«ПУСТЬ ДЫШИТ ВРАТАРСКИМ ВОЗДУХОМ!»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«ПУСТЬ ДЫШИТ ВРАТАРСКИМ ВОЗДУХОМ!»

Весной 1945 года, где-то на подступах к Праге, я получил письмо от старого фронтового товарища, тяжело раненного на Висле и отправленного в тыл, гвардии капитана, мастера спорта Андрея Ведерникова. Письмо это хранится у меня до сих пор, и я часто цитирую его. Вот и сейчас хочу привести из него небольшой, но очень любопытный отрывок:

«…Теперь о делах футбольных. Они, видимо, не очень «дойдут» до тебя в той сутолоке и боевой суете, что происходит сейчас. Но ведь все-таки «не войной единой» занят человек.

Так вот, недавно поковылял я на своих костылях в Химки. Смотрел товарищеский матч «Динамо» — «Торпедо». Впечатление такое, будто войны не было, будто она, проклятая, не унесла среди других жертв и сотен прекрасных футболистов: играют здорово. Может быть, даже лучше, чем в сороковом.

Особенно понравился мне динамовский вратарь. Он хоть и пропустил три мяча (0:3 — мы проиграли), но стоял великолепно. Знаешь, я такого еще и не видел. Среднего роста (примерно, с Ивана Станкевича, помнишь?), коренастый, с чуть выступающей вперед челюстью, он сначала не производит особого впечатления. Но в игре, скажу тебе, неповторим. Мертвая хватка, отличный прыжок и прямо-таки непостижимая реакция. Не человек, а тигр…»

Так, далеко от Москвы, в боевых порядках наступающих советских войск впервые я услышал эту кличку применительно к Алексею Хомичу — кличку, которую несколько месяцев спустя присвоила ему футбольная Англия, назвавшая нашего соотечественника одним из лучших вратарей мира.

Хоть я не люблю, когда знаменитых спортсменов наделяют сенсационными кличками, но прозвище «Тигр», мне кажется, очень шло к Алексею Хомичу, точно передавало своеобразие этого спортсмена; его недюжинную силу, чувствовавшуюся в каждом движении, особую настороженность, готовность в любую минуту к прыжку, к броску за мячом.

Алексей Хомич принадлежит к тому поколению советских спортсменов, чьи лучшие годы «украла» война. В сороковом году он показал отличную игру на зеленых полях, а в сорок первом, как и тысячи его сверстников, был призван в армию и нес вахту в наших частях, находившихся на охране важнейших боевых коммуникаций. В свободное время здесь часто играли в футбол. И Алексей, стараясь участвовать во всех тренировках и соревнованиях, поддерживал всячески свою спортивную форму.

Вероятно, это помогло ему весной сорок пятого быстро «вписаться» в команду мастеров прославленного московского «Динамо». А осенью того же года родина футбола Англия назвала его чудо-вратарем.

Когда пришла пора расстаться с вратарской должностью, он не оставил зеленое поле, а лишь чуть переместился на нем. Раньше мы его привыкли видеть в воротах, теперь он оказался за ними, с фотоаппаратом в руках. И не было ни одного матча в нашей столице, который бы он не увековечил па пленке.

Молчаливый, необычайно скромный человек, Хомич, к сожалению, редко говорит о себе и о других. А ведь ему-то есть что поведать людям.

Часто мы начинали с Алексеем Петровичем беседы о Яшине, и он, словно неохотно, сообщал мне каждый раз все новые и новые сведения о своей малоизвестной широкому кругу стороне жизни. Когда я прочитал ему все, что накопилась в блокнотах (увы, не так уж и много), он удивленно покачал головой:

— Ого, какой рассказ получился!

С этим рассказом я и познакомлю вас сейчас.

— Первый раз я увидел Леву зимой 1949 года у Восточной трибуны московского стадиона «Динамо». Он стоял, положив руку на перекладину хоккейных ворот и держа в другой широкую вратарскую клюшку. Одетый в доспехи, он выглядел прямо-таки великаном на фоне маленького, окрашенного в красный цвет металлического квадратика, который ему было поручено защищать.

Началась игра. День выдался яркий, солнечный, ослепительно сверкал лед, играла музыка, и уходить со стадиона не хотелось. Я стал следить за тем, что происходит там, за бортиками, и постепенно кипение схватки захватило меня. Особенно привлекал мальчишка, защищавший ворота нашей динамовской команды.

