28
28
Покинув под покровом ночи колонию Воли Верещинской, штаб расстался со вспомогательными отрядами. И вновь началась кочевая жизнь — нынче одна деревня, завтра другая, послезавтра — уединенный хуторок...
В те дни к нам прилетел капитан Бахметов — молчаливый светловолосый офицер лет двадцати восьми.
Его появлению предшествовала оживленная переписка с Центром. Я сообщил, что не могу принять самолеты на прежнем месте, под Лейно, и вынужден искать новую посадочную площадку.
[302]
В Центре были удавлены и запросили, что случилось под Лейно.
Под Лейно ничего не случилось, кроме того, что чуть ли не в человеческий рост выросла рожь. Раньше, в апреле, самолеты спокойно сбрасывали груз на поля — с ростками хлеба ничего бы не случилось, а теперь, в конце июня, груз мог погубить урожай.
Центр понял нас и попросил поторопиться с выбором площадки.
Капитана Бахметова назначили ко мне помощником. Дав ему немного «обжиться» в тылу врага, я сначала отправил Бахметова для стажировки к Седельникову, а через две недели — под Демблин, в отряд Серафима Алексеева. Району Демблина Центр в последнее время придавал большое значение. Бахметов мог помочь тамошним разведчикам, да и ему, наверное, приятно было получить самостоятельный участок работы.
Казалось, все вернулось на свои места: отряды не покинули районов действия, а штаб по-прежнему колесил в тех селах, откуда удобно было поддерживать связь с разведчиками в Варшаве, Люблине и других городах.
По-прежнему гремели взрывы на железных дорогах и в депо на железнодорожных узлах. Каждую ночь бойцы отряда пускали под откос два-три фашистских воинских эшелона. Не было дня, чтобы они не уничтожали вражеских автомашин. И, как всегда, устраивали засады, захватывали пленных.
По-прежнему удавалось добывать важные данные о гарнизонах врага, его аэродромах и складах.
Уже на следующий день после боя под Волей Верещинской штаб получил весточку от Анджея. Он сообщал, что в роще южнее Коло (северо-западная окраина Варшавы) разместились три немецких батальона: 19-й отдельный пехотный под командой капитана Петеля, 74-й строительный под командой майора, чью фамилию установить не удалось, и батальон связи старшего лейтенанта Геера.
Личный состав 19-го ОПБ составляли четыре лейтенанта, два старших врача, семь фельдфебелей и двести тридцать один солдат. В 74-м стройбате было три капитана, пять лейтенантов, пять врачей с офицерскими званиями и пятьсот пятнадцать солдат.
Личный состав этих подразделений Анджей как всегда
[303]
подсчитал по количеству продовольственных пайков, так что ошибки быть не могло.
Сообщалось также, что стройбат занят укреплением одного из районов близ Варшавы и что в батальоне связи имеется сорок пять автомашин, а также склад средств связи.
Вскоре из лагеря под Луковом бежал к партизанам военнопленный. Григорий Швецов рассказывал потом, что бойцов удивило, как этот человек мог вообще выжить: он походил на чудом двигавшийся скелет.
Однако беглец двигался, говорил, ненавидел...
Он рассказал: в шести километрах севернее Лукова, возле деревни Крыньшак, немцы устроили склад боеприпасов. На складе двести пятьдесят штабелей, по три вагона боеприпасов каждый. В восьми штабелях сложены 75-миллиметровые снаряды, в трех — авиабомбы, а в остальных — 20-миллиметровые снаряды. К складу подведена колея железной дороги. Охраняется он тремя ротами солдат 5-го отдельного строительного батальона.
Военнопленный просил дать ему оружие. Для начала мы отправили его в госпиталь под надзор Лекомцева и фельдшера Климовича, нашего первого партизанского медика...
В последние дни июня разведчики заметили: на участке Брест — Владава немецкие саперы заготавливают деревянные фермы для мостов.
Не знаю, как прокомментировал это сообщение Центр, но мы, учитывая приближение фронта, решили: гитлеровцы хотят застраховать от неожиданностей свои войска на восточном берегу Буга, боятся, что мосты будут разрушены советской авиацией.
Крайне важные сведения добыли разведчики Басарановича. Они установили, что фашистские части в спешном порядке совершенствуют на западном берегу Вислы укрепленный район, построенный еще в 1940–1941 годах. На участке Демблин — Гарволин, по всей линии Милосна — Рембартув — Зелена Яблонка — крепость Модлин восстанавливались доты, дзоты, блиндажи, рылись новые противотанковые рвы...
