3
3
Сидя на жестком брезентовом мешке с грузом, я огляделся.
Экипаж самолета занимал свои места: пилот, Герой Советского Союза Еремасов, штурман и радист сидели в кабине командира корабля, инструктор парашютнодесантной службы, по совместительству стрелок, прильнул к пулеметной турели.
Я был предоставлен самому себе.
Корпус самолета вибрировал, в ушах гудело, по фюзеляжу плыл еле уловимый сладковатый запах бензина, — наверное, «благоухал» запасной бак с горючим на пятьсот литров, помещенный вдоль одного из бортов.
Становилось жарко, и я сначала расстегнул, а потом и вовсе снял толстую, ватную, с меховым воротником десантную куртку.
Хотелось спать.
Я отлично выспался прошлой ночью, и тем не менее спать хотелось.
Мысль о том, что пассажирский самолет практически почти беззащитен против фашистских истребителей, что нам еще предстоит перелететь линию фронта, где может случиться всякое, оставляла меня равнодушным.
Опасность осознаешь уже после того, как она минула...
И я не стал противиться искушению.
Бросил куртку на запасной бак с горючим, забрался туда сам, улегся на правый бок, зажмурил глаза и заснул.
Заснул почти мгновенно, как в яму провалился...
Разбудил меня холод.
Самолет натужно ревел, пробиваясь в облаках ночного неба, а за окнами машины внезапно и беззвучно расцветали пышные букеты огня.
Вероятно, мы пересекали линию фронта и нас обстреливали.
Я слез с бака, пробрался к кабине командира.
Штурман подтвердил, что проходим линию фронта в районе Орла.
— Какая высота? — крикнул я.
— Три тысячи метров! — прокричал штурман.
Я вернулся к мешкам с грузом.
Огненные букеты увяли, пропали.
ЛИ-2 начал снижаться.
[24]
Ночь стояла светлая-светлая.
Мы шли на бреющем полете над сплошными лесами. Я отлично видел поляны и просеки, верхушки деревьев. Они возникали и исчезали там, внизу, а самолет все летел и летел, и время все тянулось, бесконечное, как стена мрака на западе, которой мы никак не могли достичь...
Я отвернул рукав пиджака, приблизил к лицу ручные часы.
Час тридцать ночи. Скоро должны прилететь. Но экипаж не проявляет никаких признаков волнения. Все застыли на своих местах, словно тоже заснули...
Может, я ошибаюсь, и лететь еще долго?
Нашарил в кармане коробку папирос. Самое бы время закурить! Как приземлюсь — сразу выкурю несколько папирос подряд. За все пять часов терпения!
Сидеть без дела было невыносимо.
Поднялся, еще раз осмотрел грузовые парашюты, ощупал мешки с боеприпасами и снаряжением. Все в порядке. Надумал пригнать парашют на летнее обмундирование, чтобы прыгать без куртки. Надевать тяжелую жаркую куртку не хотелось. Сиди в ней неизвестно сколько! Начал расстегивать пряжки брезентовых лямок парашюта.
В эту минуту и появился из кабины пилота Еремасов.
Подошел, наклонился, улыбаясь спросил, как самочувствие.
— Отлично!
— Рад... Готовьтесь к прыжку.
Руки Еремасова пробежали по лямкам парашюта.
— Сигнал для прыжка — сирена, — сказал пилот, выпрямляясь. — Не мешкайте.
Я не успел попросить помочь подтянуть лямки: в оконца самолета блеснуло отражение луны, струившееся в серебряной воде озера.
— Червонное! — сказал Еремасов и торопливо направился в кабину.
Звать стрелка — не услышит, а пока подойдет...
Я начал торопливо подтягивать снаряжение сам, как умел: ведь от Червонного озера до Булева болота, где предстояло прыгать, оставалось всего двадцать пять километров, а это и для тогдашних самолетов не являлось расстоянием! На плечо мне опустилась тяжелая рука. Штурман кричал, что самолет у цели.
В фюзеляже собрались все, кроме Еремасова, оставше-
[25]
гося у штурвала: люди готовились к выброске грузовых мешков.
Вот второй пилот распахнул люк, они со стрелком приподняли первый мешок и столкнули в черный провал.
Второй мешок... третий... четвертый...
Кое-как я застегнул все пряжки парашюта.
Самолет делал разворот, ложась на левое крыло.
Штурман движением руки приказывал подойти ближе к дверце для прыжков.
В проеме открытой дверцы пылала буква «Г». Эту букву должны были выложить партизаны Линькова. Но ее могли выложить и враги! Фашисты неоднократно пытались заманивать и сажать наши самолеты в расположение собственных войск.
Лицо штурмана оставалось спокойным.
— Высота? — крикнул я.
— Двести метров! — откликнулся штурман.
— Поднимайтесь выше!
Штурман передал мою просьбу пилоту.
Я шагнул к открытой дверце. Встал между четырех грузовых мешков — последних, сложенных попарно по обе стороны дверцы.
— Восемьсот метров! — прокричал штурман.
Конец произнесенной им фразы заглушил резкий, оглушающий вой сирены.
— Пошел! — сказал я себе и бросился в пустоту.
