IV
IV
В промежутки 1837 г. по 1845-й год находился я в учебном полку в Новочеркасске, и три года в Польше, в полку Радионова. В 1845 году, экстренно командирован на левый фланг кавказской линии в полк Шрамкова, от котораго, по личному приказанию наместника кавказскаго князя Михаила Семёновича Воронцова, принял в командование № 20-го полк, бывши майором. Штаб полка был в укреплении Куринском. В 1850 г. полк спущен на Дон, я-жь, по ходатайству Воронцова, остался на Кавказе, принял в командование № 17-го полк, пришедший на смену № 20-го.
Командовал 17-м полком по 1853 год, и передал его подполковнику Полякову[4]; сам же я получил назначение быть начальником всей кавалерии леваго фланга, почему и переехал в крепость Грозную.
В апреле месяце 1855 г., по распоряжению главнокомандующаго Муравьева, потребован в Турцию, под Карс. Подробное описание участия моего в осаде Карса, равно в штурме его, напечатано в «Русской Старине» 1870 г. т. II, стр. 567–610.
О службе и делах на левом фланге, как многочисленных, останавливаюсь описанием, а укажу на некоторые случаи, более любопытные. С 1845 г. по 1853-й г. я с полком моим отбил у горцев до 12-т. рогатаго скота и до 40-т. овец; ни одна партия, спускавшаяся с гор на Кумыцкую плоскость, не возвращалась безнаказанно, а всегда была уничтожаема и редкому из среды их удавалось возвращаться подобру-поздорову. Имея вернейших лазутчиков и платя им хорошия деньги, я всегда быль во-время предупреждаем о движении горцев; нападал с моим полком и уничтожал так, что горцы к исходу 1853 г. прекратили свои налёты в наши пределы. Горцы называли меня — даджалом, в переводе на русский язык дьявол, или отступник от Бога.
В декабре 1851-го года бывший начальник леваго фланга, князь Барятинский вызвал меня в Грозную, где я получил от него приказание, с января месяца приступить к окончанию начатой просеки от укрепления Куринскаго к реке Мичуку, и во что бы то ни стало перейдти её и очистить лес по левую сторону, насколько будет возможно. При этом я должен торопиться в приведении в исполнение этих задач потому, что он, кн. Барятинский, выступит из Грозной на Шалинскую поляну, займётся продолжением просеки к Автурам, отколь двинется чрез Большую Чечню, Маиор-Туп в Куринск, и о боевом движении заблаговременно даст мне знать с тем, чтобы я с моими силами вышел на встречу.
5-го января 1852 г. я сосредоточил из крепостей Кумыкской плоскости три баталиона пехоты: мой № 17 полк, сборный казачий линейный и восемь полевых орудий; приступил к рубке леса; в течение месяца дошёл до Мичука и после боя, продолжавшагося два часа, переправился на левую сторону; очистив к 16-му февралю 1852 г. лес от берега на 100, а по реке на 300 сажен. 17-го числа отпустил войска по крепостям на четыре дня для отдыха, а в полдень того-жь дня с башни, стоящей от укрепления на версту, дали мне знать: за Мичиком, по направлению к Автурам, — слышны не только пушечные выстрелы, но даже батальный руженный огонь. Взяв четыре сотни моего полка, по просеке выехал на Кочколыковский хребет, оттоль услыхал в Маиор-Тупе сильную перестрелку. Я понял, что Барятинский идёт в Куринск, а как Маиор-Туп от Куринска в 15 вёрстах, то наверное ночью получу с лазутчиком записку выступить на соединение. В этот момент, по роспуске войск, у меня осталось три роты пехоты, четыре сотни казаков и одно орудие, а поэтому с высот тех я написал записку карандашом, в укрепление Герзель-Аул, в 15 вёрстах, к полковнику Ктитореву: оставить в крепости одну роту, а с двумя при орудии, выступить ко мне; другую записку отправил на пост Караганский в 17 вёрстах; из него потребовал две сотни казаков.
Каждая записка вручена трём казакам на добрых конях, испытанных в отвагах, с приказанием доставить, по принадлежности, во что бы ни стало.
Требуемыя части прибыли к полуночи. Вслед за ними явился от Барятинскаго лазутчик с запиской; сказано в ней: с разсветом стать между реками Мичуком и другой рекой, и ожидать его отряда. Минут чрез десять явился мой лазутчик и сообщил, что Шамиль со всем своим скопищем, до 25.000, стал за Мичуком, противу моей просеки, и усилил сторожевую цепь. Имам был убеждён, что я выступлю на соединение с отрядом, и он вовремя успеет воспрепятствовать моему движению.
