная перепонка. Через месяц мы переехали в наш летний дом в Найни-Тале, и в больнице имени Рамсея окружной врач полковник Барбер, осмотрев ухо, согласился с этим диагнозом. Вскоре у меня образовался нарыв. Это удручало моих двух сестер не меньше, чем меня самого, но поскольку в больнице более ничего сделать не могли, я решил, вопреки желанию сестер и совету полковника Барбера, уехать.

Упоминаю об этом несчастном случае не для того, чтобы вызвать сочувствие у читателей, а потому, что оно имеет прямое отношение к истории Талладешского людоеда, которую я собираюсь теперь рассказать.

2

В 1929 году комиссарами округов Алмора и Найни-Тал были Бил Бейнес и Хэм Вивиан. Население обоих округов страдало от людоедов: первый — от Талладешского тигра-людоеда, второй — от Чоугарского.

Я обещал Вивиану сначала уничтожить тигра в его округе, но поскольку в течение зимних месяцев этот тигр проявлял меньшую активность, чем тигр в округе Бейнеса, я с согласия Вивиана решил попытаться разделаться сначала с Талладешским тигром. Я надеялся, что эта охота поможет мне справиться с болезнью и приспособиться к моему новому состоянию, вызванному частичной потерей слуха. Итак, я отправился в Талладеш.

Я не начал писать рассказ о Талладешском тигре до тех пор, пока не закончил книгу «Наука джунглей». Опубликовать этот рассказ, прежде чем читатель познакомится с книгой и узнает из нее, чему я научился, когда был ребенком и когда стал юношей (например, как передвигаться в джунглях, как пользоваться оружием), — значило бы вызвать сомнение в моей правдивости у людей, не бывавших в те времена в Кумаоне. А после того как мои прежние рассказы приняли с полным доверием, я меньше всего желал, чтобы мне перестали верить.

Я быстро закончил приготовления и 4 апреля в сопровождении шестерых гарвальцев, среди которых были Мадхо Сингх и Рам Сингх, повара по имени Елахаи и брахмана Ганга Рама, выполнявшего разную работу (он очень хотел идти с нами), покинул Найни-Тал. Пройдя четырнадцать миль до Катгодама, мы сели на вечерний поезд, проехали через Барейли и Пилибхит и на следующий день в полдень прибыли в Танакпур. Там меня встретил пешкар и сообщил, что накануне Талладешский людоед убил мальчика. От него же я узнал, что по распоряжению Бейнеса в Талладеш через Чампават отправили двух бычков, которые предназначались в качестве приманки для тигра. После того как мои люди приготовили себе завтрак и поели, а я позавтракал в почтовом бунгало, мы в хорошем настроении отправились в Каладхунга (не спутайте с Каладхунги), рассчитывая до вечера пройти двадцать четыре мили.

Первые двенадцать миль — через Барамдео до подножия священной горы Пурнагири — дорога почти все время идет лесом. У подножия горы дорога кончается, и до Каладхунга можно добраться двумя путями. Один — более длинный — крутой тропой подняться вверх по левому склону горы до пурнагирийских храмов и, перевалив отрог, спуститься к Каладхунга. Другой — пройти вдоль узкоколейки Коллиера, построенной для перевозки миллиона кубических футов салового леса, о чем я уже рассказывал. Часть узкоколейки, проходившей прежде по ущелью реки Сарда, размыта, но участок, проложенный по отвесному скалистому склону горы, сохранился. Этот переход был очень трудным для моих шестерых тяжело нагруженных гарвальцев, и к ночи мы успели пройти только половину ущелья. Из-за возможных обвалов найти место для стоянки оказалось нелегко. В конце концов мы устроились на узком уступе под нависшей скалой, которая предохраняла нас от камней. Здесь было решено провести ночь. После обеда, пока мои люди готовили себе пищу, разложив костер из щепок и обломков бревен, я разделся и лег на походную кровать — единственный предмет лагерного оборудования помимо палатки и таза для умывания, которые я взял с собой.

Минувший день был жарким; сойдя с поезда в Танакпуре, мы прошли около шестнадцати миль, и я чувствовал приятную усталость. Наслаждаясь послеобеденной сигаретой, я вдруг увидел за рекой три светящиеся точки. В Непале леса горят ежегодно, причем пожары начинаются в апреле, и я решил, что ветер, гулявший по ущелью, раздул тлевшие угли. Пока я спокойно наблюдал за тремя огнями, немного выше появилось еще два. Вскоре один из них, левый, начал медленно двигаться вниз и слился со средним из трех первоначальных. Мне стало ясно, что я ошибся, приняв эти огни за пламя пожара. Все они были одинаковой величины — около двух футов в диаметре — и горели ровно, без вспышек и дыма. Когда через некоторое время количество огней увеличилось — одни появились левее, другие выше по склону, — само собой напросилось объяснение: по-видимому, какой-то богатей во время охоты потерял ценную для него вещь и теперь послал людей с фонарями ее разыскивать. Объяснение, конечно, не совсем обычное, но мало ли, на наш взгляд, странного происходит на другом берегу этой начинающейся в снежных вершинах реки.

