Размышления об интеллектуальной свободе в 1968 году

Размышления об интеллектуальной свободе в 1968 году

 В феврале 1968-го Сахаров начал работу над новой статьей «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Теперь он был свободен от соавтора — ни-в-коем-случае-не-диссидента. Ему предстояло изложить свое понимание мира — на основе своей компетенции и чувства личной ответственности.

 Отойти от края пропасти — это значит преодолеть разобщенность

 Статью свою Сахаров начинает с предупреждения о ее дискуссионном характере и заканчивает тем же: его цель — «открытое, откровенное обсуждение в условиях гласности». К дискуссии приглашал человек, не считавший себя «специалистом в общественных вопросах».

Однако исходным он взял вопрос, в котором мог считать себя специалистом высшего уровня, — угроза термоядерной войны, обострившаяся из-за проблемы ПРО. Уже в письме в ЦК — за полгода до того — рассмотрение военной техники он расширил до государственной экономики и политики, такое расширение требовалось существом дела. В «Размышлениях» он вышел за рамки военно-стратегической проблемы еще дальше, но с той же целью, — чтобы найти путь к устойчивому мирному сосуществованию и чтобы понять, к чему это сосуществование может и должно вести.

Один из вариантов «Размышлений» начинается эпиграфом из Шиллера «Только полнота ведет к ясности».[404] Подходящий эпиграф к поставленной им перед собой теоретической задаче. Перспектива гибели человечества в ядерной войне — катастрофа планетарного масштаба — требовала и соответствующего охвата.

Задаче практической моральной соответствует эпиграф (из Гете), с которым «Размышления» и пришли к читателям самиздата,

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день за них идет на бой.

Решение этой двойной задачи заняло у Сахарова несколько месяцев. Писал он, «в основном, на Объекте», вечерами. Закончив, несколько раз переделывал и все равно впоследствии весьма скромно оценивал свое произведение — «несовершенное («сырое») по форме», а о его содержании сказал:

В основном это компиляция либеральных, — гуманистических и «наукократических» идей, базирующаяся на доступных мне сведениях и личном опыте».[405]

Несовершенная форма действительно мешает содержанию, а наукократичность обрушивается на читателя в самом первом абзаце — в озабоченности автора, что «еще не стал реальностью научный метод руководства политикой, экономикой, искусством, образованием и военным делом». Хорошо, что уже в следующем предложении «наукократ» объяснил, что научным он считает «метод, основанный на глубоком изучении фактов, теорий и взглядов, предполагающий непредвзятое, бесстрастное в своих выводах, открытое обсуждение».[406]

Так что «научный» здесь просто синоним слова «наилучший», и легко догадаться об отношении автора к науке.

При первом знакомстве с текстом не меньше бросается в глаза его «социалистичность». Свои взгляды автор называет «по существу глубоко социалистическими», не уточняя, какой смысл он в это вкладывает. Во всяком случае это уже не синоним всего самого хорошего, поскольку социализм не помешал установлению сталинизма и маоизма, пребывающих у Сахарова в одной категории с фашизмом, не помешал социализм и формированию в СССР нового господствующего класса «бюрократической номенклатурной элиты».

Сахаров как будто опирается на некоторые элементы «теории научного социализма», как она преподносилась с амвонов государственной церкви. Например, он пишет, что «капиталистический мир не мог не породить социалистического», явно не сочувствует «эгоистическому принципу частной собственности», четко указывает свою прописку: «мы, социалистический лагерь», безоговорочно положительно употребляет имена Ленина и Маркса, — но, впрочем, гораздо чаще у него звучит зловещее имя Сталина.

Фактически, однако, он подвластен не окаменевшим социалистическим заповедям, а лишь социалистическим чувствам. В тогдашней России чувства человеческой солидарности, социальной справедливости и уважения к труду для многих были связаны со словом «социализм».

Но чувства чувствами, а ключевым для Сахарова стал факт, которого не предвидели основоположники социализма, — у человечества появилась ужасающе реальная возможность всемирного самоубийства в течение получаса. Эту возможность создал научно-технический прогресс, и сделанного не воротишь.

Согласно тем же основоположникам, социалистическая формация должна победить капиталистическую высшей производительностью труда, так же как капитализм победил в свое время феодализм. А система советского политпросвета обучала ответу на вопрос, почему капитализм на своей последней — империалистической — стадии препятствует научно-техническому прогрессу.

Студент Сахаров, правда, не мог хвастаться успехами в своем политпросвещении.

Из университетских предметов только с марксизмом-ленинизмом у меня были неприятности — двойки, которые я потом исправлял. Их причина была не идеологической, мне не приходило тогда в голову сомневаться в марксизме как идеологии в борьбе за освобождение человечества; материализм тоже мне казался исчерпывающей философией. Но меня расстраивали натурфилософские умствования, перенесенные без всякой переработки в XX век строгой науки.

Академик Сахаров, материалистически глядя на факты в области своей профессиональной компетенции, не мог присудить победу социализму в производительности труда. Наибольшее, что он мог сделать для социализма, это сказать: капитализм и социализм «сыграли вничью».