В начале июля благодаря точной работе Лисы, Охотника, Руса, Любы и других товарищей штаб получил новые, очень ценные сведения об аэродроме, обнаруженном у деревни Копин (в шестнадцати километрах от города Радзынь), об аэродроме вблизи фольварка Маринин, о
[304]
противовоздушной обороне городов Демблин, Бяла Подляска и Луков, о десятках ранее неизвестных крупнейших складов германской армии.
Все эти объекты получили свое от нашей авиации.
Славек установил, что войска, перевозимые через Люблин и Луков, оттянуты из районов Сокаля, Равы-Русской и Владимира-Волынского. Он выяснил это из разговоров с поездной прислугой и немецкими солдатами. Сообщил Славек и опознавательный знак перевозимых войск — круг с вписанной в него латинской буквой F, перечеркнутой полоской, справа от круга — цифра 98 и такая же буква Р, за которой еще одна цифра — 507...
Текли сведения об усилении гарнизонов Демблина, Лукова, Парчева, Хелма и Владавы, об усиленном движении воинских эшелонов по всем маршрутам, и особенно по маршруту Демблин — Луков.
В двадцатых числах июля Серафим Алексеев совершил три удачные диверсии, в результате которых были разбиты три паровоза и тридцать вагонов.
Удачную засаду устроил Седельников на шоссе Любартов — Парчев. В шести километрах южнее деревни Черемники его бойцы захватили немецкий грузовик, убив одного и взяв в плен двух гитлеровцев.
Один из пленных, Шокутке — унтер-офицер рассказал, что штаб полка размещается в Люблине и перебрался туда недавно из Суховоли. Он сетовал на большие потери, понесенные полком в последних боях, говорил, что налеты советской авиации вызывают огромные разрушения, что прислугу зенитных орудий особенно угнетает то, что русским всегда известно, где стоят пушки...
8 июля засаду на шоссе Люблин — Варшава организовал Серафим Алексеев. Здесь партизаны разбили грузовую и две легковые машины противника. Семеро гитлеровцев было убито и четверо сдались в плен. Показания пленных помогли уточнить номера прибывших в Люблин частей.
Седьмого июля нам донесли: во Владаве появился новый батальон ПВО. В городе готовят к эвакуации немецкие учреждения. Прокладывают полевые телефонные линии. Все госпитали и даже частные дома забиты прибывающими с фронта ранеными.
Войска и раненые прибывали и в другие города и крупные села.
[305]
Красная Армия подходила к Западному Бугу. Чувствовалось, недалек день, когда наши прорвутся в Польшу.
Именно в это время Центр, как никогда ранее, настоятельно требовал от нас постоянной информации о войсках противника, находившихся в районе действий соединения или проходивших через него. Нужны были подробные данные о гарнизонах, аэродромах, оборонительных сооружениях, а также о том, какие части и откуда прибыли в район действий соединения. Выполняя требования Центра, мы нацелили все силы на выполнение разведывательных задач. Даже диверсии на железных дорогах совершали теперь, как говорится, на выбор, только там, где можно было нанести наиболее ощутимые удары по врагу...
* * *
Чувствую, что несправедливо мало пишу о наших пеленгаторщиках. А между тем они оказали соединению неоценимую помощь. Едва прибыв на очередную дневку, бойцы капитана Чуба сразу раскидывали свою палатку, настраивали радиостанцию и, надев наушники, принимались вращать рамочную антенну. Что-то там у них попискивало, подвывало, потрескивало, и, глядишь, через час-другой в штабе лежала сводка об изменениях в эфире.
Наложив пеленг на карты, мы видели, через какие села и города он проходит. По силе и чистоте звука радиоразведчики капитана Чуба нередко определяли, на каком приблизительно расстоянии находится тот или иной немецкий корреспондент. Благодаря этому все отряды, через участки которых проходил пеленг, немедленно получали указание проверить, не появилась ли возле них новая немецкая часть. А пеленгаторщики, имевшие в своем распоряжении различные таблицы из Центра, безошибочно предсказывали, радиостанцию какого штаба — фронтового, армейского, корпусного или дивизионного — надо искать. Столь же четко определяли они и полицейские радиостанции.
С появлением пеленгатора работа наших разведчиков стала более целеустремленной.