Мои люди тоже заинтересовались огнями. Река текла бесшумно, ночь стояла тихая, и я спросил их, не слышат ли они голосов или каких-нибудь иных звуков — до другой стороны ущелья было не более ста пятидесяти ярдов. Они ответили, что ничего не слышат. Строить догадки о том, что происходило напротив, на холме, было бесполезно. Мы все устали после напряженного дня, и вскоре наш лагерь погрузился в сон.

Ночью на скале над нами один раз тревожно прокричал горал, немного позже послышалось рычание леопарда.

Нам предстоял долгий путь с трудным подъемом на гору, и еще вечером я предупредил людей, что мы рано уйдем из лагеря. Как только на востоке забрезжил рассвет, мне подали горячий чай. Сборы недолги, когда нужно всего-навсего упаковать несколько кастрюль и сковородку да сложить походную кровать. После того как повар и носильщики-гарвальцы гуськом направились по козьей тропе в глубокий овраг, через который во времена Коллиера был перекинут железный мост, я еще раз взглянул на холм, где мы накануне видели огни. Солнце уже собиралось взойти, и были хорошо видны отдаленные предметы. Я внимательно оглядел каждый фут местности, начиная от вершины холма до самой воды и от воды до вершины, сначала невооруженным глазом, а потом в полевой бинокль. Никаких следов пребывания человека или, если возвратиться к моему первоначальному предположению о пожаре, признаков пламени я не обнаружил. С одного взгляда становилось ясно, что растительность здесь за последний год не была тронута пожаром. Холм был каменист, и только несколько чахлых деревьев и кустов росли в тех местах, где они смогли пустить корни в какой-нибудь расселине или трещине. Там, где вчера светились огни, скала была отвесной, и взобраться на нее человек не мог, разве только его спустили бы сверху на веревке.

Через девять дней, выполнив свою миссию, я остановился на ночь в Каладхунга. Мало есть мест в Кумаоне, которые любитель природы или рыбной ловли мог бы сравнить с Каладхунга. От бунгало, построенного Коллиером в те времена, когда из Непала в Индию шел лес, местность полого, большими террасами, спускается к реке Сарда. Эти террасы когда-то возделывались, а теперь буйно заросли травой. По утрам и вечерам здесь пасутся замбары и читалы; в прекрасных лесах позади бунгало обитают леопарды и тигры, водится масса птиц, включая павлинов, диких кур и фазанов калиджи. Большие тихие водоемы и быстрые перекаты на реке Сарда немного ниже бунгало — лучшие места для ловли рыбы как спиннингом с крупной наживкой, так и удочкой с блесной.

Когда мы покинули Каладхунга, Ганга Рам пошел по горной тропе в Пурнагири, остальные направились более коротким путем через ущелье реки Сарда. Ганга Рам должен был — для этого ему пришлось сделать лишних десять миль — передать наши приношения на алтарь пурнагирийской святыни. Перед уходом я поручил ему заодно разузнать у местных священников об огнях, которые мы видели по дороге в Талладеш. В тот же вечер он присоединился к нам в Танакпуре и передал мне свои собственные наблюдения и все, что узнал от священников.

К пурнагирийской святыне, куда ежегодно десятки тысяч паломников приходят поклониться богине Бхагватти, ведут две дороги: одна от Барамдео, другая от Каладхунга. Обе дороги пересекаются на северном склоне горы недалеко от гребня; в этом месте находится одна из гробниц, считающаяся менее священной. Более священная расположена левее и выше. Добраться до этой «святая святых» можно лишь по узкой расселине в почти отвесной скале. Нервных людей, детей и стариков переносят туда горцы в подвешенных за спиной корзинах. Считается, что достигнуть этой гробницы могут лишь те, кому благоволит богиня, остальным следует оставлять свои приношения внизу.

Богослужение наверху начинается с восходом солнца и кончается в полдень. После этого часа ни один человек не имеет права идти дальше нижней гробницы. Рядом с верхней гробницей есть остроконечная вершина высотой сто футов, взбираться на которую запрещено богиней. В давно минувшие времена некий садху, более честолюбивый, чем его собратья, поднялся на эту вершину, желая сравняться с богиней. Разгневанная неуважением к своим повелениям, богиня сбросила садху с вершины горы на холм, расположенный по другую сторону рожденной в снегах реки. Вот там-то изгнанный навсегда из Пурнагири садху и молится возвышающейся на высоте двух тысяч футов богине, зажигая в ее честь огни. Огни появляются только в определенные дни (мы видели их 5 апреля), и заметить их могут лишь избранные. Этой чести удостоились и мои люди, так как собирались помочь горцам, которым богиня покровительствует.