Ничейный результат соревнования двух систем говорил, что обе они достаточно прочны. Это укрепляло ключевой факт — угрозу всемирного самоубийства, но и диктовало необходимый шаг.

Каждое разумное существо, оказавшись на краю пропасти, сначала старается отойти от этого края, а уж потом думает об удовлетворении всех остальных потребностей. Для человечества отойти от края пропасти — это значит преодолеть разобщенность.[407]

Главный вывод Сахарова: сближение социалистической и капиталистической систем — единственная альтернатива гибели человечества. И фактически вся его статья — с ее исторической и политической панорамой — посвящена обоснованию возможности и путей такого сближения.

Он не претендует на оригинальность, употребляя «термин, принятый в западной литературе», — конвергенция. Эпитет «социалистическая», который он добавляет, также не слишком оригинален. По-настоящему оригинально, однако, содержание его «социалистической конвергенции».

Западные конвергенты рассчитывали, что дело сделает сам по себе научно-технический прогресс. Государства обеих систем вынуждены все более опираться на него. Могут они это делать только руками и головами профессионалов, сходным образом подготовленных, — научно-технических менеджеров, роль которых, сходным образом, возрастает в обеих системах. Отсюда и все возрастающее сходство нового индустриального капитализма и нового индустриального социализма. Один из самых красноречивых сторонников этой надежды Джон Гэлбрайт назвал свою книгу 1967 года аполитично «Новое индустриальное государство».[408]

Для Сахарова же необходимость конвергенции диктовалась не сходством новых научно-технических индустрий, а смертельной опасностью. Опасность, рожденная научно-техническим прогрессом, нависла над обеими противостоящими системами, уместившимися на одной планете.

А что касается возрастания роли научно-технических менеджеров, Сахаров знал на собственном опыте, что даже его роль недостаточна для того, чтобы просто быть выслушанным правительством по вопросу жизненной важности. Поэтому, собственно, он и вышел на общественную арену и первым начал строить мост конвергенции с социалистического берега. На другом, капиталистическом берегу он никогда не был и, значит, вынужден был полагаться на сведения из вторых рук — из прессы со всеми ее фильтрами и увеличительно-уменьшительными стеклами.

В 1968 году капиталистический берег не выглядел таким уж пригодным для конвергенции. Вьетнамская война. Убийство Мартина Лютера Кинга, лауреата Нобелевской премии мира 1964 года.

Весной 1968 года — Пражской весной, когда в Чехословакии началось строительство «социализма с человеческим лицом» — обитателю социалистического лагеря легче было убедить себя в творческом потенциале социализма, в том, что будущее за ним.

Сахаров знал, на какой упрек он нарывается в своем свободомыслящем, но просоциалистическом окружении. Высоко оценив неопубликованную книгу Роя Медведева о сталинизме, написанную «с социалистических, марксистских позиций», он прибавил:

Вероятно, автор не дождется таких же комплиментов от товарища Р. Медведева, который найдет в его взглядах элементы «западничества». Ну, что ж, спор так спор![409]

К тому времени Сахаров уже около двух лет общался со средой диссидентов. Читал самиздат, участвовал в дискуссиях, неизбежных среди свободомыслящих интеллектуалов. Свободно — «научно», в его определении, — осмысливал «факты, теории и взгляды». Его «Размышления», собственно, и стали результатом этого осмысления.

Однако Сахаров знал еще и нечто такое, чего не знали его новые знакомые и что привело его к мысли о конвергенции с Западом, а не просто о каком-то усовершенствовании социализма.

Он обладал профессиональными знаниями об ограниченной, но жизненно важной сфере государственной и международной жизни — о стратегическом противостоянии двух систем, о неустойчивом ракетно-ядерном равновесии. И эти знания давали возможность более широкой перспективы. Сахаров имел ясное представление о научно-техническом соревновании двух систем, об интеллектуальной свободе и государственном здравомыслии применительно к стратегическому противостоянию. Но сама эта сфера имела столь существенное значение для жизни общества, что позволяла судить об обществе в целом. Сахаров знал, что для усовершенствования социализма попросту может не хватить времени, если стратегическое противостояние сорвется в штопор ядерной войны.

Изобретение социального теоретика

Вывод из своего анализа Сахаров сформулировал так:

Продолжающееся при капиталистическом строе развитие производительных сил является для всякого недогматического марксиста фактом первостепенного теоретического, принципиального значения, именно этот факт является теоретической основой мирного сосуществования, дает принципиальную возможность того, что заведенный в экономический тупик капитализм не будет обязательно вынужден броситься в отчаянную военную авантюру. И капиталистический, и социалистический строй имеют возможности длительно развиваться, черпая друг у друга положительные черты (и фактически сближаясь в существенных отношениях).

Я мысленно слышу тут вопли о ревизионизме и притуплении классового подхода, усмешки по поводу политической наивности, незрелости, но факты говорят о реальном развитии производительных сил в США и других капиталистических странах, о реальном использовании капиталистами социальных принципов социализма, о реальных улучшениях в положении трудящихся. А самое главное, факты говорят, что на любом другом пути, кроме все углубляющегося сосуществования и сотрудничества двух систем и двух сфер, со сглаживанием противоречий и взаимной помощью, — что на любом другом пути человечество ожидает гибель. Выбора нет.[410]

Последняя, выделенная мной, мысль Сахарова — действительно самая важная. Социальный теоретик установил общую стратегию выживания человечества — конвергенцию.