И вот теперь пеленгатор постоянно засекал все новые и новые станции, работавшие на неизвестных ранее волнах и частотах.
В начале июля число таких станций стало расти еще быстрее. Было похоже, что фашисты то ли готовят район
[306]
к предстоящим упорным боям и стягивают сюда полевые войска, то ли наращивают силы жандармерии и карателей.
Стремительное приближение фронта создавало благоприятную, совершенно новую ситуацию для разведывательных групп и отрядов нашего соединения. Это хорошо понимали в Центре. И не случайно в начале июля нам приказали создать две бригады для форсирования Вислы и выхода в более отдаленные районы Польши, на запад страны.
Предполагалось, что одна бригада будет создана на базе отряда Серафима Алексеева, группы Басарановича и приданных им подразделений. Командиром бригады назначался Бахметов, а его заместителем — Николай Павлович Корж.
Вторая бригада под командой Михаила Горы должна была вобрать в себя отряды и группы, действовавшие в луковских лесах, а также рейдировавшие отряды и группы. Вместе с Михаилом шел, в частности, как оперативный офицер Анатолий Седельников.
Бригадам предстояло выдвинуться в район города Лодзь...
Мне со штабом и частью отрядов приказывали оставаться на месте.
Исходя из полученных указаний, штаб отдал соответствующие распоряжения.
Михаил Гора и Седельников ушли под Демблин. Магомед должен бы выйти в район действий отряда Серафима Алексеева, найти там Гору и поступить в его распоряжение.
* * *
Фашистское командование не собиралось мириться с хозяйничаньем партизан по всей округе.
Немцев беспокоили не только наши отряды. На юге Люблинщины, в яновских лесах держались крупное соединение польских партизан и отряды советских командиров Прокопюка и Карасева; в Землинце стоял штаб командира польского соединения на Люблинщине, коммуниста, бывшего воина республиканской армии Испании Кжегоша Корчинского; севернее и восточнее нас ходили партизаны Белова и Крота.
Потерпев неудачу под Волей Верещинской, гитлеровцы изменили тактику. Теперь они не пытались вызвать тот
[307]
или иной отряд на открытый бой, а принялись постепенно вытеснять партизан, вбивая свои клинья между отдельными отрядами.
Наши малочисленные отряды и группы были не в состоянии бороться с превосходящими силами врага, в особенности с немецкими танками. Тем более что впереди танков теперь обычно шли саперы, снимавшие мины.
Мало-помалу фашисты почти полностью окружили яновские леса и блокировали леса под Луковом, вынудив нас отходить к Парчеву.
Правда, мы еще держались в привычном районе, перескакивая из села в село, но это не могло продолжаться долго.
Все труднее становилось поддерживать личную связь с отдаленными группами и отрядами: дороги усиленно патрулировались не только ночью, но и днем, в воздухе висели немецкие самолеты — разведчики и корректировщики, от деревни к деревне ползли колонны вражеских войск.
А между тем разведчики, проверявшие данные пеленгатора, уточнили: вокруг нас работают главным образом новые радиостанции полевой жандармерии. Это их волны и частоты не числились в таблицах капитана Чуба.
Чувствовалось, вот-вот грянет облава.
Подтверждением тому было и известие о начавшихся тяжелых и упорных боях с карателями, разгоревшихся в яновских лесах. Польские и советские партизаны под объединенным командованием полковника Н. А. Прокопюка дрались там с превосходящими силами врага, мужественно отбивая атаку за атакой, нанося противнику неисчислимые потери...
Затем, словно их смыло, из района наших действий исчезли аковцы.
Немецкие подразделения с юга, из Люблина и Хелма, методично отжимали нас от деревни к деревне. В то же время на севере, во Владаве и Парчеве, противник усилил гарнизоны, установил круглосуточное патрулирование по дороге Владава — Парчев.
Замысел немецкого командования вырисовывался довольно ясно: блокировав нас с севера, тесня с юга, заставить войти в парчевский лес, а там окружить и уничтожить.
Так же, очевидно, предполагали поступить гитлеровцы и с нашими отрядами, находившимися в луковских лесах и под Демблином.
Время торопило!
[308]
Мы могли выиграть только в одном случае, если успеем опередить противника и, подыграв ему, сорвем четко разработанные планы.
