«Еще лишний год дрянной, ничтожной кондукторской службы!»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Еще лишний год дрянной, ничтожной кондукторской службы!»

Самым трудным временем для воспитанников Инженерного училища была пора годичных экзаменов. Множество разнородных предметов, и все надлежало повторить от начала до конца, за два-три дня подготовиться к каждому. Федор и его товарищи забыли про сон, разговоры, развлечения. Сидели не разгибаясь над книгами, сжав голову руками, и учили, учили.

Бледный, еще бледнее обычного, с осунувшимся лицом и красными от бессонницы глазами, Федор ни о чем не позволял себе думать, кроме экзамена.

Забравшись в свой любимый закуток у окна в спальне своей роты, ночью накинув для теплоты одеяло — из окна сильно дуло, — Федор занимался упорно и сосредоточенно. У него не было сомнений в исходе экзамена. И действительно, по всем предметам он получил высший балл. Кроме фортификации и алгебры. По этим предметам получил он балл пониже. На первых порах не подумал худого.

И вдруг как снег на голову неожиданное решение конференции училища…

«С.-Петербург, 30 октября 1838 года.

Любезнейший Папенька!

Не сердитесь, ради Бога, на мое молчание после получения письма Вашего, Любезнейший Папенька! Много имею я причин молчанья и оправданий. Скажу Вам только то, что Ваше письмо застало меня в начале экзамена. Он теперь кончился. Спешу уведомить Вас обо всем. Прежде нежели кончился наш экзамен, я Вам приготовил письмо…

Я хотел обрадовать Вас, Любезнейший Папенька, письмом моим, хотел наполнить сердце Ваше радостию, одно слышал и видел и наяву и во сне.

Теперь что осталось мне? Чем мне обрадовать Вас, мой нежный, любезнейший родитель? Но буду говорить яснее.

Наш экзамен приближался к концу; я гордился своим экзаменом, я экзаменовался отлично и что же? Меня оставили на другой год в классе… О, скольких слез мне это стоило. Со мною сделалось дурно, когда я услышал об этом. В 100 раз хуже меня экзаменовавшиеся перешли (по протекции). Что делать, видно сам не прошибешь дороги.

Скажу одно: ко мне не благоволили некоторые из преподающих и самые сильные своим голосом на конференцной. С двумя из них я имел личные неприятности. Одно слово их и я был оставлен. (Все это я услышал после)… Еще лишний год дрянной ничтожной кондукторской службы!»

Письмо Ф. М. Достоевского к отцу. 30 октября 1838 г. Автограф

Более откровенно об этом происшествии писал он брату: «Я не переведен! О ужас! еще год, целый год лишний! Я бы не бесился так, ежели бы не знал, что подлость, одна подлость низложила меня… До сих пор я не знал, что значит оскорбленное самолюбие. Я бы краснел, ежели бы это чувство овладело мною… но знаешь? Хотелось бы раздавить весь мир за один раз… Я потерял, убил столько дней до экзамена, заболел, похудел, выдержал экзамен отлично в полной силе и объеме этого слова и остался… Так хотел один преподающий (алгебры), которому я нагрубил в продолженье года и который нынче имел подлость напомнить мне это, объясняя причину отчего остался я…»

Он нагрубил преподавателю алгебры. Как ни старался Федор сдерживать свой страстный, порывистый нрав, это не всегда удавалось. Видя явную несправедливость, он выходил из себя и, не думая о последствиях, выкладывал все, что накопилось в душе. Еще дома в Москве, замечая его неуимчивость, отец, случалось, говаривал: «Ой, Федя, уймись. Попадешь ты под красную шапку» (то есть в армию солдатом). А он не всегда мог уняться и теперь расплачивался.

Еще год в том же классе…

Зима не сулила ничего отрадного, если бы не дружба с Иваном Николаевичем Шидловским. Этой зимой они виделись особенно часто.

