Брест-Литовская крепость

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Брест-Литовская крепость

В начале лета 1911 года, когда Дмитрий Михайлович со своими товарищами по академии Догадиным, Максимовым, Алексеевым и Десницким приехали в Брест-Литовск, там уже велась реконструкция крепости — начали проектировать отдельные ее форты, перестраивать и усиливать бетоном старые кирпичные пороховые погреба и казармы, заложили новый форт Дубиники.

Проекты разрабатывали на месте сами инженеры под общим руководством известного фортификатора профессора Инженерной академии генерала Н. А. Буйницкого, довольно часто наведывавшегося в Брест-Литовск.

Карбышеву, безусловно, импонировало то, что он мог стать автором проекта, создать его на месте, зная местные условия, а не «витая в облаках». Радовало и то, что он мог самостоятельно, как строитель, осуществлять свой замысел, за всем следить, ничего не упуская.

Конечно, было и чем огорчаться. Его возмутили неимоверно медленные темпы строительства: реконструкцию крепости растянули на десять лет. Форты и другие сооружения рассчитывали возводить не сразу, а в порядке очередности. На каждый форт отводилось три года. Первый — на напольный вал с помещением для дежурной части. Второй — на боковые его стороны — фасы. Третий — на казармы с горжей, т. е. тыльной частью укреплений, которая, как правило, менее всего подвержена атаке.

При таком заторможенном темпе строительства, вызванном, очевидно, недостатком отпускаемых средств, нельзя (шло рассчитывать на то, что в нужный момент крепость сумеет во всеоружии встретить врага.

Так оно и вышло. К началу первой мировой войны Брест-Литовская крепость не была готова и наполовину. Она имела только один законченный форт; несколько других были в производстве.

Вернемся, однако, в Брест-Литовск 1911 года.

Непосредственными начальниками Карбышева были здесь генерал-майор А. К. Овчинников (в советское время начальник Электротехнической, а потом Военно-инженерной академии) и два его помощника: по строительной части полковник Г. И. Лагорио, племянник известного художника, а по хозяйственной — полковник Н. В. Короткевич-Ночевной, который обладал достаточными энергией и опытом и фактически держал все производство в своих руках.

До этого Короткевич служил в Варшавской крепости, преподавал в Варшавском технологическом институте и построил известное здание Польского государственного банка. Он успевал до обеда выполнять необходимые дела в крепостном инженерном управлении, после обеда объезжал на машине по очереди все постройки на фортах, а вечером готовил письменные доклады начальству и договоры с подрядчиками. Одновременно он слыл азартным игроком в теннис, и Карбышев часто сражался с ним на кортах, попутно ведя увлекательную беседу.

Полковник Короткевич не случайно сошелся с Дмитрием Михайловичем. Оба они были мягкими по нраву и очень вежливыми людьми. Никогда не только не грубили подчиненным, но даже не позволяли себе повышать голоса, предпочитая вести разговор в спокойном, деловом тоне. Подчиненные очень уважали обоих и старались точно выполнять их распоряжения.

В первый год пребывания в Брест-Литовске капитаны Алексеев, Максимов и Десницкий были прикомандированы к управлению. А капитан Карбышев и штабс-капитан Догадин — производители работ — непосредственно строили разные крепостные сооружения.

Карбышеву поручили реконструкцию VII форта — он уже не соответствовал современным требованиям фортификации. А намеченное строительство новой линии укреплений, удаленной на большое расстояние от центра крепости, поднимало значение VII форта, хотя он и оказался бы во второй линии. Однако, расположенный на западной стороне, этот форт вместе с соседним, VI, был очень важен особенно потому, что в то время еще отсутствовали новые форты первой линии.

В архиве Военно-инженерного музея сохранились чертежи отдельных частей VII форта, разработанные Д. М. Карбышевым и утвержденные приезжавшим в Брест-Литовск генералом Н. А. Буйнкцким.