Этими добытыми в Пурнагири сведениями поделился со мной Ганга Рам, пока мы ждали поезда в Танакпуре. Спустя несколько недель мне нанес визит старший священник Пурнагири. Он пришел в связи с опубликованной мною в местной газете статьей о пурнагирийских огнях, чтобы поздравить меня, единственного европейца, когда-либо удостоенного чести их видеть. В статье я привел эту историю об огнях и добавил, что, если читатели не согласятся с приведенными мною объяснениями и пожелают найти свои, они не должны упускать из виду следующее: огни появились не одновременно; все они были одинакового размера; ветер не оказывал на них никакого действия; они перемещались с места на место.

Старший священник подчеркнул, что появление огней — установленный факт, оспаривать который невозможно (в этом я с ним согласился, ибо сам видел огни), и добавил, что никакого иного объяснения, чем то, которое я привел, быть не может.

На следующий год я отправился ловить рыбу на реке Сарда с сэром Малколмом (лордом Хейли), бывшим в то время губернатором Соединенных провинций. Сэр Малколм читал мою статью и, когда мы приблизились к ущелью, попросил показать место, где я видел огни. С нами было четверо рыбаков, управлявших наполненными воздухом кожаными мешками, на которых мы плыли по реке от стоянки к стоянке. Недавно эти люди в числе других двадцати рабочих сплавляли в Барамдео для одного подрядчика сосновые бревна из лесов Кумаона и Непала. Занятие это трудное и очень опасное, требующее большой отваги и прекрасного знания реки со всеми ее капризами.

На берегу под уступом, который Коллиер пробил с помощью взрыва в скале, где мои люди и я провели ночь по дороге в Талладеш, есть узкая полоска песка. Сюда по моей просьбе люди подогнали наши надувные мешки, и мы сошли на берег. После того как я показал сэру Малколму, где появились огни и как они перемещались, он высказал предположение, что наши провожатые могут знать разгадку или хотя бы пролить некоторый свет на это явление. Обратившись к ним (он знал, как подойти к индийцу, чтобы получить нужные сведения, да и превосходно говорил на их языке), Малколм выяснил, что рыбаки живут в долине Кангра, где у каждого есть немного пахотной земли, но ее недостаточно, чтобы прокормиться. На жизнь они зарабатывают тем, что сплавляют лес по реке Сарда для Тхакур Дан Сингх Биста. Вплоть до Барамдео им известен каждый фут реки, так как они поднимались и спускались по ней множество раз. Хорошо знают они и ущелье. Ведь в этой части реки есть заводи, где застревает сплавляемый лес, что постоянно причиняет массу хлопот. Однако ничего необычного и никаких огней они здесь никогда не видели.

Когда сэр Малколм, закончив разговор с рыбаками, повернулся ко мне, я попросил его задать им еще один вопрос: за все годы работы на реке приходилось ли им хоть раз провести ночь в этом ущелье? В ответ прозвучало категорическое «нет». Более того, они никогда не слышали, чтобы кто-нибудь ночевал в ущелье. Объяснили они это тем, что в нем обитают злые духи.

В двух тысячах футов над нами в отвесной скале на протяжении пятидесяти ярдов тянулась узкая, без малейшего выступа расселина, до блеска отполированная босыми ногами многих поколений почитателей богини. Несмотря на принятые священниками меры по охране жизни паломников, на этом участке происходило много несчастных случаев, пока махараджа[27] Майсора не выделил средства на стальной трос, который протянули вдоль скалы от нижней гробницы к верхней.

Ясно, что у подножия этой скалы вполне могли обитать духи, но уж никак не злые.

3

Вернемся к рассказу.

Когда я задержался, чтобы рассмотреть скалу, где накануне горели огни, со мной остался Ганга Рам. Он нес мой фотоаппарат. Как всякий житель Кумаона, Ганга Рам ходил очень быстро, и уже через две мили мы догнали нашего повара и гарвальцев. Следующие шесть часов мы безостановочно шли то густым лесом, то берегом реки Сарда. Наш путь лежал через Каладхунга и Чука к подножию горы, на противоположном склоне которой находились охотничьи владения Талладешского людоеда — конечная цель нашего путешествия. У основания горы мы сделали двухчасовой привал, чтобы поесть, перед тем как одолеть высоту в четыре тысячи футов.

