XV . Поклонники Афона.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XV . Поклонники Афона.

Характеристика афонских поклонников и богомольцев. – Путешествие по св. горе и поклонение местным святыням. – Поборы с богомольцев. – Общее впечатление, выносимое ими с Афона.

Афон славен своими чудесами, полнотою благодати божией и чрезмерными подвигами братии. Эту славу его, как мы видели, разносят по всем закоулкам православного мира сборщики и разные выходцы афонские и дивится мир, слушая их чудные речи. Особенно славен Афон на Руси, где он, с каждым годом, более и более приобретает вес в глазах нашего народа. Местные болгары и греки уважают, конечно, Афон, но их уважение холодно и спокойно; они прислушались к его славе и относятся к нему подобно тому, как относится школьник к учебнику: вместе с учителем повторяет он, что науки полезны, хотя на самом деле ещё не видит от них особенной пользы. Но Афон мало привлекает на богомолье местных жителей, вероятно оттого, что содержание монашества слишком дорого им обходится. На Руси не то. Все эти таинственные рассказы о чудесах и подвигах монашеских глубоко западают в душу народа и кстати подходят под склад его религиозных верований. Народ радуется, что затворники и разные подвижники, о которых он с таким благоговением читал в Четьи-минеях, есть и по ныне, и, значит, благодать на земле ещё не оскудела. В этом убеждают его и земляки, побывшие на св. горе, которые своими глазами видели там чудеса, беседовали с подвижниками и слышали от них дивные наставления. И вот у многих зарождается благочестивое желание поглядеть на св. землю… Поэтому-то в последнее время, особенно когда устроились пароходные сообщение с Афоном, русские богомольцы посещают его усерднее, чем местные жители и количеством даже превосходят последних.

Прежде, когда у всех болгар было греческое духовенство и службы совершались на греческом языке, болгары любили Афон и толпами стекались в здешние славянские монастыри, особенно, в посту великом, для говенья. Им приятно было молиться на своём языке, а не на греческом, приятно было видеть, что славянский элемент здесь сохраняет свою силу и пользуется свободой. Но с тех пор, как в Болгарии стало заводиться славянское духовенство, Афон потерял для неё свою заманчивость. Теперь число болгарских поклонников значительно поуменьшилось. Греки, валахи и сербы показываются на Афоне редко, а жители свободной Эллады совсем почти не заглядывают сюда. День прибытие парохода из России составляет праздник для Руссика [63]. Для братии русской это лучшее, отрадное развлечение, затрагивающее самые больные стороны её подвигов. Чуть только покажется вдали, дымок, отшельники сбегаются на галереи, выходящие к морю, – и при этом не одно сердечко забьется тревожно под монашеской рясой. В первое время, при начале пароходных рейсов, многие, не смотря на выговоры духовников, выбегали даже из церкви, чтобы увидеть скорее эту плывучую частичку далекой родины и узнать: не принесла ли она какой весточки о предметах когда-то милых и, к несчастью, вечно милых грешному сердцу. Пристает пароход при звуках колокольного трезвона и на шлюпках сдаёт на берег партию богомольцев. Монастырь на несколько минуть оживится. Братие приветливо с искренним радушием окружает толпу земляков в знакомых зипунах и шапках, с увесистыми котомками за плечами. А на пристани между тем движение: слышны крики и споры при переноске грузов, матросы громко отдать распоряжение и русская ругань подчас долго раздаётся над целомудренными водами Афона. Через час пароход снимается с якоря; цепи якоря мерно стучат, наматываясь на вал, а монахи наблюдают, как тянут матросы эти исполинские чётки. Уйдёт он опять, скроется на горизонте последняя струйка дыма, а между тем некоторые долго ещё глядят в след ему, да думают тяжелые думы…

Так как русские пароходы останавливаются преимущественно у Руссика, то здесь же впервые знакомятся с Афоном и местные христиане; они пользуются даровым ночлегом в одной из гостиниц монастырских, а на другой день обыкновенно разъезжаются по своим родным монастырям. Русским торопиться некуда: они дома. Если между приезжими есть «господа», то их сейчас же братие сдаёт на руки начальству, которое отводит им более или менее приличные покои и готовит для них особый стол «с рыбкой,» как говорит братия. Остальные поклонники помещаются где придётся и питаются в братской трапезе.