Играл Лева Яшин старательно, смело и очень решительно, но мне казалось, что ему тесно на ледяном пятачке. «Этому парню стоять бы в настоящих воротах — в футбольных»,— мелькнула почему-то мысль.

Каково же было мое удивление, когда месяца через два (мы уже занимались на крытых теннисных кортах), ко мне подошел Михаил Иосифович Якушин, подталкивая того самого «верзилу», чьей игрой па ледяном поле я недавно откровенно восхищался.

— Будет у нас стажироваться,— сказал тогда старший тренер, ничего к этому не добавив.

В Москве мы тренировались около месяца, но так получилось, что познакомиться с ним ближе не смогли. Новички занимались в другую смену, а после тренировки каждый спешил по своим делам: кто домой, кто в казарму. Потом отправились на учебно-тренировочный сбор. Обычно на сборах и в поездках я жил в одной комнате с Вальтером Саная — моим напарником по игре в основном составе. Но на этот раз получилось по-иному. Меня вызвал к себе Михаил Иосифович и сказал:

— Леша! Будешь жить с Левой Яшиным.— И, увидев мое недоумение, пояснил: — Так надо, дружище. Пусть он все время дышит вратарским воздухом. И видит во сне вратарские сны. Уж ты, пожалуйста, позаботься об этом! Хорошо?

— Да…

— Что тянешь? Парень хочет играть в воротах. У него для этого все есть: и рост отличный, и руки цепкие, и, как лопата, ладони. Я его и в деле уже не раз видел; иногда такое покажет, что смотреть приятно. Ну, конечно, еще зеленый. Поэтому и поручаю его тебе.

Через день зашел к нам старший тренер посмотреть, как устроились. Поговорил о том, о сем, потом положил руку на плечо моего молодого товарища и проникновенно сказал ему:

— Ну, вот что, Лева, ты теперь посвящаешься в сан вратарей классной команды, а это не только высокая честь, но и серьезная обязанность. Поэтому старайся всегда быть рядом с Алексеем Петровичем. Он человек опытный и охотно тебе свои «секреты» раскроет. Только будь жаден до знаний, смотри и учись.

Так нас объявили учеником и учителем. Но очень скоро мы стали друзьями, понимающими друг друга с полуслова.

Прежде всего, нас сроднили биографии. Оба мы были коренными москвичами, выросли в рабочих семьях и сами с юношеских лет встали к станкам. Я, окончив семилетку, поступил в фабрично-заводское училище и овладел специальностью токаря по металлу. А Лева в 14 лет пришел на завод, был строгальщиком, потом слесарем. Когда исполнилось шестнадцать, он получил свою первую правительственную награду — медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Узнав о награде, я спросил:

— А почему не носишь?

— Да что вы, Алексей Петрович, скажут бахвалится…

Это был первый штришок, обозначивший для меня его скромность, даже застенчивость. И был он таким всегда, во всяком случае, до тех пор, пока мы играли вместе. Лева избегал, чтобы его хвалили на людях, он при этом ужасно смущался и не знал, как себя вести.

Естественно, первые наши беседы, разговоры касались одного предмета — футбола, который свел нас вместе.

— Удивительно люблю футбол,— сознался как-то Лева.— Бывает, наиграешься так, что еле до дома ноги дотянешь. Только бы отдохнуть. И вдруг со двора кто-нибудь из друзей крикнет: «Левка, пошли!» Сам себя не понимаю: усталость как рукой снимет, и я опять готов играть.

Свою трепетную любовь к игре он подтверждал каждый день и час. Мне было с ним очень приятно тренироваться. Если я утром, на зарядке, делал какое-нибудь упражнение десять раз, он — двадцать. Если я поднимал штангу с каким-то предельным для себя весом, он обязательно добавлял еще несколько килограммов.

— Хочешь меня скорее из ворот выпихнуть,— посмеялся я однажды-

— Да что вы, Алексей Петрович! Наоборот, хочу, чтобы вы дольше рядом оставались. Ведь я не о славе, а о мастерстве думаю.

В голосе его было столько твердости, искренности, глубокой убежденности, что мне откровенно стыдно стало за свою глупую шутку.