Вихрь, идущий от левого мотора, подхватил меня и отнес куда-то в тишину.
Спасительный вихрь! В следующий миг рядом, чуть не задев, пролетели два грузовых мешка.
Парашют еще не раскрывался. Продолжалось леденящее душу падение...
Рывок оказался мягче, чем я полагал.
Теперь требовалось осмотреть купол парашюта.
Подняв голову, я увидел то, что должен был увидеть согласно полученным инструкциям, — закрывший чуть ли не все небо, туго наполненный воздухом белый шелковый четырехугольник.
Стало весело. Захотелось взглянуть на землю. Не тут-то было! Опустить голову я не мог. Нагрудный ремень парашютного снаряжения, неплотно застегнутый и неумело подогнанный в короткие секунды перед прыжком, соскользнул со своего места и с силой уперся в мой подбородок. Попытался повертеть головой. Ничего не вышло.
[26]
Проклятый ремень строго зафиксировал голову в одном положении. Я видел только купол парашюта. Ничего, кроме белого купола. И только краешком скошенных до боли глаз заметил, что сигнальные костры уплывают куда-то влево.
Орудуя стропами, я попытался изменить угол своего планирования. Хоть и с трудом, но мне это удалось сделать.
Теперь оставалось приземлиться. По возможности не сломав ног и рук, потому что я по-прежнему не видел земли, не видел, куда меня сносит.
Подогнув ноги, откинув назад корпус, я приготовился к худшему.
Но густые, мягкие мхи Булева болота приняли меня чуть ли не с материнской нежностью.
Я просто увяз во мху и тут же почувствовал, как проклятый ремень освобождает подбородок.
Потом упал лицом вниз, меня немного проволокло по влажным кочкам, и все кончилось.
Рокот самолета удалялся.
Слышались голоса перекликавшихся людей.
Я быстро освободился от лямок.
— Та где-то здесь! — негромко убеждал кто-то. — За кустами...
На всякий случай я расстегнул кобуру, вынул пистолет, перевел предохранитель.
Ждал лежа.
Зачавкали сапоги. Замаячили какие-то фигуры. Невдалеке остановился человек, взмахнул рукой:
— Да вот же!
И уверенно направился ко мне. Не дойдя нескольких шагов, окликнул:
— Пароль!
Сжимая влажную рукоятку пистолета, я ответил:
— Я к Грише.
— Я от Гриши, — весело сказал партизан. — Живы?
Я поднялся с земли. В редевших сумерках летней ночи передо мной стоял, улыбаясь, высокий молодой парень.
Признаться, я ожидал увидеть мрачного, вооруженного до зубов бородача, а парень был весел, выбрит и аккуратно подстрижен.
— Тугов Алеша, — назвался он. — Мы уж вас ждали, ждали, товарищ капитан!..
Подошли спутники Тугова.
[27]
Тоже не старики. Тоже не бородачи.
Жали руку, возбужденно переговаривались.
— Вы из самой Москвы, товарищ капитан?
— Откуда же еще? — улыбнулся я.
— Стоит, значит, Москва?
— Стоит и стоять будет!
— А газеток не прихватили?
— Есть и газеты.
— А ну, хлопцы, разойдись! — вступил в разговор Тугов. — Давай за мешками! Товарищу капитану до Бати надо... Пойдемте, товарищ капитан!
— Откуда ты знаешь, что я капитан?
— Батя сказал, чтоб встречали капитана, вот я и зову вас так.
Алеша Тугов повел меня по пружинившему, холодившему ноги болоту к видневшемуся вдали костру.
— Батя сам вас встречать вышел, — доверительно сообщил он, и по тону Алеши я догадался, что моему приезду придано важное значение.
Это было ни к чему. Впрочем, почему бы командиру партизанского отряда и не встретить своего будущего заместителя?
Я испытывал странное чувство неудовлетворения. Все свершилось так обыденно, так по-житейски просто, что было даже чуточку обидно. Нет, иначе я представлял себе приземление в тылу врага...
С болота еще доносились голоса партизан:
— Крепче держи, черт!
— Сам держи!..
В дрожащем круге рождаемого костром света беззвучно двигались, то обретая черные силуэты, то почти сливаясь с предрассветным воздухом, фигуры людей.
Я одернул пиджак, поправил фуражку.
Мы подошли вплотную к костру.
Тугов остановился, стукнул каблуками:
— Привел гостя, Батя!
Он рапортовал невысокому, чуть сутуловатому, плотному человеку в армейской безрукавке.
Тусклые блики огня отражались в цепких глазах, скользили по крутым скулам человека.
Громкий голос Тугова никого не смутил. Видно, излишней осторожностью тут не страдали.
Я шагнул вперед:
[28]
— Товарищ командир! Капитан Черный прибыл для дальнейшего прохождения службы!
Линьков помедлил, покалывая взглядом, потом кивнул, протянул руку:
— Поздравляю с прибытием. Очень рад.
И тут же отрывисто, деловито распорядился:
— Костры — гасить. Груз — к землянкам... Идемте, капитан.
Шаг у него был широкий, уверенный, хозяйский.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.