Местный наиб с почётными стариками, — как я узнал о том чрез лазутчика моего — явились к Шамилю с следующими словами: «Имам! напрасно сторожишь старую лисицу на этом пути; она не так глупа, как ты думаешь о ней; она не полезет тебе в рот, а обойдёт такими путями, где трудно пролезть и мыши!» Но Шамиль отвергнул их советы, и не принял никаких предосторожностей в боковых путях.
В два часа ночи, с четырьмя ротами, шестью сотнями казаков, при двух орудиях, двинулся я чрез Кочколыковскый хребет гораздо правей просеки, без дороги, по дремучему лесу, так что орудия и зарядные ящики чрез пни и колоды переносились на руках. Преодолев все препятствия, с восходом солнца стал на указанном месте; соединясь с отрядом, с полком моим пошёл в авангарде. Подкрепляемый четырьмя баталионами и восемью орудиями, с бою овладел завалами. Расположась в них, пропустил весь отряд, последним отступил чрез Мичук, и только к полночи пришёл в Куринск.
За занятие завалов я награждён Георгием 4-й степени; но эта награда куплена ценою потока крови моих братий; из полка моего выбыло убитыми: храбрейший майор Банников, до 70 казаков, ранено два офицера и до 50 казаков; подо мною убиты три лошади.
Во время рубки леса, с 5 января по 17 февраля 1852 г., был следующий случай: в один вечер собрались ко мне баталионные командиры и офицеры пить чай. Среди этого является мой знаменитый лазутчик Алибей. Когда он вошёл, я приветствовал его на туземном языке: «Маршудю»[5]. Ответ: «Марши хильли»[6]. Мой вопрос: «Не хабар? Мот Али»[7].
Вдруг вся честная компания обратилась ко мне с просьбою, чтобы спрашиваем был лазутчик не мною, понимавшим туземный язык, но чрез переводчика, потому что их интересуют его вести, которыя я-де могу от них скрыть. Не подозревая о чём Алибей пришёл мне сообщить, я приказал переводчику передавать на русском языке: «я пришёл сказать тебе: Шамиль прислал из гор стрелка, который в 50 саженях, подкинувши яйцо к верху, из винтовки пулею его разбивает; ты завтра идёшь рубить лес, имеешь привычку постоянно выезжать на курган, противу оставленной нами за Мичуком батареи, вот в ней будет сидеть этот самый стрелок, и, как только ты выедешь на курган, он убьёт тебя. Я счёл нужным предупредить об этом, и посоветовать — не выезжать на тот курган».
Поблагодарив моего Алибея, дал ему бешкеш и отпустил. С восходом солнца войска стояли в ружьё. Я двинул их к Мичуку. Надо сказать, что о хабаре Алибея уж знал каждый солдат; моё положение было отвратительное: не ехать на курган — явно должен показать себя струсившим, а ехать и стать на кургане — быть убитому. Явилось какое-то во мне хвастолюбие: я решился ехать на курган[8]). Не дойдя саженей с 300, остановил колонну; с пятью вестовыми поехал к лобному месту; под курганом остановил их; взял у вестового мой штуцер; выехал на курган; стал лицом к батарее. Не могу скрыть, что происходило со мной: то жар, то холод обдавал меня, а за спиной мириады мурашек ползали. Вот блеснула на бруствере винтовка. Последовал выстрел. Пуля пролетела влево, не задев меня. Дым разошёлся. Стрелок, увидев меня сидящяго на лошади, опустился в батарею. Виден взмах руки — прибивает заряд; вторично показалась винтовка; последовал выстрел: пуля взяла вправо, пробила пальто. Ошеломлённый неверностью выстрелов стрелок вскочил на бруствер и с удивлением смотрел на меня. В эту минуту я вынул из стремени левую ногу и положил на гриву лошади; облокотившись левой рукой на ногу, приложился к штуцеру, сделал выстрел, и мой соперник навзничь полетел в батарею: пуля попала в лоб, прошла на вылет. Войска, стоявшия безмолвно, грянули «ура», а чеченцы за рекой выскочили из-за завалов, ломанным русским языком, смешанным с своим, начали хлопать в ладоши «якшы (хорошо) Боклу! Молодец Боклу!»
Неверностью выстрелов стрелка я обязан немирным чеченцам: когда явился к ним стрелок и начал хвастаться, что он «Боклу[9] убьёт», то на это ему сказали следующее: «О тебе мы слышали: ты на лету из винтовки пулею разбиваешь яйцо, а знаешь ли, тот, котораго хвастаешься убить, такой стрелок, мы сами видели, — на лету из винтовки убивает муху! да к тому-жь должны тебе сказать: его пуля не берёт, он знается с шайтанами[10]. Знай, если ты промахнёшься, он непременно убьёт тебя».
— «Ну, хорошо, проговорил стрелок, я закачу медную пулю; от нея не спасут его шайтаны!»