Дня через три после прибытия, наговорившись вдоволь с братиею, поклонники собираются посмотреть на другие монастыри и поклониться прочим святыням афонским. В качестве вожатого и переводчика, им начальство даёт одного из бывалых братий и под его предводительством странники трогаются в путь. Недели две бродят они из монастыря в монастырь, с горы на гору по утомительным дорогам и обойдут в эти две недели боле двух сот верст пешком [64]. Но по всей горе уже нигде не встретят они такого гостеприимного радушия, как в родном Руссике. В киновиях ещё прием бывает сносный, но штатные монастыри, не смотря на свои огромные богатства, не могут похвастать гостеприимством и смотрят на приближающуюся толпу оборванных богомольцев неприветливо, потому что с таких оборвышей пожива очень плоха. Притом штатные монастыри, по каким-то причинам, не любят, когда у них долго остаются посторонние люди. Поэтому поклонники стараются придти в эти монастыри поздно вечером и уйти пораньше утром, а если заходят днем, то не надолго, и поклонившись чему следует, сейчас же идут дальше. Поэтому-то посетители Афона слишком мало знают быт и устройство штатных монастырей.

Для ночлега, всех поклонников обыкновенно втискивают в одну комнату, правда широкую, но грязную, затхлую, неприглядную, с неимоверным количеством афонских насекомых. Монахи обращаются с богомольцами надменно и свысока, думая стоит-ли чиниться перед этою голью грошевою? Ужин дают им из мучнистого супа, или бобов варёных. После ужина гостиничный монах спрашивает каждого поклонника отдельно: не желает-ли он записать кого в книгу на помин души. Между поклонниками и этим монахом начинается торг, слышатся просьбы об уступке и затем происходит раскошеливание с тяжёлыми вздохами. Спят они вповалку, не раздеваясь, как потому, что раздеваться на Афоне не принято, так и потому, что верхняя одежда в таком случае часто служит защитою от грязи, на которой спать приходится. Конечно, наши поклонники не взыскательны и стараются утешить себя мыслью, что они, по грехам своим, не достойны лучшего, но все-таки подобные приемы сильно разочаровывают их в святости отшельников и охлаждают их религиозные восторги.

Утром рано встают поклонники и идут дальше отыскивать новые предметы для поклонения. А их на Афоне очень много. Каждый монастырь имеет какую-нибудь чудотворную икону, а в некоторых их даже по нескольку. При этом вожатый рассказывает поклонникам те события, в которых проявилось чудесное свойство икон, рассказывает, напр., как один монах ослеп за непослушание, а другой сделался нем за дерзость; как у одного неверующего рука отсохла за кощунство над иконой (при чём покажет и самую иссохшую руку) и проч. [65]. Сильное впечатление производят на поклонников подобные рассказы и с невольным страхом прикладываются они к этим грозным иконам. Мне самому приходилось видеть, как поклонники, слушая рассказы об иконах, чудесно изглаголавших разные речи, с напряженным вниманием вглядывались в неподвижные уста иконы и бледнели в ожидании чуда. Под влиянием такого страха, они безропотно выкладывают на тарелочку свои гроши, в надежде умилостивить правосудие божие и делают всё, что прикажут им монахи. Кроме чудотворных икон, поклонники прикладываются к частям животворящего древа и св. мощей. В Ватопеде показывают им часть ризы Богородицы, в Дохиаре камень, с которым ангелы вытащили из воды затопленного монахами младенца; недалеко от Лавры показывают место, где св. Афанасий извел воду из камня, в Хиландаре – кровь Христову в пузырьке, землю с горы Голгофы, обагренную тою же кровью, злато, ливан и смирну, принесенные Христу волхвами. В Хиландаре же раздают поклонникам по одной ягоде изюма от лозы, выросшей из гроба св. Саввы Сербского и рассказывают, что эта ягода разрешает всякие неплодства и способствует деторождению, так что даже турчанки, вкушавшие с верою этот изюм, чувствовали на себе его плодотворную силу и вследствие этого принимали православие. Слушают поклонники и берут изюм на всякий случай. Правда, некоторые из них удивляются, почему такая лоза выросла именно на Афоне, где никто не нуждается в деторождении, но спросить боятся.

