II

II

Но что значит для Наполеона вся слава без Жозефины? В своей любовной тоске, среди свиста пуль вокруг головы пишет он ей пламеннейшие письма. Страстная тоска по ней охватывает его. Вдали от нее его любовь к ней доходит до своего апогея. Как только у него есть свободная минута, пока ему меняют лошадей в Шансеро, он тотчас же пользуется ею, чтобы написать письмо своей возлюбленной. Он беспокоится, не терпит ли уже теперь Жозефина недостатка в деньгах: «Я писал тебе из Шатильона и послал доверенность для того, чтобы ты могла получить причитающиеся мне деньги. Каждый момент удаляет меня от тебя, обожаемая подруга, и с каждой минутой я чувствую в себе все меньше сил переносить разлуку. Тобою одной полны все мои мысли. Моя фантазия беспрестанно силится представить себе что ты делаешь в ту или в эту минуту… Напиши мне поскорее длинное письмо, мой милый друг, я же шлю тебе тысячи поцелуев и уверений в самой нежной и искренней любви».

И из Порт-Мориса, где он останавливается 3 апреля, он пишет: «Я получил все твои письма, но ни одно не произвело на меня такого впечатления, как последнее… Какие чувства ты пробуждаешь во мне! Они все – огонь, они сжигают мое бедное сердце. Моя Жозефина, моя единственная, вдали от тебя для меня нет радости. Вдали от тебя весь мир только пустыня, среди которой я стою одинокий, и некому излить мне всю нежность моего сердца. Ты взяла у меня больше, чем мое сердце. Ты единственный помысел всей моей жизни… И как это ты сумела привязать к себе все мои чувства, заставить меня слить с тобой все мое существование? Жить для Жозефины – вот единственная цель моей жизни. Я стремлюсь к тебе всеми силами души, я умираю от тоски по тебе. Безумец, я не замечаю, что я все больше и больше удаляюсь от тебя! Сколько времени пройдет, прежде чем ты прочтешь эти написанные мною строки, слабые выражения всех чувств моего сердца, где ты царишь безраздельно? О, обожаемая подруга, я не знаю, какая судьба ожидает меня, но если она будет продолжать держать меня вдали от тебя, я этого не вынесу, мое мужество не идет так далеко! Было время, когда я мог хвалиться своим мужеством… Но теперь мысль, что моя Жозефина, может быть, больна, а особенно ужасная, мучительная мысль, что она, может быть, не любит меня, как прежде, угнетает мою душу, наполняет печалью мое сердце и отнимает у меня даже мужество отчаяния. Я часто говорил себе, что люди не имеют власти над тем, кто умеет умирать без боязни. Но теперь умереть нелюбимым тобой, умереть без уверенности в тебе – о, это адская мука!.. Тот день, о, моя единственная подруга, предназначенная мне судьбой в спутницы моей тяжелой жизненной дороги, тот день, когда я буду знать, что твое сердце не принадлежит мне больше, будет последним днем моей жизни…».

И все время, пока Наполеон спешил от победы к победе, пока он стремительно завоевывал мир, пока он совершал свое триумфальное шествие через итальянские города как освободитель Италии, его страстное корсиканское сердце, полюбившее впервые истинной любовью, невыразимо страдало в разлуке с возлюбленной. Ее образ не покидал его ни днем, ни ночью. Ни шум битвы, ни ликование победы не могли изгнать этого образа из его мыслей. Неразлучный с Жозефиной в своем сердце, воодушевлял он своих солдат на новые победы; для Жозефины выигрывал он сражения, для Жозефины завоевывал он города и страны – все только для нее. Любовь к ней и любовь к бессмертной славе были его неразлучными и постоянными путеводителями.

Но его Жозефина, эта слабая и обожающая жизнь Жозефина, была в Париже, в огромном обольстительном Париже; она осталась там одна. Письма, которые говорят ей языком такой всепоглощающей страсти, непонятны для нее. Она чувствует далеко не так, как Наполеон. Та страстная тоска, которая снедает его, не находит отклика в ее сердце. Она или ничего не пишет, или же ее письма холодны и официальны. Время от времени в ее письмах проскальзывает даже церемонное «вы» вместо сердечного «ты». Наполеон же, наоборот, день и ночь думает о ней; он почти даже готов проклинать славу и почести, которые держат его вдали от возлюбленной. «Не проходило ни одного дня, – пишет он ей однажды, – когда бы я не любил тебя, ни одной ночи, когда я не держал бы тебя в объятиях. Что бы я ни делал, я проклинаю славу и честолюбие, которые отрывают меня от души всей моей жизни. Погруженный в дела, во главе моих войск, на поле битвы – всюду, всюду я ношу в сердце мою обожаемую Жозефину. Она одна владеет всеми моими мыслями и чувствами! А ты, в твоих письмах от 23 и 26 Вантоза, пишешь мне «вы». Ты называешь меня на «вы»! О, злая, как ты могла написать подобные письма! Холодом веет от них. А между 23 и 26 прошло четыре дня. Что же ты делала эти дни, что не могла написать своему мужу?»