Действительно, у него было великое желание овладеть мастерством и добиться признания. На тренировку мы с ним выходили, запасаясь двумя-тремя майками и полотенцами. Нас экзаменовали такие бомбардиры, каких сегодня пока нет в нашем футболе: Сергей Соловьев, Константин Бесков, Василий Карцев, Владимир Савдурин, Василий Трофимов. За полчаса работы с ними становишься совершенно мокрым и даже на висках выступает соль.

Но мы сбрасывали одну майку, натягивали другую и продолжали работать. Наконец, после полутора-двух напряженных часов я «сдавался», а Лева лишь раззадоривался. Теперь все форварды сходились у одних ворот, и только было слышно.

— Принимай…

— Вот она, идет…

— Не возьмешь!..

Лева почти не отвечал, он с остервенением бросался в углы, прыгал, сворачивался калачиком, мгновенно поднимался и бесстрашно опять перекрывал путь мячу к своим воротам.

— Хватит, Лева? — спрашивали ребята, уже порядочно подуставшие.

— Давайте, давайте,— кричал он, лишь изредка смахивая рукой пот со лба.— Когда надоест, скажите.

Мне в свое время очень помогал «встать на ноги» знаменитый динамовский вратарь Борис Сергеевич Кочетков. Большую школу прошел я и у Михаила Иосифовича Якушина. И сейчас, работая с Яшиным, старательно вспоминал все, чему они меня учили.

Лева, бесспорно, был очень способный спортсмен. Но я с помощью старшего тренера увидел и те серьезные недостатки, которые мешали ему показывать стабильно игру высокого класса. Он был еще очень скован, не всегда внимателен и, что, может Сыть, покажется странным, нервничал…

Мы обсудили план совместных действий. Составили график индивидуальных занятий, включив в них специальную гимнастику, упражнения на растяжения и гибкость — с медицинболами, на «шведской» стенке и других гимнастических снарядах,

— Вы, Алексей Петрович, давайте мне потруднее задания, я все выполню точно,— не раз заявлял мне Яшин.

Между прочим, по имени-отчеству он называл всех игроков основного состава, кто был старше его. Только когда мы, как говорится, съели с Левой пуд соли, тогда перешли на «ты».

Когда-то Михаил Иосифович мучил меня заданиями на внимание. Мы гуляли с ним по спортивному городку, мирно беседуя, и самый отвлеченный разговор вдруг прерывался свистками. Один свисток — я должен мгновенно упасть на руки. Второй — вскочить и сделать ногой резкое движение вперед, будто выбивая мяч из-под чьих-то ног… И так далее — целый комплекс свистков и ответов.

Признаться, в свое время я чуть было не взбунтовался против такой системы тренировки, она мне казалась ненужной, даже оскорбительной, пока на «своей» шкуре я не испытал ее пользу. Теперь я объяснял эту систему Яшину,

— Все понятно,— сказал он.— Давайте начинать с сегодняшнего вечера. Это даже интересно.

Мы выполняли цикл тренировок на внимание утром и вечером. Потом игра в волейбол, легкая атлетика, плавание… И опять после обеда и отдыха — два часа на стадионе. В воротах. Один против дюжины лучших форвардов страны.

Мы вернулись в Москву. Началась очередная футбольная страда. Я и Вальтер Саная попеременно играли го в основном составе, то в дубле. Лева был в запасе. Но он не пропускал ни одной встречи и все увиденное с трибун старательно записывал в свой дневник.

В сезоне 1949 года команда «Динамо» выступала очень хорошо, и у меня игра шла. Я вроде бы не чувствовал груза лет. Но напряжение труднейшего шестимесячного турнира дало себя знать в самый неподходящий момент.

Мы играли матч второго круга со «Спартаком» — своим старым и принципиальным соперником. От этого поединка зависело многое: мы были лидерами, но красно-белые преследовали нас но пятам. К тому же они жаждали реванша за проигрыш в первом круге.

Переполненный стадион. Яростный гул трибун. Зрители ждут от каждого спортсмена полной отдачи, высшей собранности.

Я тоже готовился к тому, чтобы «перепрыгнуть самого себя». Увы, не удалось. Последовал неожиданный, даже не очень сильный удар Сергея Сальникова. Конечно, спартаковец был закрыт нашими защитниками, и мяч шел в угол. Но по всем законам футбольного искусства я должен был его взять. А я его не взял.

До перерыва Иван Конов сильнейшим ударом сквитал счет, и в раздевалке Михаил Иосифович спокойно сказал мне:

— Алеша, игра выровнена, забудь о своей ошибке к действуй разумно и хладнокровно.