Уже 8 июля я отдал приказ вывезти в парчевский лес всех раненых. Их насчитывалось к тому времени двадцать пять человек. Старшим по лазарету назначили фельдшера Климовича, а Лекомцев пока оставался со штабом.
Числа 10–11 к парчевским лесам подтянулся и весь отряд, остававшийся при штабе.
Наши брички въехали под кроны могучих деревьев.
Шедшие позади всех подрывники минировали просеки.
Парчевский лес тянется километров на десять с севера на юг и километров на пятнадцать — двадцать с востока на запад. Мы и остановились где-то в центре этого массива.
Оказалось, впрочем, что мы здесь не одни. Вскоре я увидел соседа — Кжегоша, командира соединения Армии Людовой на Люблинщине. Как всегда, улыбаясь, он поздравил с прибытием на новое место.
Следом за Кжегошем появился еще один партизанский командир — советский майор Белов. Он с отрядом тоже попал в облаву и тоже отошел в парчевский лес. Тут же объявился второй советский партизанский отряд, под командованием Анатолия Крота. Отряды у Белова и Крота были небольшие, человек по шестьдесят, вдобавок я был старше обоих офицеров по званию. Пришлось принять командование всеми советскими партизанскими отрядами, оказавшимися в парчевском лесу.
С отрядами Анатолия Крота, Косенко, Моисеенко и Белова нас набралось около двухсот пятидесяти человек.
С Кжегошем был уговор о совместных действиях в случае нападения немцев. Однако Кжегош предупредил, что сделает попытку прорваться.
Мы не знали тогда, что гитлеровские части, блокировавшие демблинские леса, повернулись к нам спиной. А Кжегош, пробиравшийся с отрядом на юго-запад, увидел это, нашел лазейку и выскочил из кольца блокады. Ему повезло! Ну а мы так и остались в парчевском лесу.
К 20 июля парчевский лес был полностью блокирован.
С юга немецкие войска оказались от нас всего в пятнадцати — двадцати километрах. На западе тоже шла облава против партизан. С востока нас поджимали войсковые соединения фашистской армии. А на севере, вдоль шоссе Владава — Парчев, гитлеровцы вели усиленное пат-
[309]
рулирование, явно готовясь встретить партизан, не дать прорваться на соединение с наступавшими войсками Красной Армии.
Мы окончательно убедились — противник будет наносить удар с юга, и решили прорываться на север, к Лукову, Бялой Подляске, Бресту.
Другого выхода не оставалось. Да и медлить было нельзя: начиная с 20 июля над парчевским лесом повисли немецкие бомбардировщики. Мы держались скрытно, не курили, не разводили костров, брички и коней укрыли под густыми кронами деревьев. Фашисты бомбили вслепую, но бомбили по нескольку раз на день, и кто мог поручиться, что десяток бомб не ляжет однажды в цель?
Наши разведчики доносили, что патрули вблизи Парчева ведут себя гораздо беспечнее, чем те, что находятся на полпути к Владаве. Да это было и понятно: рядом с парчевским лесом фашистские солдаты чувствовали себя в большей безопасности. Немцы наверняка полагали, что возле города русские не сунутся через шоссе.
Внимательно изучив обстановку и данные разведки, я наметил направление прорыва: на деревню Кшиваверба, восточнее Парчева. Переходить шоссе решили как можно ближе к городу.
Основные силы направлялись для удара по гитлеровцам, находившимся у шоссе, в районе движения нашего обоза. После того как мы собьем вражеское охранение, группе Белова предстояло прикрыть движение обоза со стороны Парчева. Группе Крота поручалось прикрыть обоз со стороны Владавы. Группа Хаджи Бритаева после прорыва должна была продвигаться вперед и обеспечивать обоз с фронта. Группе Федора Степи было приказано охранять обоз с ранеными. Тыл прикрывали группы Моисеенко и Косенко.
Порядок следования подразделений установили такой. До прорыва: впереди группы Бритаева, Белова, Крота; брички с ранеными; обоз; группы Моисеенко и Косенко. После перехода шоссе: впереди конные группы Моисеенко и Косенко, затем раненые, обоз и обеспечивающие тыл группы Бритаева, Белова, Крота. Сигнал о начале прорыва — пулеметная очередь трассирующими пулями в сторону города Парчев. После перехода обозом шоссе — две красные ракеты в сторону обоза.
Сбор назначили в лесочке у деревни Кшиваверба.
