Булгаков Михаил Афанасьевич

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Булгаков Михаил Афанасьевич

Так случилось, что Михаил Афанасьевич Булгаков был «летуном» – достойным всяческого презрения искателем легкой наживы, который вместо того чтобы устроиться на какую-нибудь службу и честно провести на ней всю свою трудовую жизнь, места работы менял часто. Не по своей, правда, воле, но это сути дела не меняет – даже хуже. Раз увольняли, значит, было за что.

Как и все советские граждане, Михаил Афанасьевич Булгаков при поступлении на очередную «службу» в обязательном порядке писал автобиографию, которая прилагалась к «листку по учету кадров». Одна из них, датированная мартом 1931 года, хранится в Отделе рукописей Государственного литературного музея. Биография лаконичная, сухая – да, впрочем, какой еще быть казенной бумажке. Содержание ее, однако, противоречит негласно установленной форме этого документа, хорошо известной каждому, кто устраивался на работу в государственную структуру или поступал в вуз.

Итак, вот автобиография М. А. Булгакова, написанная им за девять лет до собственной смерти:

«Родился в 1891 году в Киеве. Сын профессора. Окончил Киевский университет по медицинскому факультету в 1916 году. Тогда же стал заниматься литературой, нигде не печатаясь до 1919 года.

В годы 1919–1921, проживая на Кавказе, писал фельетоны, изредка помещаемые в газетах, изучал историю театра, иногда выступал в качестве актера.

В 1921 году переехал в Москву, где служил в газетах репортером, затем фельетонистом.

В годы 1922–1924, продолжая газетную работу, писал сатирические повести и роман «Белая гвардия».

В 1925 году, по канве этого романа, написал пьесу, которая в 1926 году пошла в Московском Художественном театре под названием «Дни Турбиных» и была запрещена после 289-го представления.

Следующая пьеса «Зойкина квартира» шла в театре имени Вахтангова и была запрещена после 200 представления.

Следующая – «Багровый остров» шла в Камерном театре и была запрещена приблизительно после 50-го представления.

Следующая – «Бег» была запрещена после первых репетиций в Моск. Художественном театре.

Следующая – «Кабала святош» была запрещена сразу и до репетиций не дошла.

Через 2 месяца по запрещении «Кабалы» (в мае 1930 года) был принят в Московский Художественный театр на должность режиссера, находясь в которой, написал инсценировку «Мертвых душ» Гоголя.

В марте 1931 года был принят кроме режиссуры и в актерский состав Московского Художественного театра.

Михаил Булгаков Москва, март 1931 года».

Надо сказать, что появление этой автобиографии стало прямым следствием отчаянного шага писателя – письма правительству, после которого Булгакову, наконец, дали работу. А если бы М. Булгаков задался целью перечислить все, что не было издано и поставлено, все, что было возвращено редакциями, подвергнуто жесточайшей цензуре, запрещено к изданию, все, что было уничтожено им самим из страха перед арестом, то его автобиография оказалась бы намного длиннее.

Многие произведения были впервые опубликованы через десятки лет после смерти писателя: «Бег», «Жизнь господина де Мольера», «Театральный роман», «Мастер и Маргарита», полный текст «Белой гвардии», «Собачье сердце». И если когда-то его произведения либо подвергались жестокой критике, либо замалчивались, то начиная с середины 1980-х годов публикация романов и постановка пьес Булгакова приняла лавинообразный характер, а сам он был признан гением русской литературы. Писателю отвели место в пантеоне классиков, его творчество начали изучать стремясь обнаружить тайные смыслы и сокровенное знание. Эта метаморфоза видна особенно хорошо при прочтении посвященных М. А. Булгакову статей в изданиях Большой Советской Энциклопедии разных лет. Итак, БСЭ, 1927 год: «…Характер устремлений ставит Булгакова на крайний правый фланг современной русской литературы, делая его художественным выразителем правобуржуазных слоев нашего общества»; БСЭ, 1951: «в романе "Белая гвардия" (1924) пытался идеализировать белогвардейцев. Стремлением оправдать белогвардейщину отмечена также и написанная им позднее пьеса "Бег"… Ошибочные и во многом идейно-чуждые взгляды Булгакова не дали ему возможности глубоко и верно раскрыть и явления исторического прошлого». БСЭ, 1971: «Булгаков – драматург и повествователь – владел отточенным мастерством реалистической техники, сатиры, гибкой, живой речи и стремительного сюжета».

Последняя треть XX века стала триумфом писателя, именуемого не иначе как Мастер. Теперь автор «Мастера и Маргариты» предстает благородным обломком империи, рыцарем без страха и упрека, трагической жертвой послеоктябрьского режима, безупречным джентльменом, задыхавшимся в «душных стенах совдепии». Хотя на самом деле, эти утверждения, по-видимому, столь же далеки от истины, сколь и огульная критика современных Булгакову литературных критиков.

В общем, слова Булгакова о литературоведах: «…Ни читателю, ни писателю это абсолютно неинтересно. Они пишут друг для друга» продолжают оставаться актуальными.