В полдень, когда знойное апрельское солнце палило вовсю и спрятаться от него было негде, мы начали изнурительный подъем на одну из самых крутых гор, какие мне и моим людям приходилось когда-либо преодолевать. Так называемая дорога оказалась всего-навсего каменистой тропкой, шедшей к вершине прямо, как стрела. После многочисленных передышек мы на закате добрались до маленькой деревушки, от которой до гребня горы оставалось не более тысячи футов. В Чука нас предупредили, что заходить в деревушку не следует, поскольку это единственный населенный пункт на южном склоне горы и в нее регулярно наведывается людоед. Людоед людоедом, но двигаться дальше мы уже были не в состоянии и направились к деревушке, расположенной в нескольких сотнях ярдов от тропы. Две семьи — все ее население — встретили нас очень радушно, и после того как мы отдохнули и поели, моих людей разместили в помещении, за запертыми дверями, а я устроился на своей походной кровати под деревом, у которого протекал крошечный родник, снабжавший обе семьи питьевой водой. Ружье и фонарь составляли мне «компанию».

В тот вечер, лежа в постели, я имел достаточно времени, чтобы обдумать сложившееся положение. Бил Бейнес отдал распоряжение старостам деревень до моего прибытия не трогать людей и животных, убитых тигром. Мальчик, о котором мне говорил пешкар Танакпура, убит два дня назад. Сойдя с поезда в Танакпуре, мы не щадили себя, стремясь попасть к месту убийства как можно скорее: я знал, что, хотя тигр и успеет съесть свою жертву до нашего прибытия, он, вероятнее всего, останется здесь же еще на день или два, если его не потревожат. Поэтому утром, покидая стоянку, я рассчитывал, что мы успеем вовремя добраться до места назначения и привязать одного из бычков для приманки. Но подъем на гору совершенно измотал нас. Как ни прискорбно было потерять день, мне оставалось только надеяться, что тигр не уйдет слишком далеко. Препятствием являлось и то обстоятельство, что я не знал эту часть Кумаона. Тигр уже восемь лет нападал на людей, за это время он убил сто пятьдесят человек, следовательно, имелись все основания предполагать, что он действовал на очень большой территории. Если потерять тигра из виду, могут пройти недели, прежде чем удастся вновь обнаружить его. Однако пока было бесполезно волноваться из-за того, что сделал или может сделать тигр, и я спокойно уснул.

На следующее утро мы намеревались рано отправиться в путь. Было еще совсем темно, когда я проснулся от того, что Ганга Рам зажег потухший ночью фонарь. Пока готовился завтрак, я успел умыться в роднике, а когда солнце начало подниматься над непальскими горами, я, вычистив и смазав винтовку системы «ригби-маузер» 275-го калибра и заложив в магазин пять патронов, был готов тронуться в путь. Из-за тигра-людоеда связь между деревнями была прервана, поэтому в нашей деревушке не слышали о последней жертве тигра и не знали, в каком направлении и как далеко нам следовало идти. Не имея представления о том, когда моим людям удастся снова поесть, я велел им хорошенько подкрепиться и следовать за мной, держась ближе друг к другу, а если они захотят отдохнуть, выбирать для этого открытые места.

Выйдя на тропинку, по которой мы накануне с таким трудом поднимались, я ненадолго остановился, чтобы полюбоваться открывшимся передо мной видом. Долину Сарда покрывала тень. Над рекой, следуя ее изгибам между холмами, вплоть до Танакпура курился туман. Возле Танакпура он рассеивался, и далее до самого горизонта река сверкала подобно ленте из серебра. Чука, частично скрытая туманом, лежала в тени, но я различил извивавшуюся вверх по склону до Тхака тропу, каждый фут которой мне пришлось изучить десять лет спустя, когда я охотился на Тхакского людоеда. Деревня Тхак, сотни лет назад пожалованная раджами Кумаона из династии Чанд священникам пурнагирийских святынь, и вершина Пурнагири купались в лучах утреннего солнца.

Двадцать пять лет прошло с тех пор, как я любовался этим видом, направляясь в Талладеш. Многое произошло за эти долгие годы. Но время не в силах стереть след событий, глубоко запавших в память, и те пять дней, в течение которых я охотился на Талладешского тигра-людоеда, так же свежи в моей памяти сегодня, как и много лет назад.

Миновав холм, я увидел, что моя тропа соединяется с довольно хорошей, футов шести шириной лесной дорогой, шедшей с востока на запад. Деревень вокруг не было видно, и передо мной встал вопрос: куда идти? Рассудив, что дорога на восток уведет меня от цели не далее, чем до реки Сарда, я решил сначала пойти по ней.