Напомним, что это была начальная пора применения железобетона в конструкциях. Ни солидных руководств, ни тем более расчетных таблиц еще не существовало. Множество сложных инженерных задач пришлось решать автору проекта. Карбышев с ними справился превосходно.

Какими же средствами осуществлял реконструкцию своего форта в крепости молодой инженер?

Возводились форты хозяйственным способом. Объем работ был довольно значительный. Так, например, только одного бетона предстояло уложить около 30 тысяч кубометров. Значит, надо было израсходовать 33 тысячи кубометров гранитного щебня, 12 тысяч тонн цемента. А земли предстояло переместить целую гору, гораздо большую по объему, чем весь укладываемый бетон.

А сколько организационных хлопот! Строительные материалы — цемент, лес, железо и булыжный камень — доставляли подрядчики. Каменные и плиточные работы выполняли специальные артели, приезжавшие на строительный сезон из Калужской, Рязанской и других губерний. Сезонники на своих легких одноконных повозках-грабарках, состоявших из трех разборных досок — дно и две боковые стенки, отвозили землю для отсыпки высоких крепостных валов.

Бетонщиков набирали в соседних деревнях. Вместе с артелями каменщиков и плотников на фортификационных сооружениях работало до шестисот человек. Их надо было обеспечить питанием, утепленными бараками.

Камень размельчала в щебенку дробилка с паровым двигателем. Бетон готовился в бетономешалках с локомобилями. Готовый бетон, щебенку, песок и цемент подвозили на вагонетках по рельсовым путям. А дальше наверх — по наклонному подъемнику, наподобие фуникулера. Воду подавали насосы по трубопроводам.

Работа не прекращалась круглые сутки. В ночное время стройплощадку освещали девять дуговых фонарей от электромашины с нефтяным двигателем.

В крепостные сооружения бетон набивали большими массивами, укладывали его без какого-либо перерыва несколько суток подряд днем и ночью. Бетонщики работали в три смены.

В эту довольно ладную по тем временам систему механизации вложил немалую лепту изобретательный Карбышев. В Брест-Литовске, по утверждению многих, уровень механизации был гораздо выше, чем в других крепостях.

Так, например, в Ковенской крепости еще в 1910 году в холодные осенние ночи рабочие, стоя в воде голыми ногами, промывали гравий лопатами в больших плоских ящиках. Бетон приготавливали вручную — его перемешивали лопатами на деревянной площадке, потом лопатами же накладывали в тачки, вручную перевозили и опять лопатами выгружали. Впрочем, так грузили, укладывали, выгружали и все остальные материалы.

Долгим и до предела загруженным был трудовой день строительных прорабов. Летом он начинался в шесть утра и продолжался до шести вечера с двумя перерывами на завтрак и обед по одному часу. Таким образом, прораб был занят не менее десяти часов, проходивших в большом напряжении.

Карбышев приезжал всегда с утра, проводил день по обычному своему расписанию и снова приезжал на постройку ночью, хотя для поддержания порядка назначался дежурный офицер. Такой уплотненный график был ему не в новинку: он дежурил на бетоне и по форту «Кумпе» в крепости Ковно, когда проходил академическую практику.

А вот как складывался быт военных инженеров в Брест-Литовске. Основное, «старое» ядро военных инженеров проживало в самой крепости. Карбышеву и его товарищам из академии жилья в крепости не хватило. Им пришлось устраиваться в городе, расположенном в двух-трех километрах от возводимых фортов.

Алексеев, Десницкий и Догадин сняли новый двухэтажный дом на юго-западе города, на Шоссейной улице, против сада Шаповалова. Это была главная улица Брест — Литовска, вроде Невского проспекта в Петербурге — разумеется, в ином масштабе.

На Шоссейную манил горожан цирк, в котором не только выступали дрессировщики зверей, акробаты, клоуны, профессиональные борцы. Тут же устраивались гулянья с музыкой. Тут же, в цирке, давали свои спектакли театральные труппы, останавливавшиеся в Бресте проездом из Москвы и Петербурга в Варшаву и обратно.