Четыре дня – это была целая вечность для Наполеона, для него, который писал ей почти ежедневно. Письмо за письмом летит к ней в Париж, чтобы она приезжала к нему в Милан разделить с ним славу и счастье. Все страстнее звучит призыв Наполеона к любимой женщине. «Приезжай скорей… если ты будешь медлить, то застанешь меня больным. Тягости войны и твое отсутствие – нет, всего этого уже слишком много для меня!» Он упрашивает, он умоляет, он почти ревнует к Жюно, который вскоре будет иметь счастье видеть Жозефину в Париже, потому что он должен передать Директории двадцать два завоеванных знамени. И сердце Наполеона вновь наполняется надеждами, что, может быть, она приедет вместе с этим вестником побед. «Ты должна приехать с ним, слышишь? – пишет он 24 апреля 1796 года. – Если, на мое несчастье, он вернется один, то я буду безутешен. Он увидит тебя, мой обожаемый друг, он будет дышать с тобой одним воздухом! Может быть, ты удостоишь его единственной, бесценной милости поцеловать твою щеку! А я, я буду здесь один и далеко-далеко от тебя! Но ты ведь приедешь вместе с ним, не правда ли? Ты будешь скоро здесь со мной, у моего сердца, в моих объятиях. Достань же крылья! Лети, лети скорей! Но поезжай с удобствами; дорога длинна, плоха, утомительна… Моя возлюбленная, будь чаще в мыслях со мной!..»

Сколько заботливости, сколько тоски, сколько надежды и какая бесконечная любовь заключены в этих письмах Наполеона! Малейший знак внимания со стороны Жозефины сделал бы его счастливейшим из смертных. Но она, она не пишет, она не приезжает! Она находит смешным требование своего мужа последовать за ним на войну, хотя бы он и любил ее до безумия. Это беспредельное чувство, внушенное ею, этого человека, который любит ее больше, чем славу, она находит смешным, «dr?le». Конечно, ей очень льстил весь этот почет и поклонение, которым ее окружали как супругу генерала Бонапарта, но ехать, ехать к нему – нет, этого она не могла! Эти пламенные письма, которые, по словам мадам Ремюза, написаны языком такой сильной страсти, полны таких глубоких переживаний, таких диких и вместе поэтических выражений, дышат любовью, до того не похожей на обычную, что каждая женщина гордилась бы подобными письмами, – эти письма не трогают Жозефину. Ей казалась смешной и наивной эта супружеская любовь. Она в душе посмеивалась над человеком, который проявляет такие чувства к своей законной жене.

Наполеон же, напротив, со своей строго буржуазной моралью корсиканца, относился к браку как к святыне. Эта мораль предписывает мужчине жениться, любить свою жену и быть любимым ею. И он, который впервые испытывал такую любовь, в своей страстной потребности любить и быть любимым настолько бурно выражал эту любовь, что Жозефина не могла понять его. От нее зависело удержать на всю жизнь эту страстную преданность нетронутого сердца. Если бы она смогла понять Наполеона в первые месяцы их брачной жизни, если бы она принесла ответное чувство на его горячую любовь первых дней их союза, то весьма возможно, что впоследствии Наполеон, даже из государственных соображений, никогда не решился бы порвать тех уз, которыми вначале он был связан с нею так крепко.

Но Жозефина в то время любила жизнь и ее удовольствия больше, чем своего мужа. Она так хорошо веселилась в этом прекрасном веселом Париже, – в этом Париже, который как нельзя лучше подходил к ее ветреному характеру креолки и с которым ей так невыразимо тяжело было бы расстаться. И ей, ей велят идти вместе с мужем в самый пыл сражения, в черные облака порохового дыма! Разве г-н де-Богарне требовал от нее чего-нибудь подобного? Ее зовут делить с Бонапартом его славу, завоеванную его гением? Но ведь это делается куда лучше в Париже, в милом Париже, где в честь супруги прославленного героя устраиваются празднества, где она играет теперь первую роль! Парижане называли ее «Notre Dame des Victoires» и превозносили ее, как раньше Терезию Тальен в качестве «Notre Dame de Thermidor».

