Эльфы в окне напротив

Эльфы в окне напротив

В доме миссис Фолкнер, где подростком проживал Джон, жила еще одна сирота — девятнадцатилетняя девушка по имени Эдит. Красавица с глазами цвета маренго. Эдит Мэри Брэтт… Он обратил на нее внимание сразу же — невысокая, черноволосая, тоненькая, легкая. У нее была какая-то особенная походка. Казалось, что она ходит легче других людей, не особенно опираясь на землю. Как если бы бежала по снежному насту, не оставляя следов. Так ходят люди балета — мысленно танцующие онлайн. Как он позже узнал, без танцев не обошлось. Эдит была очень музыкальной девочкой, она мечтала о карьере учительницы музыки или пианистки. Она любила танцевать под аккомпанемент собственного пения. Пока же она жила в этой комнате этажом выше Джона и без конца репетировала на фортепиано. Как и сам Джон, и его братец, она была круглой сиротой. Ей было девятнадцать, ему шестнадцать. Но из-за этой своей бестелесности Эдит выглядела моложе Джона. Впрочем, оба они были далеки от совершеннолетия, поскольку по английским правилам оно наступает в 21 год. Они сразу и всерьез полюбили друг друга. Неужели в таком возрасте можно всерьез говорить о долговечной любви? Но, кажется, Джон оказался человеком твердым. Он сказал «люблю».

Все, от кого зависели судьбы молодых людей, пришли в ярость. Джону шестнадцать! Возраст, в котором думают об учебе, а не о девочках, особенно о девочках-англиканках. Прекрасная душа отца Фрэнсиса Моргана аж передернулась — не в его правилах была конфессиональная терпимость. Опекун мальчика так разошелся, что указал несчастному Ромео на кошелек — в том смысле, что финансирование впредь будет зависеть от концентрации любви. Есть любовь — нет денег на учебу, а значит, нет и будущего. В сущности, судьба мальчишки была полностью в руках опекуна. Отец Фрэнсис наложил строжайшее вето на дальнейшие встречи и даже на переписку двух влюбленных. Джон был хорошим католиком. Он подчинился.

«…Земли покоились в мире и благоденствии, а слава Валинора сияла над всей Ардой, пришла в мир Лучиэнь, единственное дитя Эльвэ и Мелиан», — напишет он через много лет, и это будет первая фраза о возлюбленной. Лишь тот, кто был надолго разлучен с любовью, помнит, как хочется хотя бы строкой прикоснуться к ней. Хоть на бумаге обратиться, назвать по имени. Все, что было написано Толкином про Эдит-Лучиэнь, отличалось преувеличенными эпитетами. Он не мог себе позволить даже случайно встретить ее на улице. Он смотрел на тень на шторах ее окна, не отрываясь.

Толкин писал свою повесть о Берене и Лучиэнь как по нотам, напевая ее на мотив собственной жизни. Он и в старости утверждал, что «Сильмариллион» лучшее, что он создал из цикла про Средиземье. Погорячился, конечно. Что тут скажешь? Повезло смертному встретить эльфийскую принцессу. Между тем именно это произведение никогда при жизни автора не издавалось, считаясь скучным. Читать же эту эльфийскую эпопею можно, только если ты по уши влюблен в фэнтези. Повествование утыкано самыми простодушными прилагательными, вроде слова «печальный» или «прекрасный», через которые приходится продираться, как сквозь волшебный и восхитительный лес, выбравшись из гущи которого еще долго отдираешь от штанов репьи. Вообще, автор оперирует сильными, без подтекстов, значениями, добротно стилизуя свое произведение под староанглийское народное слово. Героический Берен — лучший из смертных, с которым ассоциирует себя Толкин, личность величественная, выше него только звезды. В общем, взявшемуся читать «Сильмариллион» откроется, что Толкин, как он есть, был нечеловечески, непереводимо и непреодолимо романтический человек. Потому чувства его к Эдит облеклись в столь несказанно прекрасные слова, что читать их можно, лишь рухнув с филологического дуба.

Соль сказки в том, что эльфийская Лутиэн, полюбив славного, но безнадежно земного мужчину, вышла за него замуж. Она променяла добрую вечную эльфийскую жизнь на земную любовь. Что-то подобное происходит в любом многоквартирном доме, не обязательно за таким сюжетом лезть глубоко в Мордор.