Вблизи цирка до поздней ночи были открыты лучшие в городе рестораны Прокопюка и Гржиба. По соседству с ними показывались «туманные картины» двумя синематографами, как раньше называли кинотеатры. Все на той же Шоссейной по субботам местная знать дефилировала по тротуарам.

Улица зрелищ и развлечений, кутежей и азартной картежной игры, праздничного гулянья щеголей и щеголих…

Через два-три дома от «петербургской троицы», поближе к реке Муховцу, снял себе квартиру капитан Максимов.

Только Карбышев поселился в значительном отдалении от остальных инженеров, подальше от «шума городского», на тихой и уютной улице.

Четыре семейства оказались по соседству и почти все свободные вечера проводили вместе, веселились, играли в домино.

Карбышева не приходилось видеть в этом тесном кружке. Зато гостей он принимал с радушием, был словоохотлив и остроумен, много шутил, рассказывал, ибо многое знал и видел.

В кругу молодых офицеров Карбышев был единственным, кто успел побывать на Дальнем Востоке, в Китае, воевал на фронтах Маньчжурии, около месяца жил в Японии, в Нагасаки, куда его тянуло юношеское любопытство с тех пор, как он получил в кадетском корпусе в награду за отличные успехи книгу-альбом «Япония и японцы».

Рождественские праздники и масленица у многих инженеров были поводом к устройству больших вечеринок. Карбышев опять-таки не ходил на такие увеселения, отговаривался занятостью.

После обеда многие инженеры по обыкновению играли в лаун-теннис на бетонной площадке. Участники игры по очереди устраивали для всех чай.

Лаун-теннис был единственным видом спорта, который процветал среди инженеров крепости. Попытка одного капитана ввести в обиход футбол (для чего он однажды привез отличный кожаный мяч из Варшавы) не имела успеха. Через полчаса игры большинство игроков лежали на траве, совершенно изнеможенные.

Каждому инженеру в личное пользование выделялся казенный экипаж. Молодые офицеры, в том числе и Дмитрий Михайлович, купили себе велосипеды и ездили на них. Кто-то спросил Карбышева, в чем смысл такого странного предпочтения. Он шутя ответил:

— При собственном экипаже нередко либо лошадь не подкована, либо колеса скрипят, не мазаны, либо кучер пьян…

И Карбышев с видимым удовольствием даже на дальние форты катил на велосипеде по асфальтовым дорогам. 25 километров в оба конца он даже не считал прогулкой, и просто «легкой разминкой».

Бывали у Дмитрия Михайловича и поездки более дальние, разумеется, не на велосипеде, а поездом. Он имеете с Догадиным состоял в комиссии по приемке колючей проволоки для крепости. Ее изготовлял металлургический завод в городе Ново-Радомске, за Варшавой. В поездку туда Карбышев всегда направлялся охотно. Остановка в Варшаве давала возможность познакомиться с современной польской культурой, искусством. Живо интересовался Дмитрий Михайлович и металлургическим процессом производства. Он мог подолгу, не шевелясь, наблюдать за плавкой и разливкой стали. Расспрашивал мастеров и рабочих о таких подробностях, которые известны только специалистам.

Поезд из Ново-Радомска отошел в направлении Брест-Литовска. Два офицера сидели друг против друга в купе и обменивались впечатлениями. Неожиданно Карбышев сказал Догадину:

— Вот, заметьте, вес катушки колючей проволоки равен трем пудам. А длина намотанной на эту катушку проволоки — двести пятьдесят сажен…

— Что же из того следует?

— Самый простой и логичный вывод. В одной сажени колючей проволоки весу пять десятых фунта.

Дмитрий Михайлович часто использовал свою склонность к простому и запоминающемуся способу вычислений. Он оказался очень полезным для саперов. Много позднее, в Военной академии имени М. В. Фрунзе, все считали настольным нормативный справочник по военно-инженерному делу, написанный Карбышевым.