Главным подвигом поклонников, во время путешествие по Афону, бывает восхождение на главную вершину горы. Не смотря на трудность этого восхождения, редкий богомолец откажется от желание поглядеть на мир Божий с такой высоты (6,400 футов над поверхностью моря [66] – 2033 метра) и помолиться в заоблачной церкви. Темя горы, как мы уже имели случай заметить, составляет площадка в 4 квадратные сажени, и на этой площадке помещена крошечная церковь в честь Преображения. Сложена она из нетёсаного камня, утварь в ней металлическая, иконы бумажные или литые из чугуна, да и те, говорят, через три года приходится переменять, потому что едкий воздух да ржавчина слишком скоро искажают их. Неизвестно, кто и когда выстроил эту церковь, но надо подивиться необыкновенному фанатизму строителей её: не легко было таскать сюда строительные материалы и заниматься постройкой в таком проницательном холоде, от которого не может защитить никакая шуба. К этой-то, близкой к небу, церкви, по обрывистым крутизнам, вскарабкиваются изнуренные богомольцы для поклонения. Здесь они прикладываются к иконам; потом, кто грамоте знает, нацарапывает на стенах церкви своё имя, в память подвига; наконец все ложатся вокруг церкви и в таком виде созерцают красоты архипелага. Если день ясный, то труд их вознаграждается великолепнейшей панорамой; но это вознаграждение даётся не часто: большею частью вершина Афона закрыта облаками. Наглядевшись вдоволь и продрогнув от холода, богомольцы забирают по куску мрамора на память и спускаются к ближайшей келье Богородицы, где обыкновенно устраивают ночлег. В праздник Преображение некоторые смельчаки взбираются наверх вместе с иеромонахами и остаются там на целую ночь, справляя всенощное бдение. Чтобы не замёрзнуть во время бдения, они вокруг церкви разводят костры и поочерёдно согревают свои закоченевшие члены.

Опытные старцы позволяют богомольцам всходить на вершину Афона только с 1-го мая по 14-е сентября, а позже этого срока, по причине частых непогод, такое путешествие считается опасным. Но наших поклонников этим не урезонишь и однажды целая партия их едва не сделалась жертвою своего непослушания. Они отправились в путь в конце сентября; вожатый указал им тропинку и удалился, а храбрецы одни взошли на вершину, совершили поклонение и, по обыкновению, спустились на ночлег в келью Богородицы. На утро проснулись они, – света Божьего не видно: церковь и келья вместе с кровлями засыпаны снегом и нет никакой возможности выбраться на воздух. В таком заключении, в холоде и голоде, должны были они просидеть трое суток. На четвертые снег порастаял и ближайшие келиоты, с запасами хлеба, пришли выручать их из беды.

При мне один мещанин русский, богатырь с виду, захотел во что бы ни стало побывать на горе в ноябре месяце. Братие в страхе уговаривала его не рисковать и представляла разные резоны, но богатырь упрямо стоял на своем. «Как же это быть подле горы, а на гору не взлесть? недоумевал он: – коли вы не поведёте, так мне наплевать, я и один дорогу найду!» И пошёл один одинёхонек. Бог его знает, где пропадал он две недели и как нашёл дорогу, только он в самом деле побывал на вершине и на стене церкви записал свой подвиг, о чём весною узнали на удивление всей горы, следившей за отвагой русского геркулеса.

Исполнив свои обязанности, по отношению к святыням афонским, поклонники идут в Карею, где закупают себе разные вещицы святогорского изделие и оттуда уже спускаются обратно в Руссик. Некоторые из них вскоре после этого и уезжают с Афона, но большинство остаётся в Руссике поглядеть на процесс спасение монашеского, да, мимоходом, и свою душу поспасать немного. Оставаясь в монастыре, они, вместе с братиею, ходят на все службы, участвуют во всех братских послушаниях, и таким образом собственным трудом выплачивают общине за хлеб и постой.

Наши богомольцы заезжают на Афон по пути в Иерусалим, или на обратном пути оттуда, редко кто нарочно. Почти все они принадлежат к небогатым классам народа. Большинство их составляют монахи и послушники с разных монастырей, бобыли крестьяне, отставные солдаты, небогатые купцы, мелкие помещики и т. п. Приезжают они, или по особенным обетам, или просто, чтобы сделать богоугодное дело, в надежде, что время, проведённое в путешествии по св. местам, запишется в книге живота и примется в расчёт после смерти. Очень немногие заглядывают сюда из любопытства, или для разных учёных целей.

Если б возможно было, то большинство поклонников составляли бы, конечно, наши богомольные бабы. Этот неугомонный народ, зная наверное, что их не пустят на Афон, всё-таки нарочно делают огромный крюк в путешествии и тратят лишние деньги для того только, чтобы с парохода посмотреть на закрытую для них землю и издали помолиться афонской Владычице. Лишь подъедет пароход к Руссику, на нём подымается суматоха: бабы мечутся и толпятся у борта. «Анисья, Марфа! визжат они друг другу: – гляди-ко, монахи-то, батюшки, ходят!» и с громким криком просятся всякий раз, чтоб их пустили хоть по бережку прогуляться; хоть камушек поцеловать дали и Христом Богом заверяют, что нисколько не осквернят гору. В последнее время, чтобы удовлетворить несколько бабье благочестие, старцы, не боящиеся искушений, ре-шились выносить к ним на пароход части мощей и петь молебны, и надо видеть, с каким благоговением, толкаясь и ругаясь, силятся они прикоснуться к одежде монашеской и поцеловать ручки подвижнические. А потом эта Анисья или Марфа будет хвастаться по деревням, что она на матушке на горе афонской была.