Но социальному изобретателю нужен был конкретный механизм. Сахаров нашел его в индивидуальной свободе человека — в правах человека. Процесс конвергенции он подчинил не какому-то специально придуманному закону истории, а Декларации прав человека, принятой ООН еще в 1948 году.

Человеческому обществу необходима интеллектуальная свобода — свобода получения и распространения информации, свобода непредвзятого и бесстрашного обсуждения, свобода от давления авторитета и предрассудков.

Это перифразированная статья декларации, согласно которой

каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их; это право включает свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ.

В интеллектуальной свободе Сахаров видел эффективный инструмент конвергенции.

Я думаю, что постепенно и руководители капиталистической и социалистической систем силой вещей будут вынуждены принять точку зрения большинства человечества. Интеллектуальная свобода общества облегчит и сделает эволюционной эту трансформацию к терпимости, гибкости и безопасности от догматизма, страха и авантюризма.

Интеллектуальная свобода позволит, в частности, научно-техническим экспертам объяснять «силу вещей» руководителям и обществу в целом, чтобы общество могло своевременно и адекватно реагировать на стремительные изменения этой научно-технической силы.

 Свой теоретический анализ и идею своего изобретения Сахаров адресовал «недогматическим марксистам» то есть интеллектуалам, политически просвещенным в системе советского образования. На более свободном языке можно сказать, что он обращался к людям, которым хорошо промыли (или, скорее, запудрили) мозги. Марксизм-ленинизм они учили и «сдавали» в школах и институтах, а потом еще повторяли в разных формах политпросвета. При этом волей-неволей запоминали наизусть многие классические цитаты и выражения основоположников — на уровне народных пословиц и поговорок. Все знали ленинские заповеди, что «электрон так же неисчерпаем, как и атом», и что в строительстве социализма надо «сочетать русский революционный размах и американскую деловитость».

Вспоминая свои университетские неприятности с марксизмом-ленинизмом, Сахаров считал, что главной причиной его трудностей было «неумение читать и запоминать слова, а не идеи».

Что касается марксистских идей, тогда «все знали», что определяющая сила в развитии общества — его материальная жизнь («базис»), то есть совокупность производительных сил общества и тех отношений, которые связывают людей в процессе производства. Экономическая жизнь общества разделяет людей на классы, экономические же интересы определяют политическую и — опосредованно — вообще всю духовную жизнь («надстройку»). Капитализм порождает рабочий класс, которому суждено расти, крепнуть и стать могильщиком своего «родителя», поскольку рабочие, не владея никакими средствами производства, больше всех заинтересованы в освобождении человечества от эксплуатации и в установлении социальной справедливости. А подлинные интересы рабочего класса лучше всего известны его авангарду — коммунистической партии, которая и руководит страной на благо всего трудового народа. (Уфф… Кажется, я заслуженно получал «пятерки» по «научному коммунизму»?!)

Но что из всего этого взял недогматический марксист Сахаров? Практически ничего, кроме материалистического взгляда на историю. Производительные силы от парового двигателя времен Маркса к середине XX века развились до термоядерных мегатонных изделий. И в прямой связи с этим обнаружился совершенно новый экономический интерес рабочего класса — в дополнение к требованию восьмичасового рабочего дня и т. п. — не погибнуть в ядерном огне вместе со своими семьями и всеми другими классами общества.

На языке Вернадского это изменение производительных сил можно охарактеризовать так, что научно-технический прогресс дал в распоряжение людей силу геологического масштаба — силу, сопоставимую с землетрясением, извержением вулкана, движением ледника. И это изменило смысл многих старых понятий. Можно ли назвать войной то, что может произойти в считанные минуты по воле считанных людей и погубит все живое на планете? Тут не успеешь ни антивоенный митинг собрать, ни уклониться от призыва в армию.

С этой совершенно новой ситуацией Сахаров предложил справиться с помощью интеллектуальной свободы — того, что по марксистским канонам относится к «надстройке» и потому может только следовать — почти автоматически — за надлежащим изменением «базиса».

Ясно, что марксист, готовый все это принять, должен быть очень недогматичным. И даже неясно, можно ли после этого его называть марксистом. Только если всерьез принять слова Ленина, которые тоже знали все прошедшие через политпросвет, что «марксизм — это не догма, а руководство к действию».

Сказав, что капитализм и социализм «сыграли вничью», Сахаров фактически признал экономическое поражение социализма. Он сравнил ситуацию с двумя лыжниками, идущими по глубокому снегу: «звездно-полосатый» лыжник прокладывает лыжню научно-технического прогресса, а «красный» идет уже по готовой.

Социализму Сахаров отдает первенство только по части «нравственных идеалов». Раз он не уточняет свое понимание, значит, это общеизвестные его соотечественникам идеалы социальной справедливости, свободы, равенства и братства. Транспаранты с такими лозунгами носили на праздничных демонстрациях. Но эти идеалы, считает Сахаров, еще только предстояло перенести из лозунгов в жизнь, чтобы «при нравственном сравнении капитализма и социализма» людям не приходилось «в первую очередь вспоминать об ограничениях при социализме интеллектуальной свободы, или, еще хуже, о фашизмоподобных режимах культа».