Испытание колючей проволоки проводилось весьма тщательно. От каждой партии в объеме около десяти вагонов брали до двухсот отрезков. Их испытывали на разрыв, на число перегибов, на диаметр основных проволок, на длину и диаметр колючки. Все полученные данные заносили в ведомости. И тут Карбышев был очень педантичен, следил, чтобы не вкралась ни малейшая ошибка.

Кто-то из офицеров, узнав о тщательной методике испытаний, бездумно посмеялся над нею в присутствии Дмитрия Михайловича.

Карбышев серьезно заметил:

— Если придется воевать и вам надо будет укреплять позиции проволочными заграждениями, вы раскаетесь в своем легкомыслии…

И здесь Карбышев оказался прав. Русская армия в первую империалистическую войну израсходовала до 800 тысяч тонн колючей проволоки. Без нее не обошлось ни одно полевое препятствие да и некоторые инженерные сооружения крепостного типа.

Воскресенье 13 июля 1914 года выдалось особенно жарким. Солнце палило щедро, и лучи его не заслонялись ни единым облачком. По случаю праздничного дня в саду крепости гуляли строители. Зеленый шатер разросшихся черешен, шелковиц, яблонь не только защищал от пекла, но и насыщал воздух густым и сочным ароматом зреющих плодов.

Больше всего народу собралось у теннисных кортов. Инженеры пришли сюда с женами. Мелькали быстрые ракетки, стремительно летели через сетку мячи. Болельщики энергично комментировали игру, подбадривали и подзадоривали соперников. Шутки, смех, озорные восклицания, веселье.

Подъехал на велосипеде Карбышев. Легко спрыгнул на землю, будто с коня. Увидел Догадина, подошел к нему, поздоровался и, пожимая руку приятелю, пожелал ему счастливого пути: Владимир Максимович собирался вечером отбыть в Одессу на приемку пробковых плит для крепостного холодильника.

— Завидная поездка, окунетесь в Черном море…

— А я на юг впервые, — признался Догадин. — Если бы можно, то полетел на аэроплане.

— Бежите от нас? Напрасно, — забасил штабс-капитан Канделаки, загорелый, белозубый южанин. — Как сказал Пушкин, там некогда бывал и я, но Брест милее для меня.

— В расчетах ошибаетесь, Пушкина перевираете, — съязвил Владимир Максимович в адрес своего помощника, но широкой простодушной улыбкой дал понять, что говорит не в упрек, а ради красного словца.

Неожиданно появился полковник Короткевич. Всегда спокойный, ровный в обращении с людьми, радушный, он выглядел каким-то растерянным и унылым. Отозвав в сторону Догадина, он тихо произнёс, с трудом выговаривая каждое слово:

— Владимир Максимович! Нехорошо приносить дурные вести. Но вашу поездку придется отменить. Получен приказ готовиться к войне.

В воздухе пахло войной. Почти за месяц до этого воскресного дня — 15 июня — наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд отправился на Конопишта к сербской границе. Там развертывались маневры австро-венгерских войск. Карета наследника с пышным эскортом въехала в главный город Боснии — Сараево.

Националистически настроенная сербская молодежь высыпала на улицы. Но не для встречи Франца-Фердинанда с цветами, не для выражения своего восторга, а с чувством возмущения и протеста. Тайное великосербское военно-патриотическое общество «Черная рука» решило уничтожить эрцгерцога. Пусть знает австро-венгерская монархия, что свободолюбивые сербы не будут под ее пятой. Террористический акт поручили выполнить члену этого общества — студенту Гаврило Принципу. Гаврило выскочил из толпы навстречу Францу-Фердинанду и, Приблизившись почти вплотную к нему, выстрелом из пистолета убил эрцгерцога наповал.

Выстрел в Сараево оказался подобным взрыву бомбы в пороховом складе. В Берлине и Вене только и ждали удобного повода, чтобы начать войну. Повод нашелся. Австрийский посол вручил в Белграде сербскому правительству ультиматум. В нем Габсбургская монархия потребовала, чтобы сербы отказались от собственного суверенитета. Но еще до истечения срока ультиматума царское правительство России, решив, что войны не миновать, объявило мобилизацию в четырех военных округах и, на Черноморском и Балтийском флотах. А в субботу 12 июля, на заседании Совета министров под председательством царя Николая II, было введено в действие «Положение о подготовительном к войне периоде». Все ведомства в России обязывались принять меры для обеспечения мобилизации армии. Такой приказ получили военные округа, командующие флотов, коменданты крепостей.