Мы отлично понимали, что бой и бросок через шоссе
[310]
нужно осуществить в самые сжатые сроки, чтобы противник не успел собрать значительные силы.
Поэтому повозочным приказали ни при каких условиях не ввязываться в бой, а только гнать коней по намеченному маршруту.
Для сопровождения лазарета выделили тридцать крепких бойцов. В случае необходимости они должны были выносить раненых на руках...
Два дня разведчики сидели на деревьях, наблюдая в бинокли за движением фашистских войск между Владавой и Парчевом, два дня ползали возле шоссе, слушали и высматривали...
В светлое время гитлеровцы двигались сплошным потоком.
С востока нарастал гул артиллерии, и было похоже, что фашисты бросают в бой последние резервы.
С наступлением сумерек движение немцев резко снижалось. У шоссе оставались лишь группы охраны с пулеметами, сидевшие по два-три человека в окопах, да патрули. Окопы были вырыты в четырехстах — пятистах метрах один от другого.
И еще одно, но неприятное открытие сделали разведчики: шоссе окаймляли глубокие и крутые кюветы. Вряд ли можно было переехать их на бричках, не переломав дышла и не опрокинувшись.
Тотчас последовала команда — готовить фашины, вязать охапки сучьев, пакеты сена, веток.
Пришлось внести в первоначальный план незначительную поправку. За группой прорыва должны были двигаться две брички с фашинами.
На всякий случай на каждую бричку с ранеными тоже уложили фашины.
Обходя наблюдательные посты, заставы, группы заготовки фашин, я всюду видел знакомые лица.
С этими людьми я пробирался когда-то под Барановичи, выходил из облавы на Булевом болоте, с ними проделал путь почти до самой Варшавы.
Вот Митя Тюрников, начинавший с диверсий еще под Лепелем. Вот Адам Заложник, превратившийся из неуклюжего деревенского парня в отчаянного минера и разведчика. Вот Вася Задорожный, работавший на разведке Пинска и десятки раз ускользавший от полицаев и полевой жандармерии. Вот Гриша Шелег, на счету которого не-
[311]
сколько пленных немецких офицеров, один из лучших подрывников отряда.
Каждый человек — живая повесть о трудных годинах партизанской войны, о славных делах нашего соединения. Такие не могли подвести.
Именно в те минуты я понял, какое большое счастье выпало мне на долю: счастье командовать этими замечательными людьми.
* * *
Под грохот очередной бомбежки радисты приняли донесения от Бахметова и Магомеда. Ни тот ни другой не смогли прорваться через боевые порядки противника. Михаил Гора молчал: связь с ним мы так и не смогли установить.
Я запросил у Москвы разрешение, чтобы Бахметов и Магомед сами выходили на соединение со своими. Той же радиограммой доложил, что ночью попытаюсь прорвать блокаду парчевского леса.
Центр пожелал нам успеха.
Итак, оставалось продержаться до ночи.
Солнце, как нарочно, не хотело закатываться за горизонт. Багровое, затянутое дымкой, словно запыленное, оно как-то особенно долго висело над нашими головами.
В третьем часу дня под шум немецких автомашин, двигавшихся по шоссе, мы подтянули обоз и отряды к северной опушке леса, километра за четыре от Парчева.
Завывание танковых моторов, лязг гусениц, грохот грузовиков фашистов сослужили нам неплохую службу: за этим шумом не слышны были стук и скрип бричек.
В пятом часу мы лежали на опушке и смотрели, как идут вражеские войска.
Немцы и не догадывались, как близко находятся партизаны, за которыми они долго и безуспешно охотились.
— Слышишь? — шепнул вдруг Хаджи.
Я прислушался, приподнял голову. В небе появились девять «илов». Снизились над шоссе, полоснули из пушек и пулеметов. Задымили два грузовика. От взрывов заколыхалась земля.
Вскоре штурмовики вернулись. Летчики заметили нас и приняли, видимо, за укрывшихся гитлеровцев... Трудно описать, что пережили партизаны за те полчаса, что «илы» утюжили опушку...
[312]
К девяти вечера шоссе опустело.
Мы видели огоньки сигарет немецких патрулей, слышали в ночной тишине перекличку солдат.
Но мы не спешили. Знали, лучшее время для нападения — предрассветные часы.
Настала ночь. Зыбкая, темная, но короткая июльская ночь.
В третьем часу утра я отдал приказ:
— Вперед!