В Италии Жозефину ожидали слава и почести, собственный, отделанный специально для нее замок, предоставленный князем Сербеллони в ее распоряжение. В Милане ее ожидали любовь, преданность, нежность и страсть, но разве все это могло заменить ей Париж? Она охотно променяла бы все дворцы в мире на свою квартирку на улице Шантерен. Париж! Она была связана всеми фибрами своего сердца с этим Парижем! Но, однако, ни ее упорство, ни слезы, ни даже мнимая беременность не помогли ей: в один прекрасный день ей пришлось серьезно подумать о путешествии в Италию.

Наполеон неутомим в своих просьбах и мольбах. Уже наряду с любовью и неутешимой страстью в его письмах проглядывает беспокойство, что Жозефина не любит его. Эта мысль преследует его как кошмар. Он делает Мармона своим поверенным. Часто с чисто юношеской фантазией он говорит ему о своей любви к Жозефине. Тот факт, что она все время откладывает свой отъезд из Парижа, причиняет ему несказанные муки, и временами они разрешаются вспышками ревности. Ужасные предчувствия овладевают им. Однажды портрет Жозефины, миниатюра работы Изабей, который он всегда носил при себе, упал и стекло на нем разбилось. Суеверный Наполеон смертельно побледнел и сказал своему адъютанту: «Мармон, моя жена или очень больна, или изменила мне!».

Больна или неверна! Больна Жозефина не была ни в коем случае, наоборот, чувствовала себя лучше, чем когда-либо. Но ей во что бы то ни стало надо было найти предлог, чтобы объяснить свое упорное пребывание в Париже. А что могло сделать ее интереснее и желаннее в глазах молодого мужа, как не вверенная ему сладкая тайна приближающегося часа испытания? При этом известии Наполеона охватывает счастливое, блаженное чувство. Ребенок! Иметь ребенка, и от нее, от прекраснейшей, от достойнейшей и обожаемой женщины!! Но в то же время он полон отчаяния, он раскаивается, что хотел подвергнуть больную женщину такому тяжелому путешествию. Ах, он не знает теперь, что ему делать, он и счастлив, и несчастен в одно и то же время. Его письмо к Жозефине, написанное им 15 июня из главной квартиры в Тортоне, лучше всего рисует нам его тогдашнее состояние.

«Моя жизнь – это беспрерывный страх. Меня мучат ужасные предчувствия. Я больше не живу. Моя жизнь, мое счастье, мой покой – всему конец. Я в совершеннейшем отчаянии. Я посылаю к тебе посла, который не должен оставаться в Париже больше четырех часов, чтобы тотчас же принести мне твой ответ. Напиши мне десять страниц, это меня утешит хоть немного… Ты больна! Ты любишь меня! Я тебя огорчил. Ты в счастливом положении, и я не могу тебя видеть!.. Я причинил тебе такое зло, что теперь не знаю, смогу ли я когда-нибудь его поправить. Я упрекаю тебя за то, что ты остаешься в Париже, а ты там больна. Прости меня, мой дорогой друг. Любовь, которую ты внушила мне, лишает меня рассудка.

…Мои предчувствия так ужасны, что я отдал бы все за то, чтобы тебя увидеть, хоть часа на два прижать тебя к своему сердцу и потом умереть с тобой! Кто ходит за тобой? Я надеюсь, что ты позвала к себе Гортензию. Когда я думаю, что она может немного утешить тебя, я люблю в тысячу раз больше эту милую девочку. Для меня же нет утешения, нет покоя, нет надежды. Я успокоюсь немного только тогда, когда посланный к тебе курьер вернется обратно и когда ты в длинном письме расскажешь мне все о себе, а особенно – долго ли продлится твоя болезнь. Если она опасна, то я приеду в Париж, ты можешь в этом быть уверена. Я приеду и одержу победу над твоей болезнью… Жозефина, как могла ты так долго оставлять меня без известий о себе? Твое последнее письмо написано 3-го числа этого месяца, и оно повергает меня в грустное настроение. И все же я ношу его всегда с собой. Твой портрет и твои письма всегда перед моими глазами.