Связать перспективы социализма лишь с нравственной привлекательностью его идей, с точки зрения казенных «научных социалистов», было полным отрицанием марксизма. Ведь сама социалистическая нравственность, как явление надстроечное, должна стать результатом изменения экономического базиса. Крот истории сделает свое дело. Надо лишь ему помогать или хотя бы не мешать своими доморощенными утопическими теориями.

Все сахаровские разглагольствования казенные социалисты могли смело назвать утопическим путем к утопической цели. И не только казенные. Так считал и Рой Медведев, если поверить донесению председателя КГБ Андропова в ЦК летом 1968 года.[411]

 Настоящими предшественниками Сахарова были не основоположники научного социализма, а основоположники физики XX века — Эйнштейн и Бор. После появления ядерного оружия они сделали далеко идущие политические выводы. Оба увидели, что в ядерный век понятие государственного суверенитета теряет привычный смысл. Оба увидели альтернативу «мир или всеобщее уничтожение».

Эйнштейн видел выход в создании Мирового правительства, а Бор — в установлении Открытого мира. Эти идеи можно считать разными сторонами одного и того же решения: первая говорит об организации мирового сообщества, вторая — о свойстве общества, допускающем такую организацию. Оба рецепта были скорее идеалами, чем реальной политикой, но оба предлагали фундаментальное решение клубка политических проблем ядерного века. Сколько такое решение требовало времени — пять, пятьдесят или пятьсот лет, — вопрос уже «прикладной», а не фундаментальной политики.

Обе политические идеи великих коллег по физике участвовали в политическом мышлении Сахарова.

Радиоактивные осадки от испытаний размывали понятие суверенитета вполне наглядно — радиоуглерод не замечает государственных границ. С этой физико-политической проблемы в 1958 году началось сознательное включение Сахарова в мировую политику. А близкое знакомство с социальным механизмом отравления Байкала помогло ему осознать глобальную проблему «геогигиены». Эта проблема все равно требует преодоления разобщенности, даже если как-то удастся снять остроту военного противостояния: «Иначе СССР отравит США своими отходами, а США отравят СССР своими».

В 1986 году история предоставила наглядный пример такого рода. Чернобыльской катастрофой Советский Союз нарушил суверенитет нескольких европейских стран, но ни у кого, кажется, не повернулся язык назвать агрессией это зловредное нарушение государственных границ. Значит, сами эти понятия суверенитета и государственных границ постепенно теряют смысл в ядерном веке.

Сахаров назвал еще одну глобальную проблему, нависшую над человечеством, «угрозу голода». Он доверился прогнозу специалистов, которые считали, что если не предпринять специальных мер, к концу 70-х годов продовольственные кризисы отдельных стран третьего мира сольются

в сплошное море голода, невыносимых страданий и отчаяния, горя, гибели и ярости сотен миллионов людей. Это — трагическая угроза всему человечеству. Катастрофа такого масштаба не может не иметь самых глубоких последствий во всем мире, для каждого человека, вызовет волны войн и озлоблений, общий упадок уровня жизни во всем мире.

Что же предложил Сахаров?

По мнению автора, необходим своеобразный «налог» на развитые страны в сумме порядка 20% их национального дохода на протяжении примерно 15 лет. Введение такого «налога» приведет автоматически к значительному уменьшению расходов на вооружение. Очень существенно влияние такой совместной помощи на стабилизацию и оздоровление положения в самых слаборазвитых странах, на ограничение влияния экстремистов всех типов.

Налог этот Сахаров возложил прежде всего на США и СССР, больше всех других тративших на вооружение.

Прогноз, которому он доверился, слава богу, не осуществился. Как раз в конце 60-х годов в странах третьего мира развернулась «зеленая революция» — внедрение новых высокоурожайных сортов риса и пшеницы. На этот раз один лишь научно-технический прогресс справился с надвигавшейся катастрофой.

И это вполне укладывается в общую взаимосвязь, указанную Сахаровым. Только научный прогресс способен преодолеть бедность в масштабе всего человечества. Но развитие науки и техники несет с собой две угрозы геологического масштаба — опасность мгновенного самоистребления и не столь мгновенного самоотравления. Чтобы человечество могло держать под контролем эти угрозы, оно должно быть открытым, должно иметь возможность самосознания. На это способны только свободные люди, универсальные права которых защищены законом.

Сахаров говорит, что бедность и ярость миллионов людей — лучшая почва для экстремистов, и предупреждает, что трагический результат неуправляемого хода событий «наложит трагический, цинический и антикоммунистический отпечаток на жизнь последующих поколений».

Он еще в плену советского коммунистического словаря. Точнее — в плену эмоций многовековой традиции человеческой солидарности, которую коммунизм пытался присвоить — «экспроприировать». Он — в плену традиции, которая в умах столь многих замечательных людей нашла в марксизме средство самоосуществления. Страстно надеялся на это и учитель Сахарова — Тамм.