Будь у меня возможность свободно выбирать место и время для прогулок, я непременно предпочел бы лесистый северный склон холма где-нибудь в Гималаях и раннее утро в начале апреля. В апреле природа выступает во всем своем великолепии; меняющие наряд деревья покрываются молодыми листьями зеленых и бронзовых оттенков; на смену первым цветам — фиалкам, лютикам и рододендронам — приходят более поздние — примулы, дельфиниумы и орхидеи; улетавшие на зиму в предгорья синицы, дрозды, беблеры и другие птицы возвращаются к своим гнездовьям и, соперничая друг с другом, распевают торжествующие любовные песни. Бродить беззаботно, со спокойной душой, по лесу, где тебе ничто не угрожает, где все, что ты видишь и слышишь, доставляет огромное удовольствие, — чудесно. Но когда в таком лесу обитает людоед, беззаботность сменяется крайним напряжением.

Опасность не только придает особую привлекательность охоте, но и обостряет способность сосредоточивать внимание на том, что нужно видеть и слышать в джунглях. Когда сознаешь опасность и готов к ней, она ни в коей мере не уменьшает получаемого удовольствия. Фиалки не становятся менее красивыми оттого, что за ближайшей скалой, быть может, укрылся голодный тигр, а льющаяся с самой вершины дуба песня птички не становится менее приятной, если беблер у его подножия предупреждает обитателей джунглей об опасности.

Некоторым счастливцам страх, возможно, неведом от рождения, но я не принадлежу к их числу. И сегодня, после того как я имел дело с обитателями джунглей на протяжении всей жизни, я боюсь зубов и когтей хищника не меньше, чем в тот день, когда тигр впервые заставил меня бежать из джунглей, где я помешал ему спать. Но теперь у меня есть опыт, которого недоставало в дни юности, и он помогает мне бороться со страхом, обуздывать его. Если раньше мне повсюду чудилась опасность и я пугался каждого звука, то теперь я знаю, что действительно представляет угрозу, на какие звуки надо обращать особое внимание, а какими можно пренебречь. На смену былой неуверенности, попадет ли пуля в цель, пришла убежденность, что она пойдет туда, куда следует. Опыт порождает веру в себя, если же не обладать ни тем, ни другим, охота на людоеда пешком и в одиночку превратилась бы в крайне неприятный способ самоубийства.

Лесная дорога, которой я шел в то апрельское утро, пересекала местность, где орудовал людоед. Следы когтей на дороге говорили о том, что тигр часто пользовался ею. Однако они были настолько старыми, что я не мог ясно различить отпечатка лапы. Имелось и множество следов леопарда, замбара, медведя, каркера и кабана. Большим разнообразием отличался здесь и птичий мир. В изобилии росли также цветы; самыми прекрасными из них были белые орхидеи, похожие на бабочек. Эти орхидеи каскадом ниспадали с деревьев и совершенно закрывали ветви и стволы, к которым прикреплялись их корни. На одном из таких увитых орхидеями деревьев черный гималайский медведь соорудил себе искуснейшую берлогу — самую замечательную из всех, какие мне приходилось видеть. Огромный дуб, то ли под тяжестью снега, то ли в одну из бурь, сломался в сорока футах от земли, и на переломе под прямым углом к стволу выросли ветви толщиной в руку. Место, где сломалось дерево, покрылось мхом, и орхидеи пустили в нем корни. Здесь-то, среди цветов, согнув и прижав к сломанному стволу ветви, медведь и устроил себе берлогу. Медведи обычно используют для берлог деревья таких пород, ветви которых могут гнуться не ломаясь. В этих берлогах медведи не обзаводятся семейством. Они встречаются на высоте от двух до восьми тысяч футов. В более низких местах, куда медведи спускаются зимой, чтобы подкормиться дикими сливами и медом, такие берлоги спасают их от муравьев и мух, а в более высоких местах позволяют спокойно греться на солнце.

Если дорога интересна, она не в тягость. Примерно через час пути лес кончился, и я оказался на поросшем травой гребне холма, с которого увидел деревню. Мое приближение заметили люди (я шел теперь по открытой местности), и буквально все население деревни высыпало мне навстречу. Я часто спрашиваю себя, может ли еще где-нибудь в мире чужеземец, неожиданно и неизвестно по какому делу прибывший в глухой сельский угол, рассчитывать на такой же радушный прием, какой он непременно повсюду встретит в Кумаоне. Весьма возможно, я был первым европейцем, который когда-либо без провожатых, пешком приближался к этой деревне, тем не менее, подойдя к собравшимся, я нашел уже расстеленный для меня ковер и тростниковую табуретку на нем. Не успел я сесть, как мне вручили медный сосуд с молоком. Общаясь всю жизнь с горцами, я научился понимать различные диалекты Кумаона и, что не менее важно, улавливать ход мыслей жителей гор. Поскольку при мне была винтовка, само собой разумелось, что я прибыл избавить их от людоеда. Но крестьян озадачило мое появление пешком в столь ранний час: ведь ближайшее бунгало, где я мог провести ночь, находилось на расстоянии тридцати миль от их деревни.