3 мая 1891 года в Киеве в семье преподавателя Киевской духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова и его жены, учительницы, Варвары Михайловны (в девичестве Покровской) родился первый ребенок – сын. 18 мая мальчика крестили по православному обряду в Крестовоздвиженской церкви (на Подоле). Будущий писатель получил имя в честь хранителя города Киева, архангела Михаила. В следующие годы у Булгаковых родилось еще шесть детей: четыре девочки и два мальчика.

18 августа 1900 года Миша Булгаков поступил в приготовительный класс Второй киевской гимназии, а через год перешел в первый класс Первой киевской мужской Александровской гимназии.

В начале 1907 года Булгаковы переехали на Андреевский спуск, 13 – пожалуй, самое знаменитое булгаковское место в Киеве (теперь там открыт литературный музей Булгакова). В апреле от болезни почек умер Афанасий Иванович Булгаков; его похоронили на Байковом кладбище в Киеве.

Летом 1908 года Михаил Булгаков познакомился с саратовской гимназисткой Татьяной Николаевной Лаппа, приехавшей в Киев на каникулы (в 1915 году она стала первой женой писателя).

В 1909 году Булгаков окончил гимназию и поступил в Киевский университет на медицинский факультет. Он, конечно, предпочел бы стать артистом или литератором, тем более, что в семье много читали, постоянно ставили домашние спектакли, которые сами же и сочиняли, устраивали вечеринки. Однако не хватало уверенности в собственном таланте, да и медицина была семейным делом – врачей в роду было много. Так что Михаил поступил в университет и попал в самую гущу общественной и научной жизни. Преподаватели медицинского факультета были светилами врачебной науки и практики. Студенты участвовали в забастовках по поводу смерти Льва Толстого и покушения на Столыпина, Ленского расстрела и годовщины Кровавого воскресенья. Впрочем, неизвестно, насколько вся эта политическая активность захватила Михаила – значительно больше его волновала любовь к Татьяне Лаппа.

Одна из поездок студента-медика Булгакова в Саратов к Татьяне совпала с началом Первой мировой войны, и он принял участие в организации лазарета для раненых и работал там врачом. Осенью Михаил вернулся в Киев для продолжения занятий в университете.

Весной 1915 года Булгаков изъявил желание служить врачом в морском ведомстве, однако его признали негодным к несению военной службы по состоянию здоровья. Тем не менее, 18 мая он с разрешения ректора университета поступил на работу в Киевский военный госпиталь. К этому моменту Булгаков был женатым человеком.

Венчание с Татьяной Лаппа состоялось в Киево-Подольской церкви Николы Доброго 26 апреля 1915 года. Перед свадьбой жених сочинил шутливую пьесу «С миру по нитке – голому шиш», в которой был такой диалог: «Бабушка: Но где же они будут жить? Доброжелательница: Жить они вполне свободно могут в ванной комнате. Миша будет спать в ванне, а Тася – на умывальнике».

Родственники считали их женитьбу чистейшим безумием. Мама жениха писала старшей дочери: «Моя милая Надя! Давно собираюсь тебе написать, но не в силах в письме изложить тебе всю эпопею, которую я пережила в эту зиму: Миша совершенно измочалил меня. В результате я должна предоставить ему самому пережить все последствия своего безумного шага… Дела стоят так, что все равно они повенчались бы, только со скандалом и разрывом с родными; так я решила устроить лучше все без скандала».

«Фаты у меня, конечно, никакой не было, – вспоминала Татьяна Лаппа о дне свадьбы. – Подвенечного платья тоже. Я куда-то дела все деньги, которые отец прислал. Мама приехала на венчанье – пришла в ужас. У меня была полотняная юбка в складку, мама купила блузку».

Молодые вели довольно беззаботный образ жизни. «Отец присылал мне деньги, – рассказывала Татьяна Николаевна, – а Михаил давал уроки… Мы все сразу тратили… Вообще к деньгам он относился: если есть деньги – надо их сразу использовать. Если последний рубль, и стоит тут лихач – сядем и поедем! Или один скажет: «так хочется прокатиться на авто!» – тут же другой говорит: «Так в чем дело – давай поедем!» Мать ругала за легкомыслие».

Первая мировая война изменила быт молодоженов. В апреле 1916 года Михаил Булгаков, успешно сдавший выпускные экзамены, получил «Временное свидетельство» об окончании университета, и отправился на передовую. Он работал врачом в прифронтовых госпиталях городов Каменец-Подольска и Черновиц. Жена Татьяна последовала за ним, стала сестрой милосердия и ассистировала мужу во время операций.

В июле того же года Михаила Булгакова зачислили «врачом резерва Московского военно-санитарного управления» и откомандировали в распоряжение смоленского губернатора с целью работы в земствах. Булгаков начал работу в Никольской земской больнице Сычевского уезда Смоленской губернии. Жена поехала за ним. Из смоленской глубинки Миша писал одному из киевских друзей: «Представляю, как ты в смокинге, в пластроне шагаешь по ногам первых рядов партера, а я…»

В 1917 году семья Булгаковых в очередной раз отправилась в Саратов, к родителям жены, и там их застало известие о Февральской революции. Булгаков съездил в Киев, забрал документы об окончании университета и вернулся в Никольское. Рутинный быт земского врача, огромное нервное и физическое напряжение (в день к нему обращалось до ста посетителей) привели к тому, что он начал злоупотреблять морфием. Точкой отсчета стала прививка от дифтерита, которую сделал себе, опасаясь заражения после проведенной трахеотомии у больного ребенка. Прививка вызвала аллергию и сильный зуд, который Булгаков стал заглушать морфием, и постепенно употребление наркотика вошло в привычку.