Вот вся причина, отчего не были верны выстрелы; у прицеливавшагося в меня, при разстроенных нервах, зрачки глаз расширялись и меткость у стрелка пропала.
29-го января 1853 г. князь Барятинский с войсками из Грозной пришёл в Куринск, и приступил к рубке леса на Хоби-Шавдонских высотах, с целью построить укрепление. С 6-го по 17-е февраля лес на высотах и по склону к Мичуку был вырублен. Необходим переход чрез Мичук; но берега ея, при впадении в неё реки Ганзовки, с обеих сторон отвесисты сажен на восем; по левую сторону Шамиль с 40,000 скопищем, с десятью орудиями, стоявшими над берегом в батареях, построенных из фашин. Открытый проход был немыслим потому, что потеря в войсках могла быть на половину отряда, а успех сомнителен. Требовалось обходное скрытное движение.
16-го февраля Барятинский, вечером призвал меня к себе в палатку и сказал: «Дед[11], переход чрез Мичук открытый — повлечёт страшныя потери; ты знаешь всю местность, не можешь-ли обойти во фланг Шамилю?»
Я попросил у него отсрочки на два дня, чтобы чрез пластунов моего полка найти выше или ниже место, незанятое неприятелем. В ответ сказано: «время не терпит; в эту же ночь узнать, а с разсветом ты, дед, окончательно должен идти!»
Возвратясь в мою ставку, призвал я знаменитаго начальника команды пластунов, урядника Скопина (ныне есаул), приказал ему сам-друг осмотреть местность «вёрстах в восьми выше по реке, к разсвету возвратиться и сказать: удобна-ль переправа, и не сторожат-ли там чеченцы?
Скопин возвратился и сообщил: „Переправа удовлетворительна, стражи нет“.
Ту-жь минуту я отправился к Барятинскому, разбудил его и передал добрую весть.
— „А сколько тебе, дед, нужно войска?“, — спросил князь.
Я сказал: „Позвольте мне взять Куринскаго полка три баталиона, мой полк, дивизион драгун, нижегородцев, сборный линейный казачий полк и восемь орудий“.
— „Бери и иди с Богом: надеюсь на тебя, сумеешь выполнить моё поручение, я-ж сейчас двинусь к Мичуку, открою артиллерийский огонь и этим замаскирую твоё движение“.
Выходя от кн. Барятинскаго, я попросил, что если я, сверх чаяния, буду неприятелем открыт и завяжется у меня с ним дело, то не посылать мне на выручку ни одного человека, потому что это будет напрасный труд, никакия вспомогательные силы не спасут моего отряда, а только увеличат потерю.
С разсветом густой туман покрыл всю местность, с тем вместе скрыл моё движение. По северному склону Кочколыковскаго хребта двинулся мой отряд; пройдя Куринское укрепление, круто повернул левым плечом и чрез гремучие леса и овраги дошёл до Мичука: переправился никем незамеченный, и направился вниз по Мичуку. К часу по полудни туман разошёлся; Шамиль увидел меня подходящаго к правому его флангу. Ошеломленпый таким нежданным гостем, имам отступил от Мичука, и Барятинский со всеми своими силами, под моим прикрытием, двинулся чрез реку. Потеря, вместо нескольких тысяч, ограничилась десятью или пятнадцатью убитых и раненых нижних чинов.
Кстати замечу. Командир кабардинскаго пехотнаго полка полковник барон Николаи получил Георгия 4-й степени, за смелую (!) отвагу: первым опустился по верёвке в Мичук о бок моей колонны. Вот уж подлинно гласит поговорка в народе: не родись красив, а родись счастлив.
А вот настоящий, заправский пример — не только отваги, но и полнейшаго самоотвержения: 25 февраля 1853 г., в сильном бою при истреблении аулов Денги-Юрт и Али-Юрт, бывши колонным начальннком и распоряжаясь войсками, я не обратил внимания на Шавдонку, топкий ручей: чрез него без моста переход — немыслим; широта его сажен семь. По левой стороне пни от срубленаго леса и колоды, из-под них несколько десятков винтовок направлены были в меня. Мой знаменитый пластун Скопин, бывши позади увидал страшную для меня грозу: выскочил вперёд и остановился предо мной; последовали выстрелы: пуля пронзила ему правое плечо; облитый кровью, Скопин с лошади не упал, и повернувшись ко мне, сказал: сваше превосходительство, это готовилось для вас, я-жь из зависти принял на себя: надеюсь, вы не будете за это ко мне строги». Таковым случаем был поражён весь отряд.
Скопин имеет три знака отличия св. Георгия.
В 1857 г. я был назначен походным атаманом донских полков, при кавказской армии находившихся: в конце 1859 года отчислен в войско Донское, где, по выборам дворянства, в 1861 году выбаллотирован окружным генералом второго военнаго округа.