Поднялись с земли, бросились вперед бойцы группы прорыва. Тучный Хаджи бежал за первой цепью. Правее — Крот, левее — Белов. Я пошел за ними.
Бесшумно обрушились на немецкие окопы.
Вспыхнули, истерично застучали, но тотчас захлебнулись пулеметы, намеченные нами для уничтожения в первую очередь. Продолжали бить только пулеметы на флангах. Но скоро умолкли.
Я задержался возле шоссе, ожидая брички лазарета и обоза. Вот подлетели головные. Партизаны на ходу соскакивали с повозок, хватали фашины, забрасывали глубокий кювет.
В Парчеве взвились ракеты. Оттуда ударили пушки. Снаряды разорвались далеко.
Лошади храпели. Испуганные огнем и разрывами, они рвались на шоссе.
Одна бричка взобралась на дорогу, другая, третья...
Группы прикрытия уже залегли и перестреливались с немецким заслоном. Свистели пули. Над Парчевом бесновались ракеты. Было похоже, что город иллюминировали по случаю торжества. Снаряды стали ложиться ближе.
Какая-то лошадь, напуганная близким взрывом, рванула мимо фашин через кювет. Повозочный не смог удержать взбесившегося коня. Бричка хрястнула, передок соскочил со шкворня, лошадь унесла его вместе с отчаянно ругавшимся возницей. А бричка, набитая мешками овса, качнулась и перевернулась кверху колесами.
Наступило минутное замешательство.
— Бричку в кювет! — закричал я бойцам.
Меня поняли. Несколько человек подхватили злополучную бричку, уложили вдоль кювета. Образовался настоящий мастик. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло!
Тут я увидел Володю Моисеенко.
[313]
— Последние подходят! — закричал он. — Идите, товарищ подполковник!
Я выскочил на шоссе. Петя Истратов искал меня, держа в поводу коня:
— Товарищ подполковник! Скорей!
Мы поскакали вслед уходившим лазарету и обозу.
Гитлеровцы продолжали бить из орудий по шоссе и парчевскому лесу.
Теперь оставалось только уйти.
За нашей спиной заливались пулеметы, ухали орудия, полыхало зарево ракет над Парчевом, а мы все гнали коней.
Поле летело из-под копыт и колес, поле плыло назад, к шоссе. Мы врезались в кусты, перемахнули канавы, опять поплыло поле, и вот наконец вдали замаячили хаты.
— Кшиваверба!
— В лес! В лес!
Лес темнел правее, выделяясь на фоне бледнеющего неба.
Я остановился, заворачивая брички к лесу.
На востоке, за лесом, небо на глазах становилось желто-розовым. Заря? Розовый свет, густея, залил полнеба. Воздух колыхнулся, и земля под конями вздрогнула от далекого ровного толчка. Послышался рев канонады.
— Наши пошли! — раздалось вокруг. — Наши пошли!
Мы скакали навстречу артиллерийскому гулу. Над головой со свистом проносились снаряды. Грохот разрывов долетал откуда-то из-под Кшивавербы.
Это шли наши!
В лесу, дожидаясь отставших, я остановил отряд, направил связных к Бритаеву, Белову и Кроту, выслал разведку.
Быстро подтянулись отставшие. Прискакали Моисеенко с Косенко.
— Убитые есть?
Убитых не было.
— Раненые, отставшие?
Отставших тоже не было. Но несколько человек получили легкие царапины...
Лес перерезали просеки и дороги. Мы выбрали дорогу, что вела на восток, к фронту. Обоз растянулся по ней. Выслав боковое охранение и разведку, мы с Хаджи двинулись следом за разведчиками.
За нашей спиной по-прежнему рвались снаряды. Вокруг все гремело. Низко пролетели советские штурмовики.
[314]
Опять заметили колонну, развернулись и пошли полосовать из пушек.
Все мы, наверное, родились в рубашках. Снаряды разнесли несколько бричек и зажгли лес. Убило двух лошадей. Осколками легко зацепило трех партизан. Но все остались живы.
Штурмовики ушли. Пока собиралась колонна, подоспели оставленные Володей Моисеенко наблюдатели.
— Фашисты драпают! — кричали они. — По шоссе сплошным валом валят! Наши прорвались, факт!
По звукам боя определили: прорыв произошел возле Парчева и где-то вблизи Бялой Подляски.