Вот с такой новостью в воскресенье встретил полковник Короткевич капитана Догадина, отменяя его командировку в Одессу.

События разворачивались молниеносно. Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Германия — России, Франции и Англии.

Загремели орудия. Помчались поезда с солдатами к границам. В Брест-Литовской крепости лихорадочно готовили форты к обороне. Семьям офицеров дали меньше суток на сборы и отъезд в глубь страны. В распоряжение прорабов прибыло несколько тысяч мобилизованных рабочих, несколько сот конных подвод.

С таким огромным пополнением можно было приводить в порядок земляные валы высотой в шесть метров, даже перекидывая грунт лопатами вручную. Конную тягу использовали на перевозке материалов и железнодорожных рельсов для перекрытий казематов полудолговременного типа.

Наличие большого числа рабочих при отсутствии чертежей заставило инженеров работать с большим напряжением.

Весь день Карбышев находился на ногах. Он руководил строительством, на ходу давал десятникам наскоро набросанные чертежи, следил за точностью их выполнения. А ночью почти не ложился спать, подготавливал фронт работ на следующий день.

Не позднее пяти утра он был опять на ногах, торопился к форту, расставлял рабочих по местам, ибо помощниками были два строительных десятника, совершенно незнакомые с фортификацией. Так складывались сутки не только у Карбышева, но и у других инженеров. Многие из них уставали до того, что за поздним обедом в столовой, часов в восемь вечера, засыпали прямо за столом.

С Карбышевым такого никогда не бывало. Подтянутый, собранный, тщательно побритый, он казался всегда спокойным. Он быстро привыкал к любому, даже самому жесткому режиму — настоящий солдат.

Оставив городскую квартиру, Карбышев жил у самого форта, чтобы не терять на поездки ни одной минуты. Его очень раздражала и возмущала неразбериха, царившая в управлении строительством крепости, смена начальства в столь неподходящий момент, некомпетентность вновь прибывшего генерала, расформирование крепостного батальона по охране крепости как раз в канун войны.

Карбышев едко высмеивал трусоватых и бездеятельных офицеров из управления. Изредка появляясь на стройке, они не помогали, а мешали расспросами, отвлекали от дела, но зато сами большую часть дня усердно занимались покупками «на всякий случай» личного походного снаряжения, полевых биноклей, седел для верховых лошадей и даже панцирей на грудь, забывая, что война не парад и не поединок между двумя дуэлянтами.

Все чаще мимо Брест-Литовска на запад шли воинские эшелоны. В обратном направлении стали двигаться поезда с ранеными. Противник наносил свой первый удар со стороны австрийской границы. В тиши ночи можно было слышать отдаленный рокот пушек из-под Ивангорода. Там мощные силы немцев пытались форсировать Вислу.

Однако враг был отброшен вовремя подоспевшими полками сибиряков. Многодневные атаки кайзеровских войск мощных полевых укреплений крепости остались безрезультатными — они не смогли преодолеть сопротивления доблестного крепостного гарнизона.

Любопытно заметить, что эту крепость по планам военного министра Сухомлинова полагалось ликвидировать еще до начала войны. Но не успели сделать это лишь потому, что потребовалось бы слишком много средств и большое количество взрывчатки.

Крепость, списанная царским министром «в расход» и случайно уцелевшая, помогла русской армии отбросить противника, показала пример того, как можно умело использовать долговременные фортификационные сооружения и позиции — окопы, ходы сообщения, блиндажи и еще многое, что было заблаговременно сделано вокруг крепости…

Потерпев полную неудачу под Вислой, кайзеровские войска поспешно откатились назад. А русские армии стремительно их преследовали и быстро продвигались на юго-запад. Уже готовилась осада крепости Кракова.