Двадцатый век выстрадал афоризм: «Социализм — любимая глупость умных людей». Надо бы добавить: «умных и хороших, настолько хороших, что считают и всех других людей столь же хорошими».

Марксизм во многом прав, и в частности в том, что критерий истины практика. Именно коммунистическая практика показала Сахарову ложность — ненаучность — советского «научного социализма». Оставаясь в плену социалистических чувств, он уже в 1968 году освободился от коммунистической революционной идеологии.

Этой идеологии противоречит само прокоммунистически звучащее предостережение Сахарова. Ведь согласно канонам коммунизма бедствия и ярость масс — это главная составляющая революционной ситуации. Чем хуже — тем лучше, тем быстрее свершится революция. А совершив ее, массы освободятся от своих оков и быстро построят свободное общество. По формуле Маркса: «Революция — локомотив истории».

Эту формулу Сахаров исправил: «Эволюция, а не революция, как лучший “локомотив истории”». Он признавал себя «убежденным эволюционистом, реформистом и принципиальным противником насильственных революционных изменений социального строя, всегда приводящих к разрушению экономической и правовой системы, к массовым страданиям, беззакониям и ужасам».[412]

Убежденный эволюционист основывался на вполне материалистических — можно сказать, марксистских — соображениях. Сахаров считал, что в США

суммарное потребление «богачей» меньше 20%, то есть меньше, чем суммарный прирост народного потребления за 5 лет. С этой точки зрения революция, которая приостанавливает экономическое развитие более чем на 5 лет, не может считаться экономически выгодным для трудящихся делом. Я не говорю при этом о плате народной кровью, которая неизбежна при революции.[413]

Сахаровское предложение — поместить права отдельного человека в основание международной политики — во времена Маркса — Ленина выглядело попросту ненаучно. Разве может поведение такого огромного объекта — общества — определяться свойствами его микрочастицы — человека?! Все равно что поведение звезды зависело бы от свойств составлявших ее частиц!

Но ко времени Брежнева—Косыгина физики уже прекрасно знали, что поведение звезды зависит от свойств микрочастиц, иначе не было бы звезд огромной плотности, названных «белыми карликами». И физические идеи, над которыми Сахаров размышлял как раз накануне 1968 года, были именно такого рода: свойства «индивидуумов» — элементарных частиц — определяли «социальные» свойства Вселенной. Так что сахаровский гуманитарный постулат был вполне в духе его физики. Его идея поместить права человека в основание международной политики, при всей внешней наивности на фоне советских реалий, говорила о «микроскопической» предпосылке Открытого мегамира, способного к выживанию в ядерный век.

Связав «микроскопические» условия социальной жизни со свойствами земной цивилизации в мегамасштабах, Сахаров в 1968 году соединил мирное сосуществование, прогресс и право отдельного человека на интеллектуальную свободу.

«По существу это те же темы, которые через семь с половиной лет обозначены в названии Нобелевской лекции “Мир, прогресс, права человека”», — написал он в 1981 году, после первого года, проведенного в горьковской ссылке. А свою нобелевскую лекцию он начал именно с того, что эти три цели «неразрывно связаны, нельзя достигнуть какой-либо одной из них, пренебрегая другими».[414]

Осознавал ли он весной 1968 года, что ему предстояло? Нобелевская премия мира спустя 7 лет? И еще через несколько лет — семилетняя ссылка…

Он предвидел совсем иное. В конце «Размышлений» он обрисовал «самый оптимистический» вариант развития событий: к 1980 году реалисты должны были победить сталинистов в идеологической борьбе. Похоже, он не допускал, что в реальном 1980 году реальные сталинисты лишат его всех государственных наград и отправят без суда в ссылку.

Он выглядел совершенно счастливым

Конечно, Сахаров свои «Размышления» писал вполне серьезно, — как делал и все остальное в своей жизни, но при этом и с веселой интеллектуальной свободой, без которой вообще вряд ли что-нибудь по-настоящему серьезное можно сотворить. Во всяком случае в теоретической физике.

Его интеллектуальную свободу можно увидеть, к примеру, в том, что в своем политическом сочинении он нашел место для астероидов, «повернутых при помощи ядерных взрывов на новые орбиты». Об астероидах он написал впервые в футурологической статье 1966 года — быть может, эта грандиозная возможность грела ему душу не только перспективами для космонавтики, но и тем, что нашлось бы мирное применение взрывам, в которые он вложил столько своей изобретательности.

Другой штрих свободной манеры физика-теоретика запечатлелся в забавном обозначении РРР и АМД, которые он ввел для «русского революционного размаха и американской деловитости». Это обозначение он употребил всего один раз, но, видимо, собирался поиграть им более основательно.

Впрочем, необязательно лишь по стилевым крохам судить о состоянии духа, в котором Сахаров готовил свое первое публицистическое выступление. Имеется еще и свидетельство очевидца, которому довелось общаться с Сахаровым в 1968 году, как раз в главные месяцы, недели и даже дни того года.

Этот очевидец — Владимир Карцев, тогда молодой физик-инженер и начинающий популяризатор науки, написавший свою первую научно-популярную книжку.[415] Книга рассказывала об истории изучения магнетизма с глубокой древности до последних достижений науки.

