4 мая 1932 Кабинет доктора Альенди. Широкий письменный стол. Лампа, затененная абажуром. Сидя в кресле, я могу видеть только стену с окном, выходящим на улицу. В подлокотник кресла вделана крошечная пепельница. Доктор Альенди сидит позади кресла, и ничто не выдает его
25 мая 1932 Письмо от моей соседки, мадам Пьер Шаро, чей муж в 1931 году построил в Париже первый дом из стеклянных кирпичей[36].«Я только что дочитала вашу книгу о Лоуренсе и должна совершенно по-другому взглянуть на вас. Вы, казавшаяся мне женщиной-ребенком, оказались способной
1932 год Буду здесь вести дневник не столько событий, сколько своих мыслей. Не потому, что я мыслитель, а потому, что жизнь наша толкает каждого из нас на критику, анализ, воспоминания, размышления.28 сентябряСейчас бьет на башенных часах 12. Полночь. Жена уже спит. Дети —
1932 10. III. 32. Grasse. Темный вечер, ходили с Галей по городу, говорили об ужасах жизни. И вдруг – подвал пекарни, там топится печь, пекут хлебы – и такая сладость жизни. Понед., 3. X. 32. В городе ярмарка St. Michel, слышно, как ревут коровы. И вдруг страшное чувство России, тоже ярмарка, рев,
1932 10.III.32. Grasse.Темный вечер, ходили с Галей по городу, говорили об ужасах жизни. И вдруг – подвал пекарни, там топится печь, пекут хлебы – и такая сладость жизни.Понед., 3.X.32.В городе ярмарка St. Michel, слышно, как ревут коровы. И вдруг страшное чувство России, тоже ярмарка, рев,
1932 [Записи В. H. переписаны на машинке. Привожу выдержки:]1 января. Пятница.[…] завтра 9 лет со смерти мамы. […]Обедали в кабинете, где тепло. Обед был более, чем скромный. Только к чаю Ян купил по крохотному кусочку фаршированной индейки. […]Перед сном мы втроем — Ян, Галя и я —
1932 10. III. 32. Grasse.Темный вечер, ходили с Галей по городу, говорили об ужасах жизни. И вдруг — подвал пекарни, там топится печь, пекут хлебы — и такая сладость жизни.Понед., 3. X. 32.В городе ярмарка St. Michel, слышно, как ревут коровы. И вдруг страшное чувство России, тоже ярмарка, рев,
1932 Литературные очерки в «Сегодня». Стихи: «Современные записки».6 мая. В Париже русский литератор-графоман Павел Горгулов (1895—1932) смертельно ранил президента Франции Поля Думера. Гильотинирован.1 июля — 12 октября. Прописан в Риге на ул. Гоголя,
22.05.1932 <…> тягостно и мучительно осознавать, как много было упущено и не вмещено, особенно когда я вспоминаю, как много Вы мне дали и старались вложить в меня, когда я была в Дарджилинге. Особенно остро вспоминается мне последний день перед отъездом, когда Вы говорили со
07.06.1932 <…> во всех действиях, малых или больших, я всегда иду именем Ф[уямы], во имя его говорю, его духом стараюсь проникнуться. <…> При этом у меня всегда в сознании тесно соединены оба образа — Вл[адыки] и Ф[уямы], для меня это одно великое целое, так неразрывно я
03.10.1932 <…> из Вашего письма я вижу, что Вл[адыка] требует великого единения. Каким путем мы можем его достигнуть, если три человека, имеющие между собой полное единение, исключили остальных трех из своей среды? Обсуждения общих дел не существует уже давно, дела решаются
06.10.1932 <…> Пишу Вам это письмо, преисполненная отчаяния, и потому умоляю Вас, помогите мне. [Зачеркнуто: Очевидно, я совершила или продолжаю совершать что-то, возбуждающее Ваше недовольство, я пытаюсь, вникая в Ваши письма, читая Учение, проследить это, но не могу. <…> я
09.11.1932 <…> получила Ваше письмо, которое ожидала как спасительный якорь. <…> бесконечно я Вам благодарна за ваше светлое, прекрасное письмо, могу лишь сказать, что, хотя, как Вы пишете, это уже давно известно и бессчетное число раз повторено, все же, получив от Вас опять
23.11.1932 <…> Прочла Ваше сегодня полученное письмо и Учение и ужаснулась тому, что сделала за это время своими действиями и поступками, а главное — мыслями, которые так неслыханно резко и глубоко несправедливо выразила в своих двух письмах. <…> Какое безумное
1932 Среда, 13 январяУвы, но, как всегда, приходится просить прощения у себя самой и отмечать, что уже не первый день года. Сегодня тринадцатое число, и я в том состоянии апатии и упадка, когда не могу выдавить из себя ни слова. Господи, как же тяжело мне дались «Волны», если я до