Все почти поклонники вступают на землю афонскую, что называется, «сробевши,» будто входят в царство небесное. В церкви обыкновенно они становятся на последних местах и бессознательно отвешивают земные поклоны, на каждого схимника глядят с тем робким благоговением, с каким подчиненные смотрят на своего начальника. Каждый сознаёт, что он теперь «в афонской горе,» припоминает всё, что слышал о ней прежде, ждёт чего-то чудесного и смиренно сознаётся в своем недостоинстве. Потом, походив по святой горе, поклонники начинают посмелее вглядываться в жизнь монашескую и судить о ней каждый по своему. Кто об Афоне имел прежде понятие смутное и не ждал от него ничего особенного, тот приходит в восторг от подвигов братии и от души дивится их самоистязанию; такой, чаще всего, сам принимает монашество. А кто полагал, что на Афоне воочию чудеса совершаются, и ждал от него чего-то сверх естественного, тот, конечно, разочаровывается. «Нешто такие бывают подвижники? толкуют между собою эти разочарованные; стол хороший, одежда крепкая, даже водку и чай пьют, а нешто святые-то пьют чай?… Сказывали, что здешние постники совсем ничего не едят, что за службой у них по церкви ангелы божии летают, а где-ж тут эти ангелы?… Всё врут только?» Таких богомольцев на Афоне слишком скоро тоска заесть; однажды разочаровавшись, они ко всему относятся критически, и норовят поскорее дать тягу.

Недолго уживаются на Афоне также бывалые странники и юродивые, приезжающие сюда только для того, чтобы впоследствии иметь более весу между остальными странниками, и таким образом отбивать у них хлеб. Смотря на святыню с коммерческой точки зрения, они в киновиях сразу почувствуют себя не в своей тарелке, ёжатся, пробуют подделаться под монашеский взгляд на вещи, но неудачно. Наскоро объехав св. гору и закупив огромное количество крестов и чёток, они торопятся убраться восвояси, не заплатив, конечно, ни копейки за хлеб и постой. Иной даже и здесь сумеет поживиться на счёт братии. Смекнув, что в киновии любят благолепие и тишину, такой богомолец начнёт бесчинствовать и оскорблять братию. Попросят его удалиться, так он ответит, что денег нет, – ну и дадут ему, сколько на проезд надо, только-бы убрался скорее. Не смотря на свою видимую неприязнь к Афону, эти бывалые странники всё-таки будут потом говорить, что за службой здесь ангелы летают по церкви, и порасскажут народу множество великих чудес о св. горе. К этому их побуждает эгоизм особого рода: желание показать верующим свою благодатную святость и близость к божеству, а это выгодно им.

Монахи и послушники из мирских монастырей, прибыв на Афон, держат себя с достоинством, боясь, чтобы чем-нибудь не уронить себя в глазах местной братии, и смотрят на неё как будто свысока. Вообще, странно встречаются мирские монахи с афонскими; их отношение большею частью сухи и холодны точно они боятся друг друга. Мирской монах чувствует, что афонец смотрит на него с сожалением, как на погибшего, или идущего по ложной дороге и силится поддержать свой авторитет. Афонский монах видит, что мирской постриженец постоянно следит за ним и хочет подметить все его слабые стороны. Между теми и другими часто происходят споры.

– Вам легко спасаться, обыкновенно говорит мирской монах: – баб выгнали, соблазны все устранили, знай только молись, – эдак поневоле спасешься. Нет, вот вы попробовали бы, по нашему, в мире спасаться, посреди всякого соблазну, так не то бы заговорили.

– По немощи, отче! смиренно ответит афонец. – Где нам в мире? Дай Бог и здесь-то спастись как надо.

– Вы за то и ответ больше дадите, а с нас меньше стребуется, потому что нам больше надо бдеть над собою, чем вам.

– Больше отче! также смиренно ответит тот.

– А вот вы в пустыне живёте, да чай завели, вино виноградное пьёте! А мы что? Чай пьём разве только по праздникам, а вина-то виноградного в кои веки выпить придётся.

– Да ведь у нас, отче, вино с водою даётся, вместо квасу.

– Хорош квас, с таким квасом спасаться можно.

– По немощи, отче! А коли у нас легко спасаться, так попробуйте остаться с нами.

