Конец июня, 20 ч. 00 м

Конец июня, 20 ч. 00 м

Всю роту загнали в Ленинскую комнату, пишем письма домой. Я не знаю даже, что писать родителям. А Свете напишу.

«Здравствуй, Света! С пламенным горячим солдатским приветом к тебе, твой друг Рома. В первых строках хочу передать тебе свой нежный поцелуй, ну, а во-вторых… Сообщаю, что я жив, здоров, чего и тебе желаю. Рядовой Капитонов» (это я у Вострика подсмотрел).

Через минуту раздалась команда: «Рота встать, смирно!», — это зашел Лопата. Калюжный доложил как положено, после чего Лопата, не обращая на него никакого внимания, приказал всем сесть. Вслед за тем началось. Дело в том, что он нашёл в туалете разорванную простыню, а в расположении — бычок

Его экзекуция началась со слов: «Встать! строиться в расположении». После построения дневальные постелили перед строем ту самую разорванную простыню и положили туда бычок. Старшина приказал аккуратно завернуть бычок в простыню, после чего принесли носилки и четыре лопаты. Бережно положили простыню на носилки, и вышли на улицу. Старшина объявил, что сейчас будет «похоронная процессия» и дал команду «направо, бегоом марш», и мы побежали в сторону учебного городка, что в трех километрах от части. Впереди бежали носильщики «с телом покойного», затем вся рота. Похоронную процессию замыкал старшина, он же Лопата.

Через полчаса забрались на высотку. Старшина велел четверым солдатам — Степанову, Калюжному, Зотову и мне выкопать яму глубиной два метра, шириной полтора, и длиной 2,5 метра. Мы копали яму в течение часа. После чего ребята опустили в яму бычок, свернутый в рваную простыню, и зачитали прощальные слова: «Спи спокойно, наш дорогой товарищ, мы будем помнить тебя, покуда не съест твой никотин наши легкие до конца, и не начнет капать никотин с того самого места, чем мы садимся на стул».

По окончании траурной церемонии мы закопали яму и поставили импровизированный крест. Я только тогда и заметил, что таких «могил» здесь аж штук двадцать. После чего мы опять бегом вернулись в часть.

На вечерней поверке старшина предупредил нас: «Не дай Бог еще раз найду в расположении роты хоть один бычок, вы у меня на дальней танковой дистрассе будете хоронить свой окурок». С этими словами Лопата вежливо попрощался с нами и вышел из казармы.

Дежурный по роте почему-то не спешил нас «пробивать», и мы тут же поняли, что нам пришла хана: сержанты эту вечернюю прогулку до учебного городка вряд ли нам простят. И тут случилось неожиданное: замкомандира первого взвода старший сержант Карелин признался при нас сержантам, что это он курил в казарме, а когда зашел Лопата, он потушил бычок и бросил; не дав опомниться, дал команду: «Отбой!». Раздевшись и заправив обмундирование, вся рота улеглась с чувством облегчения и большой благодарности Карелину.

«Рота, подъем, тревога!!!». Я резко вскочил, и, не до конца проснувшись, начал одеваться, ругая (естественно, про себя) на чем свет стоит дневального и того, кто ему передал ему эту команду, хотя естественно, ни дневальный, ни тот, кто передал «тревогу», ни в чем не были виноваты. Согласно боевому расчету, первый и третий взвод уже получили оружие и бежали одеваться в свои кубрики. Затем четвертый и наш взвод, т. е. второй, уже одетые к тому времени, побежали в оружейку вооружаться. Нас построили на плацу, выдали боекомплекты. Напротив каждого взвода уже стояли грузовики.

«По местам!» Мы быстро заняли места. Было странно, что постоянный состав тоже был поднят по тревоге. Заревели моторы и колонна двинулась. Не в район посадки, как это было всегда, а к центральному КПП. Мы все подумали, вернее, поняли, что едем в город. На выходе колонна остановилась. Начальник штаба по рации что-то передал, и наш взводный лейтенант Трофимов прояснил ситуацию: в городе нездоровая обстановка, нам приказано в составе роты перекрыть дорогу Фергана-Ташкент.

Наша рота свернула от Ферганы направо, взвод остался в каком-то кишлаке, и вдруг из-за домов на нас начали сыпаться камни. Трофимов приказал нам отойти за арык, но дальше не отходить и никого к дороге не пропускать. Огонь по толпе без команды не открывать. Мы цепью отошли за арык, и вдруг Калюжный схватился за лицо (ему камень попал прямо в переносицу). Его подхватили Коля Вострик и Мишка Коваленко, затащили за арык. Здесь хоть можно было укрыться за деревьями. А пьяная толпа дальше не полезла. Я чувствовал какое-то неприятное ощущение: то ли страх, то ли безысходность положения, ведь нас было всего тридцать два человека против целой деревни. И хоть мы и были вооружены, но приказа открывать огонь не было, и эта неопределенность еще больше меня убивала и сбивала с обычной колеи.

Одно успокаивало: рядом со мной стоит Пашка Артемьев; мы-то с ним друг друга в обиду не дадим. И так мы простояли до десяти часов утра. Затем в деревню приехала милиция, нас загрузили в грузовик и мы поехали обратно в часть. Я, да и не только я, все, наверное, отходили от транса. Мы не обсуждали пережитое и не бравировали друг перед другом. Просто сидели молча…