18 сентября 1917 года Михаила Афанасьевича перевели в Вяземскую городскую земскую больницу Смоленской губернии, где он стал заведовать инфекционным и венерическим отделением.

К этому времени относятся первые литературные опыты Булгакова – он начал работать над циклом автобиографических рассказов о медицинской практике в Никольской больнице, которые в конце концов превратились в «Записки юного врача» и «Морфий». Т. Н. Лаппа вспоминала: «Когда мы после Никольского попали в Вязьму, Михаил начал регулярно по ночам писать. Сначала я думала, что он пишет пространные письма к своим родным и друзьям в Киев и Москву. Я осторожно спросила, чем он так занимается, на это он постарался ответить уклончиво и ничего не сказал. А когда я стала настаивать на том, чтобы он поделился со мною, Михаил ответил приблизительно так: «Я пишу рассказ об одном враче, который болен. А так как ты человек слишком впечатлительный, то, когда я прочту это, в твою голову обязательно придет мысль, что в рассказе идет речь обо мне». И конечно же, не стал знакомить с написанным, несмотря на то что я очень просила и обещала все там понять правильно». Морфинист Булгаков боялся показать жене результаты своих наблюдений за собственным состоянием.

В феврале 1918 года Михаила Афанасьевича освободили от военной службы, и он с женой возвратился в Киев. Они поселились в родительском доме на Андреевском спуске, 13. Возвращение в Киев подействовало на Булгакова благотворно – с помощью второго мужа матери, врача Ивана Павловича Воскресенского, он избавился от морфинизма и начал частную практику как венеролог.

Булгаков не оставил и литературную деятельность; он активно сотрудничал в киевских газетах, публикуя там свои статьи и репортажи. «Когда приехали из земства, – вспоминает Татьяна Николаевна, – в городе были немцы. Стали жить в доме Булгаковых на Андреевском спуске… Михаил все сидел, что-то писал. За частную практику он не сразу взялся». Как бы продолжая эти воспоминания, Надежда Афанасьевна Земская, сестра писателя, отмечает: «В Киев в 1918 году он приехал уже венерологом. И там продолжал работу по этой специальности – недолго. В 1919 году совершенно оставил медицину для литературы».

В это время в Киеве постоянно менялась власть. 29 октября 1917 года состоялось восстание большевиков, которое было подавлено войсками П. Скоропадского. Город захватила Центральная рада {58}, в январе власть перешла к большевикам, а к марту вернулось правительство Украинской народной республики (УНР). В апреле 1918 года Скоропадский при поддержке германского правительства объявил о низложении правительства УНР и о возложении на себя полномочий главы государства. В августе 1918-го оппозиционные политические силы объединились в «Украинский национально-государственный союз» (позже «Украинский национальный союз»), который провозгласил «Борьбу за законную власть на Украине» и «Охрану прав украинского народа». Во главе его встал В. К. Винниченко.

После поражения в Первой мировой войне германские войска начали эвакуацию из Украины и прекратили поддержку Скоропадского. 14 ноября была провозглашена Директория {59}, во главе которой стал В. Винниченко, а армию УНР возглавил С. Петлюра, находящийся в резкой оппозиции к Скоропадскому.

14 декабря 1918 года Булгаков, по его собственным воспоминаниям, «был на улицах города». В этот день в город вошли войска Украинской Директории во главе с Симоном Петлюрой, а Булгаков в составе офицерской дружины безуспешно пытался защитить правительство гетмана Скоропадского. В начале февраля 1919 года Михаила Булгакова мобилизовали как военного врача в армию УНР, однако в ночь на 3 февраля при отступлении украинских войск из Киева он успешно дезертировал. Т. Лаппа вспоминала: «Мишу мобилизовали синежупанники. В час ночи звонок, открываем, стоит весь бледный, говорит, его уводили со всеми, прошли мост, дальше столбы какие-то, он отстал, кинулся за столб – его не заметили».

В конце августа Булгакова, по-видимому, снова мобилизовали – на этот раз в Красную Армию. Вместе с ней он покинул Киев, а 14–16 октября возвратился. В ходе боев на улицах города перешел на сторону Вооруженных сил Юга России (или попал к ним в плен).

Два младших брата Булгакова волею судеб оказались в Пятигорском госпитале, и мать решила, что спасти их может только Михаил. Он отправился на Северный Кавказ с Добровольческой армией и стал военным врачом (начальником санитарного околотка) 3-го Терского казачьего полка, участвовал в походе против восставших чеченцев. «За что ты гонишь меня, судьба? – сетовал Булгаков в дневнике. – Моя любовь – зеленая лампа и книги в моем кабинете. Почему я не родился сто лет тому назад? Или еще лучше: через сто лет? А еще лучше, если б совсем не родился. В один год я перевидал столько, что хватило бы Майну Риду на десять томов. Но я не Майн Рид и не Буссенар. Я сыт по горло приключениями и совершенно загрызен вшами. Погасла зеленая лампа, вместо книг я вижу в бинокль обреченные сакли, пожарища, скачущих чеченцев и преследующих их казаков. Проклятие войнам отныне и вовеки!»