Я помнил, что мне сказал тренер, однако в жизни трудно подчас следовать советам. В самом начале второго тайма я снова пропустил гол, на этот раз от Симоняна. Тренеру бы сменить меня, а Михаил Иосифович то ли пожалел ветерана, то ли не заметил, чья ошибка.

Сражение продолжалось, Героическими усилиями передней линии после очень красивых ударов Савдунина и Трофимова мы снова выходим вперед — 3:2. И тут в течение минуты я пропускаю два мяча подряд от Терентьева и Сальникова.

— Замена!

Справедливая замена. Я виноват. Не знаю, куда деваться от стыда. Наконец-то спасительный тоннель. Гулко отдаются тяжелые шаги усталого человека и надоедливо цокают шипы. Вхожу в раздевалку. В углу сидит в легком сером костюме Яшин. Я со злостью сбрасываю с себя форму. Чувствую, что душа требует разрядка. Почти кричу:

— Бросай ты, Лева, это чертово дело!

— Ни за что! — возражает он мне с такой убежденностью, что я сразу прихожу в себя. И улыбаясь, прошу:

— Сходи, посмотри, что там…

Через несколько минут он прибегает назад.

— 4:4. И наши рвутся вперед. Пойдем посмотрим.

4:4! Ударил гонг! До конца всего пять минут. Ничья нас не устраивает. Ребята лезут вперед. Наседают на противника. Неожиданно и быстро меняясь местами, точно, в одно касание передавая мяч, динамовцы рвали спартаковскую оборону. И когда до финального свистка оставалась всего одна минута, Савдунин сильнейшим ударом забил гол. 5:4! Все ревело вокруг, и Лева крикнул мне в ухо:

— И вы предлагали бросить! И неудачи, и радости — все прекрасно в футболе.

Эти его слова я, как видите, запомнил. И когда мучили меня сомнения или приходила неудача, я невольно вспоминал слова своего молодого товарища: бросить?!! Так, сам того не подразумевая, он стал для меня не только учеником, но и учителем. Человеком, в известной мере продлившим мою спортивную жизнь.

Если же говорить о нем, как об ученике, я обязан сказать, что Лева был не только учеником старательным, прилежным, но и удивительно дотошным. Так как мы жили вместе, он порой просто изматывал меня своими вопросами. По десять-пятнадцать раз подряд рассказывал я ему о своей поездке в Англию, о манере игры форвардов «Челси», «Арсенала», «Глазго Рейнджерс», о накале происходивших между нами поединков. Казалось, все говорено-переговорено. Но снова следовал град вопросов:

— Как ты ведешь себя в момент, когда соперник готовится пробить «пенальти»?

— Что надо делать на выходах один на один с форвардом, когда тот вошел в прорыв?

— Составляешь ли предварительный план на игру?

— Есть ли необходимость в предварительном согласовании поведения с защитниками?

Расспрашивая меня, он, видно, потом раздумывал над тем, что я ему говорил. Не знаю, как в последующие годы, но когда мы жили вместе, Лева вел дневник, куда записывал все, что казалось ему интересным, главным, заслуживающим внимания.

Считают, что свой первый матч за основной состав Яшин сыграл в пятьдесят третьем году против московского «Спартака». Это явно неточно. Не ручаюсь за полную достоверность моих сведений — прошло уже более двадцати лет, я память человека не абсолютна,— но в 1950 году, когда мы с Вальтером Саная оказались травмированными, вступивший на роль старшего тренера Виктор Дубинин сказал:

— Ну, Лева, предстоит трудное испытание. Покажи-ка, на что ты способен.

Мы в тот раз играли против тбилисских одноклубников. 18 апреля в столице Грузии матчем с ними мы открыли сезон, победив 3:1. Теперь южане приехали в Москву с твердой решимостью взять реванш.

Поначалу казалось, что им об этом нечего и мечтать: наше нападение, где особенно выделялся Василий Трофимов, повело игру, и к перерыву гости проигрывали 1:4,

— Все идет прекрасно, ребята,— сказал команде в раздевалке старший тренер.— И ты, Лева, оказался на высоте. Взял пару трудных мячей. Но не думай, что тбилисцы успокоились. Это не та команда, которую можно сломить. Будь бдительным.