Как только наступал субботний вечер, Федор, испросив разрешение у ротного командира, спеша пробирался по тускло освещенным петербургским улицам в бедную квартирку Ивана Николаевича. Этот молодой человек бросил службу, хоть средства имел весьма скудные, и один в своем убогом жилище предавался мечтам и горестям.

Федор и раньше ценил Шидловского, его доброту, внимание к нему и Михаилу. Еще от Костомарова они с братом писали отцу об Иване Николаевиче: «Ах, папенька, ежели бы вы знали, какой это достойный молодой человек. Мы не знаем, как благодарить его. Он так любит нас, как будто родной. Всякое воскресенье навещает он нас и мы, ежели бывает хорошая погода, идем с ним в церковь, а там заходим к нему и к обеду возвращаемся домой».

Теперь, при ближайшем знакомстве, Шидловский предстал перед Федором в новом свете.

Он жил странной, не похожей на других жизнью, внешне будто бы бездеятельной, но внутренне до крайности напряженной. Его окружала атмосфера необычности, и это пленяло и волновало Федора. Он с бьющимся сердцем переступал порог бедной маленькой квартирки, которая тотчас же утрачивала свой будничный вид при звуках голоса Ивана Николаевича.

Коренастый, веснушчатый, в мешковатом мундире, Федор с восхищением смотрел на высокого, красивого Шидловского, с восхищением слушал его речи. Ему нравилось в Шидловском все — внешность, облагороженная печатью страдания, глубокий ум, образованность, увлекательное красноречие, романтически-бурные стихи. «Сколько поэзии! Сколько гениальных идей!» — восторгался Федор.

У себя на родине, на Украине, Шидловский был влюблен в девушку. Девушка вышла за другого, и это заставило молодого человека бежать в Петербург и искать здесь забвенья. Но ни время, ни перемена места не охладили его страсти. «Взглянуть на него: это мученик! Он иссох; щеки впали; влажные глаза его были сухи и пламенны; духовная красота его лица возвысилась с упадком физической. — Он страдал! тяжко страдал! Боже мой, как любит он какую-то девушку (Mari, кажется)… Без этой любви он не был бы чистым, возвышенным, бескорыстным жрецом поэзии…» — делился Федор с Михаилом.

Федору казалось, что перед ним оживший герой Шекспира или Шиллера — благородный и пламенный. «Часто мы с ним просиживали целые вечера, толкуя Бог знает о чем! О, какая откровенная чистая душа!»

Чтение стихов и беседы, красноречивые излияния Ивана Николаевича, который поверял юноше свои сомнения и раздумья, свое стремление к высокому, облагораживающему душу. Федор ловил каждое слово. Он упорно искал свою дорогу в жизни, много думал о будущем, отнюдь не считая карьеру военного инженера пределом желаний.

Речи Ивана Николаевича волновали, будоражили, рождали гордые мысли…

«Прошлую зиму я был в каком-то восторженном состоянии. Знакомство с Шидловским подарило меня столькими часами лучшей жизни…» Они расстались осенью. Федор вернулся из лагерей. «В последнее свидание мы гуляли в Екатерингофе. О, как провели мы этот вечер! вспоминали нашу зимнюю жизнь, когда мы разговаривали о Гомере, Шекспире, Шиллере, Гофмане, о котором столько мы говорили, столько читали. Мы говорили с ним о нас самих, о прошлой жизни, о будущем… Эта дружба так много принесла мне и горя и наслажденья!»

Шидловский вскоре уехал, скрылся из Петербурга, но знакомство с ним оставило в душе Федора неизгладимый след. Пройдут годы и знаменитый писатель Федор Достоевский попросит своего биографа: «Непременно упомяните в вашей статье о Шидловском, нужды нет, что его никто не знает, и что он не оставил после себя литературного имени, ради Бога, голубчик, упомяните, это был большой для меня человек, и стоит он того, чтобы имя его не пропало».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.