Булгаков и Лаппа осели во Владикавказе. 26 ноября 1919 года в газете «Грозный» появилась первая публикация Булгакова. Это был ядовитый фельетон «Грядущие перспективы»: «Титаническая работа на зализывающем раны Западе вознесет его на невиданную высоту могущества. Нашу же несчастную Родину революция загнала на самое дно ямы позора и бедствия. И долго еще жизни не будет, а будет смертная борьба. Неимоверным трудом придется платить за безумие мартовских дней и безумие дней октябрьских, за самостийных изменников, за развращение рабочих, за Брест, за нещадное пользование станками для печатания денег: за все!» И в этой же статье: «Настоящее перед нашими глазами. Оно таково, что глаза эти хочется закрыть. Не видеть! Остается будущее. Загадочное, неизвестное будущее. В самом деле: что же будет с нами?.. А мы? Мы опоздаем… Ибо мы наказаны… И мы, представители неудачного поколения, умирая еще в чине жалких банкротов, вынуждены будем сказать детям: платите, платите честно и вечно помните социальную революцию».

Булгаков работал в военном госпитале, но к концу декабря оставил занятия медициной (несмотря на свою славу прекрасного врача и диагноста), стал журналистом, публиковал злободневные фельетоны – и всю жизнь впоследствии вынужден был скрывать, что печатался при белых.

В конце февраля Булгаков заболел возвратным тифом и никак не мог выздороветь до начала апреля. Из-за болезни не смог покинуть Владикавказ и Россию вместе с П. Врангелем, чего так и не простил своей жене. А ведь он выжил только благодаря ее усилиям: она по ночам бегала по городу в поисках врача, продавала на рынке звенья золотой цепи, подаренной ей к свадьбе, чтобы покупать продукты для Михаила. В итоге белые ушли, с ними эмигрировали братья Иван и Николай, а больной тифом Михаил остался.

«Он часто упрекал меня, – рассказывала потом Татьяна Николаевна, – ты слабая женщина, не могла меня вывезти!» Но когда два врача говорят, что на первой же остановке умрет, – как же я могла везти? Они мне так и говорили: «Что же вы хотите – довезти его до Казбека и похоронить?..» После ухода белых однажды утром я вышла – и вижу, что город пуст… В это время – между белыми и советской властью – в городе были грабежи, ночью ходить было страшно…»

Когда Михаил Афанасьевич поправился, в городе установилась Советская власть. Надо было как-то жить и Булгаков обратился к знакомому писателю Юрию Слезкину с просьбой о помощи. Тот устроил Михаила к себе в подотдел искусств Владикавказского ревкома (Булгаков называл свою службу «подудел») и предложил выступать со вступительным словом перед спектаклями Владикавказского русского театра, а Татьяна Лаппа стала работать в том же театре статисткой.

Так М. Булгаков стал заведующим литературным отделом подотдела искусств отдела народного образования Владикавказского ревкома, а в конце мая заведующим театральным отделом того же подотдела. Он так описывал свое рабочее место: «В комнате два шкафа с оторванными дверцами, колченогие столы, две барышни с фиолетовыми губами на машинке стучат. Сидит в самом центре писатель и из хаоса лепит подотдел».

Жизнь в городе постепенно налаживалась: оживали театр, опера, цирк; самодеятельные коллективы репетировали в клубах спектакли; на диспутах до хрипоты спорили обо всем на свете. «Пора кинуть в очистительный костер народного гнева корифеев литературы вроде Пушкина!» Гневливому оратору возражал Булгаков: «Пушкин бессмертен, ибо в его произведениях заложены идеи, обновляющие духовную жизнь народа». В итоге Михаила Афанасьевича обозвали «буржуазным элементом», а вечера запретили.

Все это время Булгаков не переставал писать. Он создал одноактную юмореску «Самооборона», «большую четырехактную драму» «Братья Турбины (Пробил час)» (премьера последней состоялась 21 октября 1919 года) в 1-м Советском театре Владикавказа. Но Булгаков не радовался успеху: «Вместо московской сцены – сцена провинциальная, вместо драмы об Алеше Турбине, которую я лелеял, наспех сделанная незрелая вещь».

Через неделю после премьеры деятельность подотдела искусств стала объектом уничтожающей критики. Булгакова, Юрия Слезкина и еще двух сотрудников выгнали с работы.

В ноябре-декабре Булгаков работал над комедией-буфф «Глиняные женихи (Вероломный папаша)», которая так и не была поставлена. В январе 1921 года Булгаков создал пьесу «Парижские коммунары», принятую к постановке в местном театре и рекомендованную к постановке в Москве. Он посылал три свои пьесы: «Самооборону», «Братья Турбины» и «Парижские коммунары» в Москву на конкурс в Мастерскую коммунистической драматургии, но безрезультатно. Одновременно писал роман по наброскам рассказа «Недуг», начатого в Никольском. 1 февраля 1921 года писатель сделал в дневнике следующую запись: «…работаю днями и ночами. Эх, если бы было где печатать!.. Пишу роман, единственная за все это время продуманная вещь».