– И остался бы, да клятву такую дал, чтобы в мире, значит, жить.

И подобные споры горячо ведутся между монахами, разбирают они друг друга по мелочам, хвалятся обилием благодати, сравнивают мирские и афонские чудеса. Конечно, эти споры ни к чему не ведут и отношение между монахами делаются ещё более сухи. Бывают примеры, что мирские монахи остаются на житьё на Афоне и делаются потом столбами подвижничества, но таких немного.

Между поклонниками иногда встречаются простые набожные натуры, которые видят в путешествии на Афон особенный религиозный смысл и силятся здесь разъяснить себе разные вопросы веры. Между такими поклонниками главную роль играют наши староверы, для которых Афон важен тем, что в старине его они находят иконы с двуперстием, осмиконечные кресты и прочие дорогие сердцу святыни. С глубоким вниманием они вглядываются во всё, что совершается вокруг них, с жадностью слушают толки монашеские о священных предметах, спорят с ними, путаются и окончательно сбиваются с толку. Однажды мне пришлось услышать в Руссике разговор одного старика с монахом, разговор серьёзный, в котором старик осторожно высказывал монаху свои неудомение и просил у него ответов. Подобные недоумение и вопросы часто занимают наших начётчиков и, надо признаться, что монахи отвечают на них с толком и глубоким пониманием дела.

– Батюшка, растолкуй ты мне, спрашивал старик между прочим: – отчего это мы многого совсем понимать не можем? Видно по глупости нашей?

– Чего же, например, ты не понимаешь?

– Да вот примерно, мы знаем, что животворящий крест, на котором был распят Спаситель, был один. Отчего же у вас тут честное древо разные цвета имеет? в одном месте оно чёрное, как надо быть по старине, в другом оно жёлтое, или серое… Ведь если крест один, так и цвет его должен быть один?

– А ты помни, раб Божий, что древо-то было трисоставное: из кедра, кипариса и певга. Как же оно может быть одного цвета? Об этом и в песнях церковных поётся.

– Это верно!… заметил старик и задумался.

– Вот что ещё растолкуй, батюшка, продолжал он: – мы слышали, что когда на крещенье у нас крест пущают в море, то морская вода делается сладкою; я в прошлый раз и попробовал было, да нет, – вода совсем не сладкая… Чтобы это значило?

– Это, брате, тебе наказание Божие было за твоё сомнение. Ведь, если бы ты не сомневался в чуде, так и не пробовал бы, а ты показал, значит, сомнение, тебя Бог и наказал за него. Вперед лучше не испытывай силу Божию, а то в прелесть бесовскую как раз впадёшь.

– Так-то так, родной, да как уберечься от этой прелести? Вот тоже мне однажды пришлось в Питере побывать и там, в Зимнем дворце, я прикладывался к десной руке Иоанна Крестителя; а у вас, в Дионисиатском монастыре, тоже есть рука Крестителева и тоже десная. Скажи-ка на милость, которая из них настоящая?

– Обе десныя: там одна часть, а тут другая… Да ты лучше не рассуждай, прибавил монах: – тут вера нужна, а благодать-то везде едина. Вот вас, мирян, лукавый постоянно спутывает такими глупыми сомнениями; а станете исследовать судьбы Господни: во всём усумнитесь, а демон только того и хочет. Нет, оставь лучше, друже, свои вопросы! Страшно за тебя делается.

– Что же делать то, батюшка, научи!

– Молись крепче, молитва поможет…

И молится потом такой поклонник, и гонит прочь он лукавые мысли, а сомнение всё таки не выходят из головы: почему две правые руки, да почему вода горькая? С этими сомнениями так и уедет он в мир, да и там едва ли кто даст ему на них прямые ответы, кроме веры… – «Так лучше же, скажет он: – и не думать о таких вещах, а то зайдет у меня ум за разум.» – И плохо ему!

Счастлив тот из поклонников, кому удалось составить убеждение не под влиянием Афона, кому не приходилось вглядываться в самую глубь аскетизма монашеского, в необычайную борьбу плоти и духа во имя Христа и царства небесного! Счастлив тот, кому не пришлось среди этой обстановки искать ответов на свои сомнение и на самом себе прочувствовать часть той нравственной пытки, какую, волей или неволей, наложил на себя аскет афонский! Горькие впечатление оставляет эта борьба и надолго, слишком на долго она отзывается на сердце жгучею болью…

Пусть же лучше на Афон ездят поклонники сильные духом, видевшие виды на веку своем и с крепкими нервами. Им, по крайней мере легко, без всякой нравственной боли обойдется это путешествие.