Фронт все более удалялся от Брест-Литовска. Многие тыловые офицеры полагали, что уже «отвоевались»: ведь война не может продолжаться более трех-четырех месяцев, — рассуждали они. Война требует предельного напряжения сил и ресурсов государства, оно не в состоянии выдержать затяжных военных действий. Три месяца к тому времени уже прошло, значит, осталось воевать совсем недолго.

Но эти «горе-теоретики» жестоко просчитались.

Карбышев и его сослуживцы думали и действовали иначе. В октябре они закончили полностью фортификационную подготовку Брест-Литовской крепости к обороне.

Для ее обозрения сверху, по настоянию Дмитрия Михайловича, был специально снаряжен в полет управляемый дирижабль. Он облетел весь пояс фортов. Наблюдатели остались очень довольны. Строители выполнили все, что требовалось по чертежам. Но чертежи были разными, не существовало единого проекта, и разнохарактерность укреплений, даже по внешней форме, была очевидна. И только на VII форте, который строился под руководством Карбышева, возвышались массивные фортификационные сооружения, напоминавшие Ляоянские укрепления, хорошо известные Дмитрию Михайловичу по русско-японской войне.

Сделав свое дело, Карбышев в ноябре 1914 года по личной просьбе был направлен в действующую армию. По времени это совпало с новым натиском войск противника и отступлением наших армий. Об осаде Кракова никто уже не толковал. Встревоженное командование торопилось возвести укрепления в тылу. Военные «знатоки», уверявшие раньше, что можно обойтись без фортификации, окончательно сконфузились.

По примеру Карбышева и другие инженеры Брест-Литовской крепости отправились в действующую армию.

Что же толкнуло самого Дмитрия Михайловича на встречу опасности из тыловой, надежной крепости в пекло кровопролитных боев?

Владимир Максимович Догадин отвечает на этот вопрос так: «Прежде всего надо вспомнить, что по рождению он казак Сибирского войска, а мне особенно понятно влияние казачьего происхождения, потому что я тоже вышел из казаков, но только из Астраханского войска. В казачестве каждый без исключения мальчик предназначается для службы, уже с самой колыбели наряжается в казачью форму и насыщается атмосферой рассказов о воинской славе и героизме.

Затем идет воспитание в течение семи лет подряд в кадетском корпусе, имеющем основной целью выковать человека, наделенного всеми высокими качествами воина.

Наконец, пребывание Карбышева в инженерном училище, его участие в русско-японской войне и после нее годы учения в академии, которая с давних пор является рассадником доблестных командиров, выдающихся военных деятелей и героев…».

В чем-то, конечно, прав Догадин, но не во всем.

Б. Няйко, будучи еще студентом МГУ, обнаружил фотографию Дмитрия Михайловича и обратил внимание на сделанную его рукой дарственную надпись: «На память Сергею. Д. Карбышев. 22.XI.14 г. VII форт».

Кому же была подарена эта карточка? В результате кропотливого поиска студент выяснил: осенью 1914 года с Румынского фронта прибыл по делам в Брест-Литовск руководитель военно-ветеринарной службы Сергей Васильевич Ваганов. Он провел там несколько дней, остановившись у инженера VII форта.

Почему он предпочел быть гостем именно Карбышева, а не начальника крепости генерала Лидерса или начальника штаба генерала Вейля, пока остается тайной. Открылось другое — личность самого Ваганова. Он, оказывается, был членом одного из подпольных революционных кружков на Украине. Был арестован властями как «вольнодумец», долго находился в опале. Очевидно, он нашел в Дмитрии Михайловиче единомышленника.

«Сергей Васильевич Ваганов и Дмитрий Михайлович Карбышев видели несправедливость русского царизма, переживали как личную трагедию расправу над участниками революции 1905 года, прекрасно понимали антинародную сущность мировой войны. Они верили, что час возмездия настанет», — такой вывод сделал Няйко.