В то время супруги Булгаковы очень боялись, что до властей дойдут сведения о сотрудничестве Михаила с белогвардейской прессой – это могло закончиться, в лучшем случае, арестом и ссылкой. Т. Лаппа вспоминала: «Был май месяц… приехали коммунисты, какая-то комиссия, разыскивали белогвардейцев… Я вообще не понимаю, как он в тот год жив остался – его десять раз могли опознать!» А тут еще нежелательные знакомые: «Однажды, – рассказывала Т. Лаппа. – Иду я в театр, вдруг слышу – «Здравствуйте, барыня!» Оборачиваюсь, а это бывший денщик Михаила – Барышев… Какая, говорю, я теперь тебе барыня?..» – «Где вы живете? – спрашивает. «Здесь, в городе, а ты?» – «Да я перешел в Красную Армию!»

Было решено покинуть Владикавказ и ехать в Москву. В столицу Михаил и Татьяна добирались по очереди, независимо друг от друга. Булгаков отправился в Тифлис (Тбилиси), где попытался поставить свои пьесы (безуспешно), потом в Батум, где тоже надеялся найти литературный заработок (а при удаче сбежать в Константинополь). В результате он возвратился в Киев, где сделал первые наброски инсценировки романа Льва Толстого «Война и мир».

28 сентября 1921 года писатель добрался до Москвы с тем, как он напишет в автобиографии 1924 года, «чтобы остаться в ней навсегда». Год приезда Булгакова в Москву был траурным для русской литературы: 7 августа умер Блок, 24 августа расстреляли Гумилева, ходили упорные слухи о смерти Анны Ахматовой.

Булгаков с женой поселились в Тихомировском студенческом общежитии Первого медицинского института, а потом переехали на квартиру мужа сестры Булгакова, Н. А. Земсковой. Тогда он писал в дневнике: «Среди моей хандры и тоски по прошлому, иногда, как сейчас, в этой нелепой обстановке временной тесноты, в гнусной комнате гнусного дома, у меня бывают взрывы уверенности и силы. И сейчас я слышу в себе, как взмывает моя мысль, и верю, что я неизмеримо сильнее как писатель всех, кого я ни знаю. Но в таких условиях, как сейчас, я, возможно, пропаду».

30 сентября Булгаков подал заявление о зачислении в Литературный отдел (Лито) Главного управления политического просвещения Народного комиссариата просвещения и получил должность секретаря. Он протоколировал заседания, сочинял лозунги о помощи голодающим Поволжья, выпускал поэтические сборники классиков и др. Тогда же он написал фельетоны «Евгений Онегин», и «Муза мести» (о поэте Николае Некрасове), которые при жизни Булгакова не были опубликованы. Задумал историческую драму о Николае II и Г. Распутине – эта идея так и не была воплощена в жизнь.

В ноябре 1921 года при содействии руководителя Главполитпросвета Н. К. Крупской Булгаков и его жена прописались в комнате квартиры № 50 дома 10 по ул. Большой Садовой («Я не то что МХАТу, я дьяволу готов продаться за квартиру!» – восклицал Булгаков). Жизнь была трудна и полна лишений: «Идет полное сворачивание всех советских учреждений и сокращение штатов. Мое учреждение тоже попадает под него и, по-видимому, доживает последние дни. Так что я без места буду в скором времени. Но это пустяки. Мной уже предприняты меры, чтобы не опоздать вовремя перейти на частную службу. Вам, вероятно, уже известно, что только на ней или при торговле и можно существовать в Москве. И мое, так сказать, казенное место было хорошо лишь постольку, поскольку я мог получить на нем около 1-го милл. за прошлый месяц. На казенной службе платят туго и с опозданием, и поэтому дальше одним таким местом жить нельзя».

И действительно – в том же месяце в связи с расформированием Лито Булгакова объявили уволенным с 1 декабря и он поступил заведующим хроникой в еженедельную газету «Торгово-промышленный вестник».

Однако Булгаков не бросил работу над начатыми ранее сочинениями, хотя условий для этого не было никаких. В письме к матери от 17 ноября он сообщал: «По ночам урывками пишу «Записки земского врача». Может выйти солидная вещь. Обрабатываю «Недуг». Но времени, времени нет! Вот что больно для меня!» Свидетельство Ю. Л. Слезкина: «Жил тогда Миша бедно, в темноватой, сырой комнате большого дома на Садовой… Читал свой роман о каком-то наркомане и повесть о докторе – что-то очень скучное и растянутое…»

Бедность угнетала Булгакова: «Место я имею, правда, это далеко не самое главное. Нужно уметь еще получать и деньги». В это же время он диктовал машинистке И. С. Раабен первую часть повести «Записки на манжетах». В середине января 1922 года «Торгово-промышленный вестник» закрылся, и писатель снова оказался на улице.

1 февраля в Киеве от сыпного тифа умерла мать, В. М. Булгакова. Она была похоронена рядом с отцом, на Байковом кладбище в Киеве.