Я ничто без тебя. Я не понимаю даже, как я мог жить, пока я еще не знал тебя. Ах, Жозефина, если бы ты могла знать мое сердце, ты не могла бы медлить с отъездом. Уж не послушалась ли ты наветов коварных друзей, которые хотят держать тебя вдали от меня? Я подозреваю теперь весь свет, то есть все, что тебя окружает…

Жозефина, если ты меня любишь… то береги себя… Все мои мысли около тебя, в твоей спальне, у твоей постели, у твоего сердца… Ты, ты и опять все ты! Весь остальной мир для меня не существует. Я дорожу своей честью, потому что ты ею дорожишь, мне нужны победы, потому что это радует тебя. Иначе я давно бросил бы все, чтобы быть у твоих ног. Иногда я стараюсь убедить себя, что я беспокоюсь напрасно, что ты, может быть, уже поправилась, что ты уже выехала, что, может быть, ты уже в Лионе. Пустое заблуждение! Ты лежишь в своей постели больная, ты страдаешь, но от этого ты еще прекраснее, еще интереснее и достойнее обожания. Ты бледна. Твои глаза еще томнее, чем всегда. Когда же ты, наконец, поправишься? И зачем из нас двоих болен не я? Во мне больше силы и мужества, и я легче перенес бы болезнь… Что меня немного утешает, так это мысль, что хотя судьба и вольна послать на тебя болезнь, но она не вольна заставить меня пережить тебя!

Скажи мне в твоем письме, дорогой друг, что ты убеждена, что я люблю тебя больше всего на свете, что каждый момент моей жизни принадлежит тебе, что не проходит часа, чтобы я не думал о тебе, что я никогда не думаю ни о какой другой женщине, что в моих глазах все они лишены прелести, красоты и ума, что ты, ты одна, такая, какой я тебя вижу, какова ты есть, нравишься мне и владеешь моей душой, что в моем сердце нет ни одного уголка, скрытого от тебя, нет ни одной мысли, которая не принадлежала бы тебе… и что тот день, когда ты перестанешь жить, будет днем и моей смерти! Земля прекрасна для меня только потому, что ты живешь на ней. Если ты не думаешь так, если твое сердце не проникнуто все этим убеждением, то мне бесконечно грустно от этого, это значит, что ты меня не любишь… Я не перенес бы, если бы ты полюбила другого или отдалась другому. Найти его и уничтожить было бы делом одной минуты! А потом – потом я наложил бы руку и на твою священную для меня особу!.. Нет, этого я никогда не осмелился бы сделать… Но я покинул бы тот мир, где меня обмануло самое добродетельное существо…

Но я уверен в твоей любви и горжусь ею. Несчастье – это пробный камень, на котором мы оба можем испытать силу нашей страсти. Ребенок, такой же прелестный, как и его мать!! Ребенок появится на свет Божий и многие годы проведет в твоих объятиях! О, я несчастный, я удовольствовался бы одним только днем… Тысячу раз целую твои глаза, твои губы, твое сердце, моя обожаемая!»

Его желание, его тоска по возлюбленной превозмогают его сострадание к ее физической слабости. Всю свою любовь и преданность он кладет к ее ногам. Он, которому, как герою и победителю, воздаются всюду величайшие почести, которому прекраснейшие женщины раскрывают свои объятия, – он пренебрегает всеми и всем. Он стремится только к одной, только к ней, к своей Жозефине. Он преклоняет перед ней колени, как перед святой. Он, который диктует свою волю папе, австрийским и итальянским принцам, перед этой женщиной он слабее последнего из ее слуг.

В конце концов Жозефине не остается ничего, как только уступить его просьбам и мольбам. После прощального ужина с друзьями и с Барра в Люксембурге она 24 июня выезжает из Парижа вместе с Жюно, Мюратом и Жозефом Бонапартом, вся в слезах, точно навстречу величайшему несчастью. Победоносное чело Наполеона было уже увенчано лаврами Монтенотта, Миллезимо, Мондови, Лоди и Кремоны, так что путешествие Жозефины по Италии было сплошным триумфом для нее, и ей оказывались не меньшие почести, чем ее герою-мужу. Но все это не могло все же заменить ей ее милого, веселого Парижа. По счастью, в числе ее спутников нашелся один, который сумел рассеять ее печальное настроение. Этот любезный, веселый кавалер, владевший в совершенстве искусством обращения с любящими удовольствия дамами, был некто Ипполит Шарль. И Жозефина была весьма не прочь поразвлечься в дороге на свой манер с юным офицериком.