…Москва. Земледельческий переулок. Дом № 10. Здесь Няйко встретился с женой покойного приятеля Карбышева С. П. Пешкова — Ниной Иосифовной. Ей минул уже 85-й год, но память бережно сохранила дорогие для нее воспоминания.

— С Дмитрием Михайловичем Карбышевым я познакомилась в 1911 году, когда моего мужа — военного инженера — командировали в Брест-Литовск главным контролером над ходом строительства оборонительных сооружений.

Дмитрий Михайлович, тогда инженер-капитан, по счастливому стечению обстоятельств оказался нашим добрым соседом. Общее дело крепко связало с ним моего мужа. Близость по службе скоро переросла в настоящую дружбу. Несомненно, они были людьми одинаковых взглядов и нравственных устоев.

Мы жили в одном доме. Наши квартиры находились бок о бок. Естественно, часто встречались, вместе проводили вечера.

Дмитрий Михайлович тогда еще не имел семьи и в свободное время забегал к нам, чтобы немного поиграть с моей дочуркой Танюшей… Он очень любил детей, и дети любили его.

Среди своих сослуживцев он выделялся скромностью, кристальной честностью. Муж ставил его в пример другим офицерам крепости, его отчеты о сделанном незачем было контролировать.

Наступил 1914-й год. Год тяжелых раздумий, тревог и острых переживаний. Нахлынула казавшаяся мне неотвратимым стихийным бедствием первая мировая война. Дмитрий Михайлович Карбышев без промедления потребовал от своего начальства направить его на фронт, в действующую армию. А Сергей Павлович был оставлен в Бресте для срочного сбора документации и пересылки ее в Питер. Меня и нашу Танюшку решено было эвакуировать в Москву.

Хорошо запечатлелось утро расставания с Дмитрием Михайловичем. Он зашел к нам одетый по-фронтовому, отдал честь и, стараясь скрыть печаль, подхватил Танюшу и закружился с ней. Раздался в унисон его и ее раскатистый смех. Потом трижды каждого из нас по русскому обычаю обнял, расцеловал и решительно зашагал к двери. Вдруг, не дойдя до нее шаг, повернулся к нам лицом и воскликнул:

— Ах, Сергей, чуть было не забыл… Решил все-таки остаться с тобой навсегда…

Он вынул из кармана фотокарточку и протянул мужу.

Нина Иосифовна показала альбом с семейными фотографиями, уцелевшие документы. По ним стало ясно: Сергей Павлович, как и Дмитрий Михайлович, сразу встал на сторону Советской власти. Вскоре Лешкову поручили ответственную работу в Рабоче-Крестьянской инспекции. Затем послали создавать такой же орган в освобожденной Одессе. Там Лешков заболел брюшняком, и тяжелый недуг оборвал его жизнь в роковом для его семьи девятнадцатом году.

Верные друзья больше не встретились.

Очень символичны находки и верны выводы Б. Няйко. Им открыты и уточнены примечательные подробности, сообщены новые имена людей, с которыми общался Дмитрий Михайлович.

Рассказ Нины Иосифовны Лешковой нашел своего рода подтверждение в письме сослуживца Карбышева — младшего производителя работ в Брест-Литовской крепости Николая Михайловича Ильина.

«Дмитрия Михайловича, — сообщил он, — я лично знал со второй половины 1912 года, как только начал работать и крепости. И могу смело утверждать, мы не расставались ни на один рабочий день до призыва меня в действующую армию. Кажется, мы покидали Брест-Литовск почти одновременно.

Самое сильное впечатление на меня, да и на подавляющее большинство строителей крепости оставили душевная отзывчивость и преданность Карбышева делу. Не менее этого влекло к нему и вызывало наши симпатии его уважительное отношение к рабочему человеку, кем бы он ни был по происхождению и национальности. В царской России процветал произвол, националистический угар охватил офицерство. Многие военные в „чинах“ отличались разнузданным эгоизмом, унижали подчиненных, особенно нацменов, держали их в страхе. С таким царским офицерьем Карбышев враждовал».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.