Одним из таких достижений стало рекордное магнитное поле, полученное в 1964 году при реализации идеи Сахарова 1951 года — дюймовый магнит с таким полем мог бы удержать на весу «Титаник». Этому достижению, помимо научных публикаций, была посвящена и статья «Рекорды магнитных полей» в одной из главных газет страны.[416]

Молодой автор решил попросить «приоткрывшегося» академика написать предисловие к его книге. Письмо с этой просьбой послал на адрес Академии наук. Вскоре Сахаров позвонил ему и попросил принести рукопись.

Рассказывает В.П. Карцев:

Прошло около недели. Я уж решил, что никакого предисловия не будет. Звоню ему и спрашиваю: «Андрей Дмитриевич, может быть, вам нужна «рыба» [заготовка, черновой текст] или что-то еще для подготовки… Он страшно, просто ужасно обиделся и сказал: «Я всегда сам пишу свои работы». И написал.[417]

Первое предисловие в жизни Сахаров, должно быть, писал с особым чувством, о котором говорит фраза:

Автор предисловия начал свою работу ученого-изобретателя с конструирования приборов магнитного контроля закалки, трещин и толщины немагнитных покрытий, и убежден, что и сейчас, спустя четверть века, почти в любой области техники имеется неисчерпаемое поле деятельности для…»,[418] но эту фразу он, не закончив, вычеркнул, видимо, как слишком личную.

В коротком сахаровском предисловии самое интересное — как раз личность автора. Он не заботится о популярности, поминая «уравнение Шредингера-Паули» и «взаимодействие с нулевой массой» как вещи совершенно общеизвестные. Даже не понимая, что это такое, читатель может получить представление о тех реальных людях, которые раскрывали тайны природы — тайны магнетизма. Раскрыли не все: в двухстраничное предисловие Сахаров уместил перечень из шести нерешенных проблем физики магнетизма. Но раскрыли нечто очень существенное. И автор предисловия не берет на себя роль свадебного генерала, приятного во всех отношениях:

Он [Сахаров] очень лихо меня поддел с Ленины. Пытаясь оправдать кажущуюся необъяснимость магнитных явлений, я упомянул в книге известный ленинский тезис о «неисчерпаемости» электрона. И тут я просто физически ошибся, было просто физическое непонимание, и он меня поправил как физик.[419]

Сахаров в предисловии заметил, что в свойствах магнитных материалов «нет принципиальных неясностей, и, быть может, зря автор напоминает о неисчерпаемости свойств электрона».

Но физик проявил и понимание жанра, отметив, что «в книге есть и юмор, и темперамент, необходимые популяризатору».

Они встречались несколько раз. Карцев запомнил его «энергичным, с улыбкой очень лучистой, приятной» и безо всякого высокомерия:

Я был поражен, что какой-то кандидатик [наук]… а он — очень серьезно и с некоторой такой завистью и уважением… сказал, что завидует мне, что я могу писать, что он тоже хочет заняться всерьез популяризацией науки…

Я был в его доме недалеко от Курчатовского института. Там были его дети, жена… Дом производил какое-то солнечное, светлое впечатление. Очень светлое, приподнятое настроение, оптимистическое. Никакой тени печали, разочарования. Он выглядел совершенно счастливым человеком.[420]

В одну из встреч Сахаров показал ему свою политическую работу 1968 года.

А на своей книге я написал: «Дорогому Андрею Дмитриевичу с пожеланием осуществления всех его начинаний», имея в виду несколько вещей, в том числе его политические изыскания и его желание заняться популяризацией науки. Я думал, что эти размышления он писал для себя. Не знал, что это пойдет так широко.

В.П. Карцев сохранил подаренный ему тогда Сахаровым экземпляр популярной статьи «Симметрия Вселенной» с надписью:

В. Карцеву в знак уважения и дружбы от автора. 30/IV 68 А. Сахаров.

^{Дарственная надпись Сахарова на английском переводе его научно-популярной статьи. Самое примечательное здесь дата 30/IV-68, всего несколько дней после завершения «Размышлений» и накануне их выпуска в самиздате. Ясно видно, что накануне своего выхода на общественную арену Сахаров жил не политикой единой, а — прежде всего и больше всего — наукой.}

Самое примечательное здесь дата. Всего несколько дней после того, как Сахаров закончил свои «Размышления»:

В последнюю пятницу апреля [26.4.68] я прилетел [с Объекта] в Москву на майские праздники, уже имея в портфеле перепечатанную рукопись.

 Как это понять? Человек накануне серьезнейшего политического шага с пристрастием говорит и пишет о популяризации физики, с явным удовольствием дарит оттиск своей популярной статьи о космологии, перечисляет нерешенные проблемы физики магнетизма? Тогда же, в мае 1968 года, он взял на отзыв диссертационную работу по теории гравитации.[421]

Понять это можно так, что работы Сахарова по космологии, письмо Суслову о противоракетной обороне, популярные статьи по физике[422] и «Размышления» — разные составляющие единого творческого подъема, который судьба ему подарила в 1966—1968 годах. Успешное возвращение в теоретическую физику укрепило его уверенность в себе и стало поэтому одной из предпосылок его публицистического дебюта. Нет только оснований думать, что он собирался переключиться на эту сферу целиком. У него были и другие не менее интересные задачи.