4 февраля в газете «Правда» появился репортаж «Эмигрантская портняжная фабрика» – первое булгаковское произведение в московской прессе. В это время писатель устраивался в Военно-редакционный совет Научно-технического комитета Военно-воздушной академии им. Н. Е. Жуковского и одновременно стал репортером в газете «Рабочий». В ней под псевдонимом «Михаил Булл» с марта по сентябрь 1922 года было опубликовано 29 репортажей и статей.

В начале апреля Булгаков поступил обработчиком писем в газету «Гудок», где позднее стал штатным фельетонистом. Всего за 1922–1926 годы в этой газете было напечатано более 120 репортажей, очерков и фельетонов, написанных Булгаковым. «Гудок» в то время объединял лучшие литературные силы: здесь работали Катаев, Олеша, Ильф и Петров, Паустовский, Козачинский. Яркие, острые фельетоны стал публиковать на ее страницах и Булгаков («Москва в грязи, все больше в огнях – и в ней странным образом уживаются два явления: налаживание жизни и полная ее гангрена»).

Через месяц он начал сотрудничать в прессе совершенно иного направления – в берлинской «Накануне» и, в частности, в ее «Литературном приложении». Алексей Толстой, выпускавший в Берлине «Накануне», был очень рад работе с Булгаковым: «Нам очень нужны вести из России, живой голос очевидца!» – писал он. Сам же Булгаков компанию, группировавшуюся вокруг этого издания, – и себя в том числе – считал «исключительной сволочью».

20 апреля 1923 года Булгакову выдали членский билет Всероссийского Союза писателей. Казалось, что перед ним открывается блестящая литературная карьера и восхождение к славе, к которой он так стремился.

Именно в эти годы Булгаковым были написаны повести «Дьяволиада», «Ханский огонь», «Роковые яйца» и «Собачье сердце». Но тогда же он привлек к себе пристальное внимание Лубянки, с его «злыми» повестями ознакомился Сталин. В 1925 году в печати стали появляться рассказы, подготовленные на основе имевшегося у писателя богатейшего «земского» материала, был написан «Морфий».

У Булгаковых появилась квартира, возродилась домашняя библиотека. Но легкая, беззаботная, «нэповская» жизнь оказалась разрушительной для семьи Булгакова, пережившей тяжелейшие годы Гражданской войны.

Вот что вспоминал сосед Булгаковых по московской квартире Левшин: «Он был не один в те годы и все-таки словно один. Его жена, Татьяна Николаевна Лаппа – высокая, худая, в темных скучных платьях, – держится так неприметно, так ненавязчиво, будто чувствует себя посторонней в его жизни». Как-то Булгаков, словно в раздумье, сказал Левшину: «Если на одиннадцатом году совместной жизни супруги не расходятся, так потом остаются вместе надолго…» В апреле 1924 года Михаил и Татьяна развелись – их брак длился ровно десять лет.

Незадолго до этого Булгаков познакомился с Любовью Белозерской-Белосельской и сразу же влюбился в нее. Она была блистательна – полная противоположность тихой Татьяне. Проявляла живейший интерес к литературе, следила за всеми новомодными направлениями, а Татьяна, по ее же словам, «только продавала вещи на рынке, делала все по хозяйству и так уставала», что ей было «ни до чего»…

Любовь Евгеньевна происходила из дворян, из старинного рода князей Белозерских-Белосельских. Они с Булгаковым познакомились в Москве на литературном вечере. Л. Белозерская, вспоминая об их первой встрече, так описывала Михаила Афанасьевича: «человек лет 30—32-х; волосы светлые, гладко причесанные на косой пробор. Глаза голубые, черты лица неправильные, ноздри глубоко вырезаны; когда говорит, морщит лоб. Но лицо больших возможностей. Это значит – способное выражать самые разнообразные чувства. Я долго мучилась, прежде чем сообразила, на кого же все-таки походил Михаил Булгаков. И вдруг меня осенило – на Шаляпина!»

Белозерская призналась, что давно обратила внимание на необыкновенно свежий язык, мастерство диалога и юмор Булгакова. «Собачье сердце» привело ее в восторг. С этого все началось.

А потом… «Он сказал мне: "Знаешь, мне просто удобно говорить, что я холост. А ты не беспокойся – все останется по-прежнему. Просто разведемся формально…"» – вспоминала Татьяна Лаппа. Михаил Афанасьевич познакомил женщин, и Любовь поведала Татьяне, что «первый муж ее оставил, ей негде было жить. Сказала мне один раз: «Мне остается только отравиться…» Я, конечно, передала Булгакову…» А тот, узнав о бедственном положении Любови Белозерской, предложил ей поселиться у них с Татьяной.

Много лет спустя ситуация повторилась: третья жена Булгакова, Елена Сергеевна Шиловская вспоминала, что, когда они решили пожениться, он сказал ей: «А Люба будет жить с нами!»

И все же, осознав до конца, что жизнь с услужливой, заботливой, мягкой Татьяной не сложилась, он ушел. Она рассказывал позднее о том дне: «В конце ноября, то ли до именин своих, то ли сразу после, Миша попил утром чаю, потом сказал: «Если достану подводу, сегодня от тебя уйду». Потом через несколько часов возвращается: «Я пришел с подводой, хочу взять вещи». – «Ты уходишь?» – «Да, ухожу насовсем. Помоги мне сложить книги». Я помогла. Отдала ему, конечно, все, что он хотел взять. Да у нас тогда и не было почти ничего… Потом еще наша квартирная хозяйка говорила мне: «Как же вы его так отпустили? И даже не плакали!» Вообще в нашем доме потом долго не верили, что мы разошлись, – никаких скандалов не было, как же так?.. Но мне, конечно, долго было очень тяжело». «Меня за тебя Бог накажет», – каялся он Татьяне Николаевне – и, возможно, оказался прав.