Партизанам не терпелось скорее увидеть своих. Я и сам мечтал об этом, но не имел права отменять меры предосторожности. Снова выслал вперед разведку, а в стороны — боевое охранение.
Через несколько минут навстречу нам, пригнувшись к шее взмыленной кобылицы, вылетел один из разведчиков.
— Товарищ подполковник! Наши!
Мы с Хаджи, не сговариваясь, погнали коней и часа через два оказались в штабе одной из дивизий 47-й армии.
Это случилось 22 июля 1944 года.
А через месяц я уже был в Москве, на Арбате, в знакомом кабинете Патрахальцева. Доложил о выполнении задания.
— Спасибо, — сказал Николай Кириллович. — Спасибо тебе и твоим людям. Работали вы как надо. Разведчиков представить к наградам. А сейчас иди и пиши отчет...
Прежде чем приниматься за отчет, я отослал два письма. Одно — на Дон, родителям, а второе — моему бывшему начальнику полковнику Чекмазову, который когда-то отправлял меня с Брянского фронта в Москву. Мы ведь уговорились, что я напишу ему, как только смогу. А уговор — дороже денег.
* * *
Память о друзьях вечна, как сама жизнь.
Встречаясь с Семеном Яковлевичем Скрипником, мы всегда вспоминаем незабываемые годы войны и наших дорогих боевых товарищей. Многих, к великому сожалению, нет уже среди нас.
[315]
В боях с немецко-фашистскими карателями погиб за Вислой замечательный разведчик Анатолий Седельников. Нет больше Виктора Сураева. Попав из партизанского соединения в отряд фронтовой разведки, Сураев храбро воевал, был еще несколько раз награжден, но в одном из боев его сразила вражеская пуля. Степан Каплун умер в Грозном после тяжелой многолетней болезни. Трагическая случайность оборвала жизнь умного и бесстрашного офицера Горы — Михаила Глумова.
— А помнишь, как Михаил уходил под Барановичи? — спрашивает Сеня Скрипник, и мы долго молчим...
Сам Семен Яковлевич по-прежнему бодр, энергичен и продолжает служить своему любимому делу. Время пощадило Сеню. Мне кажется, что и внешне он почти не изменился.
И по сей день находится в армии Юра Ногин.
Хаджи Бритаев сразу после войны ушел в запас. Инженер по образованию, он работает ныне экспертом в Государственном комитете по внешнеэкономическим связям. Характер Хаджи остался прежним: все такой же шутник и жизнелюб.
Находится в запасе и Герой Советского Союза Антон Петрович Бринский, автор нескольких прекрасных книг о партизанах. Кстати, он очень помог мне советами во время работы над воспоминаниями.
Федор Никитич Якушев — комиссар легендарного Константина Заслонова — вышел на пенсию и живет в Смоленске.
На пенсии и секретарь Пинского подпольного обкома партии, замечательный человек Алексей Ефимович Клещев, с которым меня познакомил в сорок втором году Василий Захарович Корж. Живет Алексей Ефимович в Москве.
Порой дают знать о себе Петр Истратов — мастер цеха на одном из московских заводов, Митя Гальченко — сталевар в Запорожье, Григорий Патык, обосновавшийся на Украине, Василий Гусев, осваивающий целину, Володя Моисеенко, работающий на железной дороге в городе Морозовске.
Федя Степь — Манзиенко обосновался в Одессе и стал работником торговли.
Разведчик Николай Павлович Корж — ныне директор школы в Кожановичах, неподалеку от Житковичей, где начинал подпольную деятельность. Директором школы является и Серафим Павлович Алексеев, командир парти-
[316]
занского отряда, что первым пришел к нам за Бугом, Зная скромность Коржа и Алексеева, я не уверен, слышали ли когда-нибудь ученики тех школ, которыми они руководят, об их подвигах в годы битвы с фашизмом.
Врач соединения Лекомцев живет под Омском. Ныне он — заслуженный врач РСФСР.
Я счастлив, что бывшие партизаны и в мирные дни верно служат своему народу: варят сталь, лечат людей, руководят предприятиями, водят железнодорожные составы...
Тем, кто с оружием в руках отстоял Отчизну в годы испытаний, кто продолжает по сей день честно трудиться на ее благо, не страшна седина. Жизнь, прожитая с пользой для Родины, всегда прекрасна, как песня. А песня не подвластна даже времени.
[317]
Данный текст является ознакомительным фрагментом.