Однако в апреле 1968 года главной его задачей было завершить статью — самый большой его литературный труд со времени диссертации 1947 года.

Хулиганство академика

«Размышления» он писал в основном на Объекте, вечерами. Там же на Объекте, в институте, машинистка перепечатывала эту работу. Он все делал открыто. Ведь свою статью он собирался направить и в ЦК (и послал ее в июне). При его положении тайная деятельность была и невозможна. Он с уважением относился к профессионализму службы безопасности, охраняющей секретное делопроизводство. Да и по всему его складу личности он не был создан для подполья.

Судьба его рукописи, посланной Суслову за год до того, не давала особых надежд на гласность, но он был готов эту гласность обеспечить сам — с помощью самиздата.

В начале мая сахаровскую рукопись получили первые читатели, сделали какие-то замечания и признали ее событием историческим. Автор продолжал дорабатывать статью. А 18 мая, в субботу, он по какому-то делу зашел на дачу к Ю.Б. Харитону — научному руководителю Объекта.

Я сказал ему, между другими темами разговора, что пишу статью о проблемах войны и мира, экологии и свободы убеждений. Он спросил, что же я буду с ней делать, когда закончу. Я ответил:

— Пущу в самиздат.

Он ужасно заволновался и сказал:

— Ради Бога, не делайте этого.

Я ответил:

— Боюсь, что уже поздно что-либо тут менять.

Спустя две недели они ехали вместе на Объект в персональном вагоне Харитона, когда тот начал явно трудный для него разговор». Он сказал, что его вызвал к себе Андропов (возглавивший КГБ в 1967 году) и сообщил, что рукопись Сахарова нелегально распространяется и что, если она попадет за границу, стране будет нанесен большой ущерб. Сахаров тут же предложил Харитону самому прочитать эту статью. Наутро они встретились и Сахаров поинтересовался:

— Ну как?

— Ужасно.

— Форма ужасная?

Харитон усмехнулся:

— О форме я и не говорю. Ужасно содержание.

Я сказал:

— Содержание соответствует моим убеждениям, и я полностью принимаю на себя ответственность за распространение этой работы.

10 июля на Объекте из вечерней передачи западного радио, Сахаров узнал, что его статья опубликована в голландской газете. Диктор сообщил об основных положениях статьи и о том, что автор участвовал в разработке советской водородной бомбы. Его призыв к демократизации, свободе убеждений и к конвергенции как альтернативе всеобщей гибели стал достоянием гласности.

Назавтра он улетел в Москву и никогда больше уже не был в своем кабинете. Через несколько недель Харитон передал ему распоряжение министра оставаться в Москве.

В истории советского ядерного проекта это был второй случай, когда от работы отстранялся человек столь высокого научного ранга. В декабре 1945 года был отстранен — по его собственной просьбе — академик Капица:

Капица выдвигал тогда на первый план не идейные соображения, а несогласие по организационным проблемам и нежелание подчиняться людям, которых он считал ниже себя в научном отношении. Поэтому он отвечал не за антипатриотизм или саботаж, а за недисциплинированность или, как говорили в аппарате Берии, за хулиганство. Я думаю, однако, что тут была не только уловка, а действительное сочетание разнородных причин, в какой комбинации — трудно сказать.

Нет сомнений, что в «аппарате Берии» образца 1968 года действия Сахарова точно так же считали хулиганством.

Сахаров не просил освободить его от оружейных обязанностей, и это лишь одно из глубоких различий между ним и Капицей.

А похожи академики-хулиганы чувством собственного достоинства, неспособностью подчиняться силе, которой не доверяли.

Мир и война в 1968 году

До сих пор речь шла о событиях, которые заставили Сахарова круто повернуть свою жизнь. Но удалось ли ему уже тогда — в 1968 году — как-то повлиять на ход мировых событий?

Документированный ответ на этот вопрос прячется пока где-то в архивах Политбюро, но весьма красноречива уже хронология событий, связанных с предметом секретного письма Сахарова в ЦК 1967 года и с главной опасностью миру, на которую он указал в «Размышлениях».

Решение о создании системы ПРО для зашиты Москвы принято в 1960 году, для чего создано Специальное конструкторское бюро. Проект утвержден в 1962-м. Весной 1967-го в Советской Армии введен новый род войск — противоракетной и противокосмической обороны (ПРО и ПКО). Противоракетчики обещали партии и правительству сдать систему к 50-летию Октябрьской революции — к 7 ноября 1967-го, но не успели (и сделали это лишь десятилетием позже). Чтобы им помочь, в мае 1968-го вышло постановление ЦК КПСС и Совмина СССР об усилении работ по ПРО.

И вот на этом боевом противоракетном фоне в начале 1967 года руководители США предлагают мораторий ПРО. В июне во время встречи в верхах в Глассборо, США, они пытаются убедить Косыгина в необходимости моратория, но тщетно.

