3

Кстати, исчезновением улыбка чревата даже словарно. Второе, разговорное, значение русского глагола улыбнуться – “не достаться, не осуществиться, исчезнуть, пропасть в результате хищения” (Поездка на юг улыбнулась; Мешки со склада улыбнулись).

Более того, как все в улыбке, неопределенно, то есть не совсем ясно, и происхождение этого слова.[88] Согласно этимологическим словарям, довольно позднее лексическое гнездо УЛЫБКА – ЛЫБИТЬСЯ – УЛЫБАТЬСЯ, зафиксированное лишь с XVIII в.,[89] восходит, по всей видимости, к древнерусскому слову лъбъ, значившему “череп” (ср. Лобное место).[90] Исходный смысл слова улыбаться реконструируется поэтому как “скалиться подобно черепу”. Это полускрытое присутствие в улыбке образа черепа, конечно, как нельзя лучше согласуется с рассмотренной выше предсмертной мотивикой. Ср. кстати, у В. Дорошевича в “Через сто лет после смерти”:

“Около меня стоял господин. Приличной наружности. Скелет – как скелет. Как и у всякого черепа – улыбка удовольствия вплоть до ушей”.[91]

Кадр из фильма «Чапаев» (1934)

Все как бы говорит о ненадежности, неестественности, ненастоящести улыбки. Архетипической эмблемой этого может служить гримаса, врезанная преступниками в лицо Гуинплена – героя романа Гюго “Человек, который смеется” (“L’homme qui rit”). Причем, вопреки заглавию (смеется, rit), это именно улыбка – оскал разрезанного до ушей рта, а не смех, предполагающий голосовое сопровождение.

Две мои самые любимые улыбки – из “Иностранцев” Зощенко и “Спящего” (“Sleeper”) Вуди Аллена.

У Зощенко это француз, который, как все буржуазные иностранцы, способен в любой ситуации контролировать выражение своего лица. Проглотив на дипломатическом приеме куриную кость, он весь вечер не подает виду.

“Так вот этот француз, который кость заглотал, в первую минуту, конечно, смертельно испугался. Начал было в горле копаться. После ужасно побледнел. Замотался на своем стуле. Но сразу взял себя в руки. И через минуту заулыбался. Начал дамам посылать разные воздушные поцелуи. Начал, может, хозяйскую собачку под столом трепать.

Хозяин до него обращается по-французски.

– Извиняюсь, – говорит, – может, вы чего-нибудь действительно заглотали несъедобное? Вы, говорит, в крайнем случае скажите.

Француз отвечает:

– Коман? В чем дело? Об чем речь? Извиняюсь, – говорит, – не знаю, как у вас в горле, а у меня в горле все в порядке.

И начал опять воздушные улыбки посылать. После на бланманже налег. Скушал порцию.

Посидел в гостиной минуты три для мелкобуржуазного приличия и пошел в переднюю. <…> Ну, на лестнице, конечно, поднажал. <…>

Подох ли этот француз или он выжил – я не могу вам этого сказать, не знаю. Наверное, выжил. Нация довольно живучая”.

Улыбки опять на грани смерти и опять под внешним давлением.

Не менее стрессовая ситуация складывается в комической дистопии Вуди Аллена. Под видом врачей подпольщики (Вуди Аллен и Дайан Китон) проникают в секретную больницу, где тело всесильного тирана должно быть восстановлено путем клонирования по носу – единственному оставшемуся от него органу. Они героически похищают этот гоголевский нос и успешно спасаются бегством, но все время, что они находятся в поле зрения медперсонала и охранников, на лице Вуди Аллена сменяются гримасы смеха, страха и злобы. Некоторые кадры запечатлевают гротескный гибрид – улыбку, наглую и заискивающую одновременно (на 67-й минуте фильма – близко к началу 8-й части). И в неподражаемом исполнении Вуди Аллена этот мимический букет точно передает суть улыбки как нашей хрупкой защиты от ненавистного социума.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.