Пока я пил молоко, пачка сигарет, пущенная по кругу, развязала жителям деревни языки. Ответив на множество вопросов, я сам стал расспрашивать и узнал, что эта деревня называется Тамали и что уже много лет она страдает от нападений людоеда. Одни утверждали, что людоед появился в этих местах восемь лет назад, другие говорили, что десять, но все сходились на том, что он появился в год, когда Бачи Сингх колол дрова и топором отхватил себе пальцы на ноге, а черный вол Дан Сингха, стоивший тридцать рупий, упал с обрыва и разбился. Последней жертвой людоеда в Тамали была мать Кундана. Тигр убил ее в двадцатый день прошлого месяца, когда она вместе с другими женщинами работала в поле, расположенном ниже деревни. Никто не знал, кто этот людоед — тигр или тигрица, но все считали его очень крупным зверем. Жители деревни настолько боялись тигра, что перестали обрабатывать дальние поля и даже ходить в Танакпур за продуктами.

Крестьяне сказали, что людоед надолго никогда не уходил из Тамали, поэтому, если я останусь с ними, о чем они очень просили, у меня будет больше возможности убить его, чем в каком-либо месте Талладеша.

Нелегко оставлять на милость людоеда людей, возлагающих на тебя все свои надежды. Но я должен был уйти, и они отнеслись с полным пониманием к высказанному мною объяснению. Я заверил их, что вернусь в Тамали при первой же возможности, и ушел искать деревню, где произошло последнее убийство.

Направляясь в Тамали, я положил у места соединения тропы с лесной дорогой знак, который указывал моим людям, что я пошел на восток. Теперь я переместил этот знак, а чтобы мои люди не ошиблись, у дороги на восток добавил еще один, закрывающий путь. Оба знака известны в горах каждому местному жителю, и, хотя я не предупредил своих людей, что воспользуюсь ими, я знал, они догадаются, кто их оставил, и истолкуют правильно. Первый знак — небольшая ветка, положенная посредине дороги верхушкой в ту сторону, куда должен направиться идущий следом человек. Чтобы ветка не сдвинулась, на нее кладется камень или кусок дерева. Второй знак представляет собой две ветки, соединенные в виде креста.

Дорога на запад шла почти без подъемов и спусков через лес гигантских дубов, основания которых утопали в папоротниках, доходивших мне до колена. В просветы между деревьями открывались чудесные виды: на фоне простиравшегося далеко на восток и запад снежного хребта виднелись высившиеся друг над другом холмы.

4

На протяжении примерно четырех миль дорога шла на запад, затем поворачивала на север и пересекала головную часть долины. По долине протекал ручеек с кристально чистой водой, бравший начало в густом дубовом лесу на холме, который высился надо мной слева. Я по камням перебрался через ручей и, поднявшись на небольшую возвышенность, вышел на открытый участок. На его дальнем конце находилась деревня. В тот момент меня заметили несколько девчушек, направлявшихся к ручью, и взволнованно закричали: «Саиб пришел! Пришел саиб!» Этот возглас полетел от дома к дому, и, прежде чем я достиг деревни, меня окружила возбужденная толпа мужчин, женщин и детей.

От старосты я узнал, что деревня называлась Таллакот. Два дня назад (5 апреля) сюда из Чампавата прибыл встречать меня патвари, который оповестил всех в округе, что из Найни-Тала едет саиб, чтобы убить людоеда. Вскоре после приезда патвари людоед убил женщину из их деревни, но труп, согласно приказу комиссара Алмора, никто не трогал. В ожидании моего прибытия на розыски жертвы сегодня утром послали группу мужчин. Пока староста сообщал мне все эти сведения, вернулись мужчины, человек тридцать, уходившие на поиски убитой женщины. Они рассказали, что осмотрели место, где тигр терзал свою жертву, но не нашли там почти ничего, кроме ее зубов. Даже одежда исчезла. Когда я спросил, где произошло убийство, паренек лет семнадцати, сын убитой, ходивший вместе с мужчинами, сказал, что покажет это место, если я пойду с ним на другой конец деревни. Он пошел впереди, я за ним, а следом за нами все население Таллакота. Миновав деревню, мы вышли на узкую, тянувшуюся между холмами седловину, длиной около пятидесяти ярдов. От седловины шли две долины. Одна, налево от нас, простиралась на запад, до реки Ладхья, другая, направо, на протяжении десяти или пятнадцати миль круто спускалась к реке Кали. Остановившись на седловине, паренек повернулся лицом к долине справа. Ее северную сторону покрывала низкая трава и отдельные редкие кусты, а южную — джунгли с густым подлеском. Указав на один из кустов в северной части долины, росший в восьмистах — тысяче ярдов в стороне и в тысяче — полутора тысячах футов ниже по склону, он сказал, что его мать была убита возле этого куста, когда вместе с несколькими другими женщинами резала там траву. Затем он показал дуб в овраге, ветви которого обломали лангуры. Под этим дубом нашли зубы его матери. Тигра во время поисков ни он, ни кто-либо другой не видел и не слышал, но когда они спускались с холма, до них донесся сначала крик горала, а немного позже лангура.