Виктор Иванович не зря предупреждал. После отдыха южане отчаянно полезли вперед. Вот следует очередная фланговая атака, Яшин выскакивает наперехват, но ошибается в расчете, и Борис Пайчадзе отыгрывает один гол. После этого южане в течение нескольких минут проводят в наши ворота еще два мяча. 4:4. Ничья, и, может быть, произойдет и худшее: ведь натиск гостей не ослабевает. И только молниеносная контратака и великолепный удар Бескова за две минуты до финального свистка приносит нам желанную победу.

В раздевалку вернулись счастливые, радостные. Настроение у всех отличное. Кто-то из ребят обращается к Яшину:

— Ну, как дебют прошел? Сделал для себя вывод?

И вдруг очень серьезно, громко Лева заявляет:

— Вывод сделал. За основной состав команды мастеров я еще играть не способен!

Я стал его по-своему (хотя, честно говоря, никогда не умел этого делать) утешать, говорить о том, что надо держаться, но он меня сам остановил:

— Не бойтесь, Алексей Петрович, в панику я не ударюсь, голову не потеряю и футбол не брошу. Мало опыта — стану набираться его, чего уж туг поделаешь…

Так передо мной открылась еще одна грань его характера. Уже в то время, еще совсем молодым (а молодости, как известно, особенно свойственно честолюбие) Лева умел трезво оценить свои поступки и, что еще важнее, свои возможности. Помню, очень метко сказал о нем тогда Иван Станкевич:

— Этот парень обладает удивительнейшим свойством смотреть на себя со стороны, как на нечто любопытное и незнакомое…

Обнаруживая ошибки, Яшин с редкой настойчивостью брался за их исправление. Умел работать. Умел терпеть и ждать своего часа.

Пожалуй, никогда он так много не тренировался, как после своей неудачи во время дебюта за основной состав. Вынужденный еще в течение двух долгих лет «ждать», Лева от игры к игре удивлял всех нас.

Помню, осенью 1953 года мы играли очередной матч второго круга с тбилисским «Динамо». Наш «дубль» выглядел тогда не очень мощно, но Лева буквально спасал и украшал игру. В середине первого тайма он вытащил из угла мяч, пробитый с одиннадцати метрового. Это был номер почище тех, которые потом видел и которыми восхищался весь мир, А тогда ему лишь поаплодировали несколько сот настоящих болельщиков. Ибо «ненастоящие», как известно, смотреть дубли не ходят.

В тот вечер я не узнал Яшина. Обычно молчаливый, несловоохотливый, он радовался как ребенок и десятки раз повторял свой рассказ:

— Понимаешь, замер, смотрю в одну точку, словно гипнотизирую его (речь шла о нападающем тбилисского «Динамо», а о ком именно — уже не припомню). Вижу — разбегается. И тут словно какая-то магическая сила оторвала меня от земли. Раньше, чем он ударил — я уже был в воздухе. Здорово!

— Здорово, Лева,— поддержал его Иван Станкевич.— И ничего тут удивительного нет. Интуиция называется. Знать, уже вдоволь ты нанюхался вратарского воздуха.

Я удивился, когда услышал почти те же слона, что сказал четыре года тому назад Михаил Иосифович Якушин, приведя в мою комнату Яшина. Правда, смысл был уже совсем иной. Иное содержание.

К ужину Лева купил какие-то очень вкусные груши, и, смакуя их, мы долго сидели за столом. Как очень часто случалось — разговорились о нашей вратарской династии.

— Алексей Петрович,— спросил меня Лева с необычайной для него, но характерной для того вечера взволнованностью,— вы верите в реальность Антона Кандидова? Может появиться такой вратарь? С кого из наших голкиперов писал своего героя Лев Кассиль?

Честно говоря, я затруднялся ответить на эти вопросы. Сказал, что литературный герой всегда сильнее живых людей, что в характере Кандидова есть, конечно, черты Николая Соколова, Федора Чулкова, Анатолия Акимова, Владислава Жмелькова.

— И ваши есть,— сказал он.

— Ну нет. Когда я начал играть, книга уже была написана.

— Ах, как я всем вам завидую,— вдруг чистосердечно признался он,

— А что, мечтаешь небось сам стать таким, как Кандидов? — спросил вдруг я.

— Да что вы,— он как-то сразу обмяк.— Мне бы за основной поиграть.

— Ну, до этой мечты тебе уже недалеко, Лева. На следующий год она и сбудется.

Так первый и последний раз в жизни я оказался пророком.