А в это время разгоралась литературная слава Михаила Булгакова. Алексей Толстой требовал: «Шлите побольше Булгакова!» И очерки писателя приходили не реже одного раза в неделю. Булгаков простодушно печатался в «Накануне», получал хорошие гонорары, но нарастало чувство беспокойства: «Мои предчувствия относительно людей никогда меня не обманывают. Никогда. Компания исключительной сволочи группируется вокруг «Накануне». Могу себя поздравить, что я в их среде. О, мне очень туго придется впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени… Железная необходимость вынудила меня печататься в нем. Не будь «Накануне», никогда бы не увидели света ни «Записки на манжетах», ни многое другое, в чем могу правдиво сказать литературное слово…»

С работой в «Накануне» связана анекдотическая история, которая сделала Булгакова знаменитым не только в литературных кругах. Когда открылась первая Всероссийская сельскохозяйственная выставка, редакция «Накануне» заказала писателю обстоятельный очерк. Целую неделю Михаил Афанасьевич ездил на выставку, проводя там помногу часов. По окончании работы он принес в редакцию превосходный очерк «Золотистый город», который был напечатан на самом видном месте. И вот наступил день выплаты гонорара.

Далее приведем свидетельство очевидца: «Великодушие Калменса[42] не имело границ: он сам предложил Булгакову возместить производственные расходы: трамвай, билеты. Может, что-нибудь еще, Михаил Афанасьевич?

Счет на производственные расходы у Михаила Афанасьевича был уже заготовлен. Но что это был за счет… Всего ошеломительней было то, что весь гомерический счет на шашлык, шурпу, люля-кебаб, на фрукты и вина на двоих.

На Калменса было страшно смотреть… Белый как снег, скаредный наш Семен Николаевич Калменс, задыхаясь, спросил – почему счет за недельное пирование на двух лиц?..

Булгаков невозмутимо ответил:

– А извольте-с видеть, Семен Николаевич. Во-первых, без дамы я в ресторан не хожу. Во-вторых, у меня в фельетоне отмечено, какие блюда даме пришлись по вкусу. Как угодно-с, а произведенные мною производственные расходы покорнейше прошу возместить.

И возместил!..»

С того дня вся редакция смотрела на Булгакова с восторгом. Он был тогда в зените славы. Наступила насыщенная и суматошная жизнь, часто ходили в гости, на банкеты, концерты, в театры. Зимой катались по Москва-реке на лыжах.

Булгаков много писал, читал свои произведения на литературных вечерах. М. Волошин так оценил его: «…как дебют начинающего писателя его можно сравнить только с дебютами Толстого и Достоевского».

В 1924–1925 годах Булгаков был широко известен как автор сатирических повестей «Дьяволиада» и «Роковые яйца». Однако литературные – не журналистские – дела шли все хуже и хуже. Повести подвергались цензуре, их возвращали из редакций. Пьесы требовали переписывать и делать их более идеологически выверенными.

Первый роман Булгакова «Белая гвардия» появился в журнале «Россия» в 1924 году, однако полный текст произведения был опубликован в Москве в 1966 году. На основе романа «Белая гвардия» после долгих мытарств была создана и поставлена пьеса «Дни Турбиных» (изначально она называлась так же, как роман, но в угоду цензуре название пришлось изменить), которая с огромным успехом шла на сцене МХАТа с 1926 года.

Мемуаристы утверждают, что это была любимая пьеса Сталина. В. Некрасов пишет: «известно, что спектакль "Дни Турбиных" по пьесе М. Булгакова Сталин смотрел… 17 раз! Не три, не пять, не двенадцать, а семнадцать! А человек он был, нужно думать, все-таки занятой и театры не так уж баловал своим вниманием, он любил кино… а вот что-то в "Турбиных" его захватывало и хотелось смотреть, скрывшись за занавеской правительственной ложи».

Л. Белади и Т. Краус считали иначе: по их мнению, Сталин защитил «Дни Турбиных» от критиков, потому что эта пьеса, по его мнению, демонстрировала непобедимую силу большевизма. По той же причине он осудил пьесу «Бег» в 1929 году, поскольку она, как считал Сталин, была попыткой вызвать жалость к эмиграции.

В те же годы Булгаков написал повесть «Собачье сердце» (она увидела свет только в 1987 году). Издатели отказались от нее: «Это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя». Именно за рукописью этой повести пришли с обыском во флигель, где жил Булгаков со своей новой женой. Тогда же сотрудники ОГПУ изъяли «Послание евангелисту Демьяну»:

Ты сгустки крови у Христа

Копнул ноздрей, как толстый боров,

Ты только хрюкнул на Христа,

Ефим Лакеевич Придворов…

Это была отповедь поэту Д. Бедному, автору поэмы, в которой Христос представлен пьяницей и развратником. Многие считали, что отповедь Бедному дал Есенин.