Они поженились в 1916 году и прожили вместе более шестидесяти лет, до самой смерти. Джон пережил Эдит лишь на два года. В браке у них родились трое сыновей и дочь. Все немного эльфы. Кроме того, результатом этого брака стало реализовавшееся писательство Толкина. Как и в судьбе Астрид Линдгрен, решающую роль сыграли собственные дети, ради которых были написаны эти недетские сказки. Как обычно, сказочный сюжет лепился из самых жизненных обстоятельств. Брак «эльфийки» и смертного начинался с испытаний. Сперва разлука, назначенная опекуном Джона, чуть не разрушила чувства этих детей (читай «Сильмариллион»). Три года, вплоть до самого поступления в Оксфорд, Джон не встречался, не разговаривал и даже не переписывался с невестой. Он был педантично честен. И лишь в день совершеннолетия написал письмо с признанием и предложением руки и сердца. Сюжет, достойный сказки, — эльфийская принцесса к тому моменту была помолвлена с каким-то невнятным рыцарем, привлеченным для остроты сюжета, которому торопливо вернули его имущество — обручальное колечко. Эдит не забыла Толкина, наоборот, считала, что он ее забыл. Их свадьба состоялась через восемь лет после первого знакомства. Жениться побыстрее помешала Первая мировая война, в которую Англия вступила в 1914 году. Толкин тут поразил родню тем, что не побежал на пункт приема добровольцев, предпочтя закончить обучение в так дорого давшемся ему университете. Степень бакалавра он получил через два года, после чего поступил на военную службу в Ланкаширский фузилерный полк в звании второго лейтенанта.

Есть ли на свете такой писатель, которому повредил военный опыт? Толкин, кстати, отрицал, что участие в роковых для мира событиях так уж сильно повлияло на его творчество. Но здесь, пожалуй, проходит черта, за которой человек теряет адекватность восприятия самого себя. Война, да и само военное звание ему быстро опротивели — это был человек, не подходящий для погон. У него для этого были слишком узкие плечи. Ничего ему на войне не нравилось. «Джентльмены редко встречаются среди начальства и, если честно, человеческие особи тоже», — писал он Эдит. Летом 1916 года в составе своего батальона Британских экспедиционных войск он был отправлен во Францию. «Расставание с моей женой тогда… было подобно смерти», — напишет он об этом времени. Еще бы! Кому хочется записаться в герои, только что женившись? Покалечиться и умереть на пороге личного счастья?

Толкин неустанно строчил письма с фронта. «Лапушка моя, Эдит!..Ты пишешь мне такие чудесные письма, маленькая моя; а я-то обхожусь с тобою просто по-свински! Кажется, вот уже сто лет не писал. Уикенд выдался ужасно хлопотный (и страшно дождливый!). Пятница прошла совершенно бессобытийно, и суббота тоже, хотя всю вторую половину дня мы занимались муштрой, несколько раз вымокли до костей, и винтовки наши все заляпались, мы их потом до скончания века начищали…»

Издатели писем Толкина из вполне человеческой скромности опускали большие куски текста, упоминая, что письма носят сугубо личный характер, публикуя лишь те куски, что представляют событийный интерес, стараясь избежать многочисленных «лапушек», «заинек», «малышек» и прочих сюсюканий, мало интересных постороннему лицу. «Самое обычное утро: сперва ты на ногах и замерзаешь до костей, а потом — пробежка, чуть-чуть согреешься, но только затем, чтобы замерзнуть снова. И под занавес целый час отрабатывали метание учебных гранат. Ланч и морозный вечер. Летом в жару мы целыми днями бегали на полной скорости взад-вперед, обливаясь потом, а сейчас вот стоим как вкопанные заледеневшими группками на ветру, пока нам что-то втолковывают! Чай, очередная свалка, — я пробился к плитке и поджарил себе кусочек тоста на кончике ножа; ну и деньки! Сделал карандашную копию «Кортириона». Ты ведь не возражаешь, если я пошлю ее ЧКБО? Так хочется что-нибудь им послать; я им всем задолжал по длинному письму».