Наполеон же в это время в Италии ждал со страстным нетерпением того момента, когда он сможет вновь прижать возлюбленную к своей груди. Не один ревнивый намек проскальзывал в его письмах, но это больше для того, чтобы подразнить Жозефину, а не всерьез. Конечно, ему и в голову не могло прийти, что его жена ищет утешения в разлуке с Парижем в лице молодого Шарля.

Наконец она у него! Мармон встретил Жозефину в Турине и проводил ее в Милан, во дворец Сербеллони, где Наполеон встретил ее с распростертыми объятиями. Его горя как ни бывало, как только она вновь с ним, она, его единственная. Всепоглощающая страсть юноши, в первый раз полюбившего истинной любовью, прорывается с неудержимой силой; вместо упреков Жозефину встречает любовь, только любовь. Мармон говорит: «Когда Жозефина, наконец, приехала в Милан, генерал Бонапарт был очень счастлив. Он жил только для нее. Никогда еще не было примера более чистой, более искренней и сильной любви, когда-либо испытанной человеческим сердцем».

Но вскоре, в начале июля 1796 года, военные заботы или, скорее, Вурмсер вновь зовут его на поле битвы. Жозефина должна была немного позднее приехать в Верону, но гром орудий и пороховой дым заставили ее вернуться в Бресчиа. На этот раз разлука очень огорчила ее. Она плакала. Наполеон, страсть которого к Жозефине возрастала с каждым днем со времени ее приезда, утешал ее словами: «Вурмсер дорого заплатит мне за твои слезы!». И он сдержал свое слово.

«С глаз долой, из сердца, вон!» Как только Жозефина возвращается в Милан, она так же мало думает о своем муже, как и в Париже. Вокруг нее вскоре образуется кружок молодых, блестящих офицеров, которые несут свое поклонение к ногам супруги прославленного главнокомандующего. Все они были из того сорта молодых людей, которые способны вскружить голову кокетливой женщины. Мадам Бонапарт утопала в блаженстве и счастье. Ипполит Шарль был тоже постоянным гостем в палаццо Сербеллони. Как только Наполеон отвернулся, молодой фат тотчас же проник в дом и в сердце генеральши. Он был ловок и занимателен, был, что называется, славный малый, с неистощимым запасом острот и комплиментов прекрасным чувствительным дамам, – словом, один из тех приятных болтунов, которые не обладают знаниями, но зато обладают большой смелостью и всегда играют в салонах первые роли. По внешности он был очень мил и изящен, одет всегда тщательно и франтовато. Его темные глаза сверкали дерзко и самонадеянно и подолгу останавливались на стройной фигуре и миловидном лице Жозефины. Стендаль сказал однажды: «Умейте занять разговором женщину – и она ваша». Жозефина была одна из таких женщин, и молодой Шарль без труда одержал над ней победу.

Вся армия, весь город знали об этой связи так еще недавно вышедшей замуж мадам Бонапарт и об ее равнодушии к своему мужу. Только Наполеон в своей любви был спокоен и доверчив. Он один считал все слухи насчет Жозефины низкой клеветой. Ведь она же любила его! Как могла она, такая добрая, такая кроткая, такая добродетельная, быть неверной? Обманывать его, который так бесконечно любил ее, с каким-то фатом? Нет, это казалось ему невозможным.

Но слухи, которые доходят до него, принимают все более и более осязательные формы. Его адъютант, его братья, его мать, его сестра, – все своими сообщениями «кстати» вливают медленно, но верно страшный яд ревности в его до сих пор доверчивое сердце. Вновь ужасные предчувствия овладевают им, как тогда, когда он так долго и безнадежно ждал Жозефину в Милане. Но на этот раз эти предчувствия еще тягостнее, еще неотвязнее, потому что для них есть основание. Жозефина не пишет. Почему? Ведь ей же совершенно нечего делать. Неужели-таки у нее есть любовник? Жестокая! Теперь им уже по-настоящему овладевает ревность. Хотя она просвечивает в его письмах еще робко и как бы в шутку, чтобы не обидеть напрасно своего идола, но все же он пишет ей из Вероны 17 сентября: «Прощай, моя обожаемая Жозефина. Однажды ночью я распахну двери твоей спальни, как ревнивый любовник, и в следующий момент я буду в твоих объятиях. Тысяча самых пламенных поцелуев».