А ведь шла всего лишь середина 1920-х годов – время относительно благополучное. Булгаков печатался, им интересовались театры, он еще не попал в положение загнанного волка. Тем не менее, его очень беспокоили отобранные дневники. Писатель хорошо помнил времена, когда за любую крамольную бумажку запросто ставили к стенке и белые, и красные, и зеленые, и петлюровцы, и махновцы.

После первого в своей жизни обыска Булгаков отправился в Ленинград – его пригласили выступить на писательском вечере. Так в мае 1926 года состоялось знакомство Булгакова с Ахматовой. Тогда на вечере вместе с ним выступали Л. Борисов, Евг. Замятин, М. Зощенко, В. Каверин, Б. Лавренев, Н. Никитин, Ф. Сологуб, Н. Тихонов, А. Толстой, К. Федин и Анна Ахматова – часть из них разделила судьбу Булгакова.

В общем, середина 1920-х оказалась взлетом литераторской карьеры Булгакова. Станиславский поставил «Дни Турбиных» – спектакль потрясающий, потому что все еще жило в памяти у людей (лишь отзыв Луначарского звучал диссонансом: «Пьеса исключительно бездарная»), вахтанговцы давали «Зойкину квартиру», Ленинградский БДТ просил «Роковые яйца». Начинала складываться сатирическая феерия «романа о дьяволе» – появилось «Копыто инженера», которое стало логическим продолжением «Дьяволиады» и «Собачьего сердца».

Все шло неплохо. А вот весной 1929 началось! Все пьесы Булгакова – и «Дни Турбиных», и «Бег», и «Зойкина квартира» – сняли со сцен театров. Было запрещено издание «Записок на манжетах», переиздание сборника «Дьяволиада», изъята рукопись повести «Собачье сердце», запрещено публичное исполнение «Похождений Чичикова», прервана публикация романа «Белая гвардия». В марте 1930 года запретили к постановке «Кабалу святош» («Мольер»).

Булгакова публично и организованно громили коллеги-писатели, дружно обзывали «новобуржуазным отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы», обвиняли в том, что он «оболгал людей, строящих новое общество», называли его творчество «злопыхательством и оголтелым мещанством». Имя Булгакова бросились шельмовать в периодике, в энциклопедиях («весь творческий путь Б. – путь классово-враждебного советской действительности человека; Б. – типичный выразитель тенденций «внутренней эмиграции» – «Литературная энциклопедия»).

В 1928 году Булгаков уничтожил ранний вариант своей иронической театральной прозы, называвшейся: «Премьера». Он писал об этом Е. И. Замятину: «И все 20 убористых страниц, выправив предварительно на них ошибки, вчера спалил в той печке, возле которой вы не раз сидели у меня. И хорошо, что вовремя опомнился. При живых людях, окружающих меня, о направлении в печать этого опуса речи быть не может».

Одно время Булгаков коллекционировал отзывы, самые гнусные даже вывешивал на стене. Но когда их число достигло 298, стал плохо спать, у него начался нервный тик. Брату в Париж он написал: «Я обречен на молчание и, очень возможно, на полную голодовку. Барахло меня трогает мало. Ну, стулья, чашки, черт с ними. Боюсь за книги! Без них мне гроб».

Писателям вторили театроведы: «Театр Чехова стал театром Булгакова – апостола российской обывательщины». «Дни Турбиных» – одна из любимейших вещей театральной публики – вызывала сплошное улюлюканье критики. Считалось, что автор показывает революцию не с «той» стороны. Он, видите ли, «уютно устроившись в интерьере барской квартиры, смотрит на все через кремовые занавески», поскольку сам – скрытый белогвардеец.

Поэт Александр Безыменский обратился к Художественному театру с «Открытым письмом», где писал, что МХАТ, поставив «Дни Турбиных», дал «пощечину» памяти «тысяч наших растерзанных братьев и мне, поэту и рядовому большевику». Лидия Яновская, исследователь творчества Булгакова, подобрала в свое время целый букет подобных высказываний. Писали так: «Художественный театр получил от Булгакова не драматургический материал, а огрызки и объедки со стола романиста» (М. Загорский); «Пьеса политически вредна, а драматургически слаба», «Это объективно "белая агитка"» (О. Литовский); «Белый цвет выпирает настолько, что отдельные пятнышки редисочного цвета его не затушевывают» (А. Орлинский); «Автор одержим собачьей старостью» (В. Блюм); «Пьеса как вещь – мелочь» (С. Асилов) и т. д.

«Дни Турбиных» были возобновлены только в 1932 году. Больше ни одна пьеса не пошла на сцене при его жизни. Ни одной своей строки он больше не увидел в печати – даже роман о Мольере с согласия М. Горького (до этого не раз помогавшего Булгакову) был отклонен. Пьеса «Мольер» была снята после нескольких представлений в связи с развернувшейся в январе-феврале 1936 года газетной кампанией против «формализма», санкционированной лично Сталиным.

Утратив надежды на благополучный исход литературной борьбы за собственное существование, Булгаков послал в правительство ходатайство об изгнании за пределы СССР. Его текст приводится ниже почти полностью:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.