Значит, кричали горал и лангур. Горал иногда кричит, завидев человека, лангур — никогда. А вот при виде тигра кричат и тот и другой. Возможно, тигр задержался на месте убийства, а затем, потревоженный людьми, стал уходить и был замечен сначала горалом, потом лангуром. Пока я раздумывал и мысленно составлял карту простиравшейся передо мной местности, подошел патвари, который в момент моего прихода в деревню обедал. На вопрос, где находятся два молодых буйвола, посланных по моей просьбе Бейнесом, он ответил, что вел их с собой из Чампавата, но оставил в другой деревне, в десяти милях от Таллакота; там 4 апреля на виду у всей деревни людоед убил мальчика. Поскольку не было никого, кто мог бы вступить в борьбу с тигром, жители унесли тело ребенка и обо всем сообщили в Чампават, откуда мне послали телеграмму в Танакпур. Труп ребенка патвари распорядился сжечь.

Мои люди еще не прибыли из деревушки, где мы ночевали, поэтому я велел старосте поставить мне палатку на открытом участке у ручья, а сам решил спуститься в долину осмотреть место, где людоед съел свою жертву. Я хотел выяснить, был ли это тигр или тигрица, если тигрица, то имела ли она детенышей. Как я уже упоминал, эта часть Кумаона была мне незнакома. Я спросил старосту, не может ли он указать мне наиболее удобный спуск в долину. Тот самый паренек, который привел меня на седловину, выступил вперед и с жаром сказал: «Я пойду с вами, саиб, и покажу дорогу».

Меня всегда изумляло мужество людей, живущих в районах, где орудуют людоеды, и восхищала доверчивость, с которой они вверялись абсолютно незнакомым людям. Дунгар Сингх — так звали паренька — являл собой пример подобного мужества и доверчивости. Годами он жил в страхе перед людоедом; всего час назад он видел жалкие останки своей матери и тем не менее один и без оружия был готов сопровождать совершенно чужого человека туда, где, судя по тревожным крикам горала и лангура, притаился убийца. Правда, только что он побывал в этом месте, но тогда с ним ходили еще тридцать односельчан.

Спуститься с седловины вниз по крутому склону было невозможно, поэтому Дунгар Сингх повел меня обратно через деревню к козьей тропе. Пока мы шли сквозь редкий кустарник, я рассказал ему, что плохо слышу, и предупредил, что если ему понадобится привлечь мое внимание, пусть он остановится и покажет рукой, а если захочет что-нибудь сказать, — подойдет вплотную и шепнет мне в правое ухо. Когда мы прошли ярдов четыреста, Дунгар Сингх вдруг остановился и посмотрел назад. Я тоже обернулся и увидел, что за нами по склону горы поспешно спускаются патвари и какой-то человек с дробовиком. Думая, что у них есть важное сообщение, я остановился, но оказалось, что просто патвари пожелал сопровождать меня вместе со своим оруженосцем. Я согласился скрепя сердце, так как непохоже было, чтобы патвари и его человек — оба в тяжелых башмаках — умели бесшумно передвигаться в джунглях.

Пройдя густым подлеском еще четыреста ярдов, мы вышли на лишенную растительности площадку в несколько квадратных ярдов. Здесь козья тропа расходилась — налево она вела к глубокому оврагу, направо огибала холм. Остановившись у развилки, Дунгар Сингх показал в сторону оврага и прошептал, что внизу тигр съел его мать. Мне не хотелось, чтобы обутые в грубую обувь люди расхаживали там, где я намеревался искать отпечатки лап людоеда. Я сказал Дунгар Сингху, что спущусь в овраг один, а он пусть остается с обоими мужчинами на площадке. Едва я умолк, как Дунгар Сингх быстро обернулся и посмотрел вверх на холм. Я последовал его примеру и увидел на седловине, где незадолго до этого стояли мы, толпу людей. Жестом Дунгар Сингх попросил нас молчать и, приложив ладонь к уху, стал напряженно прислушиваться. Наконец, выслушав сообщение, повернулся ко мне и прошептал:

— Мой брат просит передать вам, что внизу на заброшенном поле что-то рыжее лежит на солнце.