27 мая 1968 года глава КГБ Андропов отправляет добытый его людьми экземпляр «Размышлений» в ЦК, и по указанию Брежнева члены Политбюро знакомятся с текстом.[423]

А первый признак того, что советское правительство пересмотрело свою позицию, появился в июле 1968-го, то есть после того, как Сахаров «стукнул по столу» (официальное заявление о согласии начать переговоры Советский Союз сделал 20 января 1969-го). Переговоры начались в ноябре 1969 года и в мае 1972-го привели к подписанию договора SALT I (Strategic Arms Limitation Talks). Важнейшей частью этого договора стало ограничение ПРО.

В какой мере выступление Сахарова стало причиной пересмотра советской позиции по вопросу ПРО? Запросило ли Политбюро из архива прошлогоднее секретное письмо Сахарова и пригласило ли ОНО других высших экспертов — Харитона и Забабахина — объяснить, что, собственно, те могут иметь против обороны?!

На сахаровском письме 1967 года о ПРО есть пометка «тов. Брежнев Л.И. — ознакомился». Но понял ли тов. Брежнев Л.И. непростые доводы академика Сахарова? Или доверился мнению «помощников Генерального секретаря» — роль которых обозначилась официально только при нем, а те доверились своим неизвестным помощникам? Тов. Брежнев Л.И., как известно, был большим советским писателем, но не про него сложена песенка «Товарищ Сталин, вы большой ученый».

Иначе, после осознания советским «коллективным руководством», что мораторий ПРО — не уловка американского империализма, а жизненная необходимость, могла бы появиться у Сахарова четвертая геройская звезда, — за мужество и отвагу при выполнении своего служебного и гражданского долга. Или Ленинская премия «За укрепление мира между народами».

Если только своим беспрецедентным обращением к миру Сахаров побудил Политбюро пересмотреть принятое решение, то уже этим он заслужил Нобелевскую премию мира.

Когда в «Размышлениях» 1968 года он писал, что человечество оказалось «на краю пропасти», для него это было больше чем метафора. Он, как и его американский коллега Ганс Бете, видел пропасть, в которую человечество рухнет, если хотя бы одна сверхдержава поддастся иллюзии стратегической противоракетной обороны. Стратегический физик Сахаров в своем письме в ЦК 1967 года и его американские коллеги в статье 1968 года в Scientific American как раз и писали о неумолимой логике, которая превращает иллюзию стратегической безопасности в реальные шаги к этой пропасти.

Если же читатель не чувствует себя вправе судить о логике и иллюзиях на высшем государственном уровне, ему следует учесть две особенности научного профиля Ганса Бете: он, построивший теорию термоядерной энергии звезд (за что был награжден Нобелевской премией), известен своим редкостным трезвомыслием и редкостным чувством социальной ответственности. И следует помнить, что к одинаковому выводу, независимо друг от друга, пришли эксперты, жившие на разных чашах стратегических весов того времени.

Эти два выдающихся физика-теоретика были еще и профессиональными разработчиками стратегического оружия и в таком качестве профессионально владели соответствующими знаниями. Даже отлученный от этой профессии Сахаров оставался профессионалом, глубоко озабоченным проблемами планетарного масштаба. В гуще правозащитной деятельности он внимательно следил за развитием событий в этой области. Это ясно видно из его статьи «Опасность термоядерной войны», написанной в горьковской ссылке в 1983 году: с какой тщательностью там составляется уравнение стратегического равновесия и обсуждаются «решения» этого уравнения. Об этом же профессинализме говорит выступление Сахарова на московском форуме «За безъядерный мир, за выживание человечества» в феврале 1987-го — всего через несколько недель после возвращения из ссылки.[424]

Взглянуть на военно-стратегическую ситуацию 1967—1968 годов помогает популярный фильм. Представим себе, как бы отнеслись в кают-компании «Титаника» к предостережениям какого-нибудь высоколобого теоретика в области айсберговедения за 15 минут до исторического столкновения. Это было просто немыслимо — ни для пассажиров, ни для членов команды.

С аналогичным предостережением выступили в критический момент холодной войны физики-теоретики. Почему они видели лучше других? Быть может, потому что физики-теоретики профессионально привыкают мыслить о немыслимом. О движении со скоростью света, о начальном взрыве Вселенной… Как говорил физик-теоретик Лев Ландау, им иногда удается понять даже то, что невозможно себе вообразить.

Итак, если Андрей Сахаров и Ганс Бете были правы в их анализе мировой военно-стратегической ситуации, то в 1968 году человечество незаметно отвернуло от айсберга ядерной войны.

Гансу Бете капиталистическая Америка дала возможность — без особых опасностей для него лично — довести свой анализ до сведения правительства и общества.

Андрей Сахаров жил в стране, где нередко единственной возможностью было закрыть амбразуру своей грудью. Но без такого его поступка, быть может, Генеральный секретарь продолжал бы опираться на прежнее мнение своих помощников, а те на своих — прежних экспертов-противоракетчиков. И лайнер человечества не очень медленно, но верно продолжал бы двигаться навстречу ночному айсбергу…

Советское правительство могло бы даже и не награждать академика четвертой звездой — достаточно было просто сообщить ему, что он прав, и биография советского диссидента № 1 могла бы сложиться по-иному. Впрочем, если бы советское руководство не считало такое признание ниже своего номенклатурного достоинства, иначе бы складывалась и биография страны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.