Наконец-то после томительного молчания длинные письма от нее! Его, изнывавшего в страстной тоске, эти письма повергают в счастливый экстаз. Постоянные тревоги и трудности войны уложили его больного в постель, и он фантазирует в лихорадочном бреду. Но слова Жозефины для него бальзам, хотя они еще усиливают его лихорадку. «Я получил твои письма, я прижимал их к своим губам и к своему сердцу, и горя разлуки, тысячи миль расстояния как ни бывало! В эту минуту я видел тебя около меня, но не капризную, не недовольную, а кроткую и нежную, всю проникнутую той добротой, которая составляет качество только моей Жозефины. Это была мечта! Суди, могла ли она исцелить мою лихорадку».

Так писал Наполеон. Письма Жозефины, наоборот, были очень сдержанны. Они не могли удовлетворить страстно влюбленного. Он не находил в них ответа на те пламенные чувства, которые пожирали его горячее корсиканское сердце. «Твои письма холодны, точно им по пятидесяти лет, – жалуется он, – они пристали тем, кто переписывается после пятидесяти лет супружеской жизни. В них только дружеские чувства поздней поры жизни. Фуй, Жозефина!.. Это нехорошо с вашей стороны, это прямо зло. Что же вам остается теперь, чтобы сделать меня совершенно жалким человеком? Разлюбить меня? Но вы уже и так меня больше не любите. Возненавидеть меня? Я этого даже желаю, потому что все унизительно, кроме ненависти…» И все-таки снова мы слышим неустанный язык любви: «Тысячи, тысячи поцелуев, таких же нежных, как моя любовь!».

Но его любовь утратила уже доверие. Его сердце полно беспокойства и небезосновательных подозрений, и несколько дней спустя он вновь высказывает те же жалобы на равнодушие и молчание Жозефины. Гневом, горем, иронией, любовью и страстью полно его письмо к ней, написанное 13 ноября также из Вероны. «Я совсем не люблю тебя, напротив, ты мне ненавистна. Ты дурна собой, взбалмошна, глупа, гадка. Ты не пишешь мне ни строчки. Ты не любишь своего мужа. Ты знаешь, как радуют его твои письма, и ты не можешь написать ему несколько строк!

…Что, однако, делаете вы целый день, мадам? Какие важные дела отнимают у вас все время, что вы не можете написать вашему преданному, доброму другу? Какая новая склонность вытесняет и душит ту нежную и постоянную любовь, которую вы ему обещали? Кто этот прекрасный новый возлюбленный, которому вы посвящаете все свое время, который, как тиран, берет все ваши дни и мешает вам заняться немного вашим мужем? Жозефина, берегитесь! В одну прекрасную ночь дверь с силой распахнется – и я буду стоять перед вами!

…Правда, милый друг, я страшно беспокоюсь, не получая от тебя известий. Напиши мне скорее, испиши четыре страницы милыми словами, которые наполнили бы мое сердце любовью и счастьем. Я надеюсь, что вскоре буду иметь возможность заключить тебя в объятия, и тогда я покрою тебя миллионом поцелуев, более жгучих, чем под экватором».

Действительно, вскоре ему представилась возможность увидеться с Жозефиной. Упоенный победой, покрытый пылью и копотью сражений, вернулся Наполеон из Арколя в Милан, чтобы за все перенесенные опасности, за все труды и лишения получить самую сладкую награду из рук своей единственной возлюбленной. С сильно бьющимся сердцем, как ураган он влетает по ступеням к ее покоям, чтобы с криком счастья броситься к ее ногам. Горькое, ужаснейшее разочарование ожидало его! В замке была полная тишина. Никто не откликался на его отчаянный зов: «Жозефина! Жозефина!». Она, к которой он прилетел бы на крыльях, если бы мог, – она была далеко, она была в Генуе! В Генуе, – там, где был Ипполит Шарль. На этот раз Наполеон понял все. У него не оставалось больше сомнений.

Убитый горем, пишет он ей тотчас же: «Я только что приехал в Милан, я стремлюсь в твой дом, я все побросал, чтобы видеть тебя, чтобы прижать тебя к своей груди!.. И тебя нет здесь… Ты веселишься в городах, где дают празднества. Ты уходишь, когда я прихожу. Тебе больше нет никакого дела до твоего Наполеона. Твоя прихоть заставила тебя полюбить его, и твое непостоянство сделало тебя равнодушной к нему. Несчастье, обрушившееся на меня, чудовищно. Я не заслужил его…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.