На бывшей пашне, освещенной солнцем, люди заметили что-то рыжее. Это мог быть всего лишь куст сухого орляка, или каркер, или молодой замбар, но мог быть и тигр. Так или иначе, если судьба послала мне счастливый случай, я не собирался упускать его. Отдав Дунгар Сингху свою винтовку, я подхватил патвари и его человека под руки и отвел их к росшей поблизости мушмуле. Затем разрядил их ружье, положил его под куст, а им обоим велел влезть на дерево и, под страхом смерти, сидеть там тихо до тех пор, пока я не разрешу спуститься. Вряд ли кто-либо влезал на дерево с большей радостью, чем эти двое. Они добрались почти до самой верхушки и прижались к стволу так крепко, что сразу стало ясно: за время, истекшее с момента выхода из деревни, их представления об охоте на людоеда претерпели коренные изменения.

Козья тропа, уходившая направо, вела к расположенному террасами полю, которое давно не обрабатывалось и заросло диким овсом. Это поле, длиной около ста ярдов, тянулось до самого гребня холма. В ширину, с той стороны, где я стоял, оно имело десять футов, на противоположном конце — тридцать. На протяжении пятидесяти ярдов оно было прямым, потом поворачивало влево. Заметив, что я разглядываю поле, Дунгар Сингх сказал, что с его дальнего конца можно увидеть ту заброшенную пашню, где его брат заметил что-то рыжее. Пригнувшись, мы пробрались на дальний конец поля. Там, опустившись на четвереньки, подползли к самому краю и, раздвинув траву, посмотрели вниз.

Под нами была небольшая долина, противоположная сторона которой представляла собой крутой, заросший травой склон, обрамленный густой порослью молодых дубков. За порослью находился глубокий овраг, где людоед съел мать Дунгар Сингха. Покрытый травой склон имел в ширину около тридцати ярдов и заканчивался скалистым обрывом высотой, судя по росшим у его подножия деревьям, от восьмидесяти до ста футов. На ближней части склона, с той же стороны, где находились мы, виднелось другое, расположенное террасами поле длиной сто и шириной ярдов десять. На нем ближе к нам был небольшой участок низкой ярко-зеленой травы. Остальная часть поля густо заросла ароматными растениями, достигавшими четырех-пяти футов высоты. Нижняя сторона их листьев, по форме напоминавших листья хризантемы, была белого цвета. На участке зеленой травы, под ярким солнцем, на расстоянии десяти футов друг от друга лежали два тигра.

Зверь, находившийся ближе, лежал к нам спиной, головой к холму, другой — к нам брюхом, к холму хвостом. Оба крепко спали. Стрелять удобнее было в первого, но я боялся, что звук, который производит пуля, проникая в туловище (не следует смешивать этот звук со звуком выстрела), разбудит второго тигра и заставит его броситься вниз по склону холма под укрытие густой растительности, к которой он лежал головой. Если выстрелить сначала во второго, тот же звук погонит первого тигра или вверх по склону, где растительности меньше, или в мою сторону. Поэтому я решил стрелять сначала во второго. Расстояние до него равнялось примерно ста двадцати ярдам, а угол прицела — о нем нельзя забывать, когда стреляешь с горы вниз, — не так велик, чтобы принимать его во внимание. Положив руку тыльной стороной на край поля, чтобы образовалась мягкая прокладка, и крепко держа винтовку, я тщательно прицелился тигру в сердце и не спеша нажал на спуск. Зверь даже не шевельнулся. Зато второй как стрела взметнулся вверх и одним прыжком очутился на пятифутовом бугре, отделявшем поле от канавы. Здесь он остановился, став боком ко мне, и через правое плечо посмотрел на своего товарища. Я выстрелил еще раз. Тигр встал на дыбы, затем, упав спиной в канаву, исчез из виду.

После второго выстрела я заметил, что высокие ароматные растения неподалеку от места, где лежал мертвый тигр, зашевелились. Какой-то крупный зверь во весь опор мчался по полю прочь. До выстрелов он находился совсем близко от двух спавших тигров, следовательно, это тоже мог быть только тигр. Я не видел зверя, но легко определил его путь по движению растений, так как нижняя сторона их листьев была белой. Быстро установив прицел на двести ярдов, я стал ждать, когда он добежит до открытого места. Вскоре тигр появился. Тут я заметил, что склон холма поворачивает вправо, точно так же как поле, на котором я лежал, поворачивало влево. Это давало мне возможность, поскольку тигр бежал по горизонтали, выстрелить ему в бок.