ДЖГРАГ

ДЖГРАГ

У меня, как ты знаешь, три имени. Настоящее мое имя Чхумлиан. Так назвали меня при крещении в честь одного нашего далекого предка,— начал свой рассказ Миша.— Второе мое имя — Минан, так называют меня дома отец, братья, сестры, самые близкие родственники. И третье мое имя русское — Михаил. Мишей, Михаилом окрестили меня впервые в школе инструкторов альпинизма, не могли выговорить — Чхумлиан. А теперь у меня и в паспорте написано: «Михаил Хергиани».

Мы условились, что Миша расскажет мне, а я запишу всю его жизнь с того времени, как он начал себя помнить и до сегодняшнего дня. Расскажет все по порядку, останавливаясь подробнее на самых ярких событиях. Но это оказалось пустой затеей. Никому не советую прибегать к подобному методу — сажать человека за стол и заставлять рассказывать его о своей жизни. Ровно через час несчастный возненавидит вас лютой ненавистью. К сожалению, понял я эту истину не сразу и до сих пор удивляюсь, как это Миша не послал меня ко всем чертям вместе с моим блокнотом и дотошностью. Позже мы условились, что при случае он будет мне кое-что рассказывать в непринужденной обстановке, когда это будет уместно. Так и было впоследствии. Подробно он рассказал мне только о нескольких своих восхождениях.

Не получалось у меня сначала и со стариками. Когда я садился -с блокнотом перед старым сваном и просил его рассказать «какую-нибудь  легенду», он совсем переставал понимать по-русски и даже, как мне начинало казаться, по-свански. А я никак не мог взять в толк, в чем тут дело, и старался вытягивать из людей какие-нибудь новые сведения о Верхней Сванетии почти насильно, как клещами. Эффекта это не давало. Совсем уж было начав впадать в отчаяние, я вдруг понял всю порочность своего метода. А случилось это так. Ехали мы на машине в общество Кали. Болтали по дороге о том, о сем, а потом как-то примолкли. И тут мне шофер говорит: «Что ж ты замолчал, Саша, расскажи что-нибудь веселенькое». И я ничего уже не мог сказать до конца дороги. Пыжился, вспоминал какую-нибудь смешную историю, но так ничего «веселенького» рассказать и не смог.

Михаил Хергиани родился в той части Местии, которая называется Ланчвали. Родился в 1935 году. Местиа состояла из четырех отдельных селений — Ланчвали, Лагами, Лахтаги и Сети. Многие названия селений Верхней Сванетии произносят по-грузински, с прибавлением буквы «и» к концу слова: Лагам — Лагами, Кал — Кали, Ушгул — Ушгули. Селения Местии, как и все селения Верхней Сванетии, хоть и не похожи ни на какие другие в мире, зато весьма  похожи друг на друга. Те же дома-крепости с узкими бойницами вместо окон, те же башни и похожие друг на друга церкви с такими же бойницами. Названия селений Местии существуют и по сей день, только Джграг уже соединился с домами Ланчвали, а Ланчвали с Лахтаги. «Лишь Лагами, куда семья Хергиани перешла жить, когда Мише было 8 лет, стоит еще в стороне. Но и к нему протянулась уже цепочка современных «не сванских» домов.

Раннее детство прошло в старом сванском доме, в каких теперь уже не живут в Местии. Мы были в этом ланчвальском доме, Миша всегда посещает его, приезжая в Местию, но там мало что осталось от прежних времен, теперь там держат скот. Зато мы видели дом тети Сары и дяди Никалоза Хергиани, сохранившийся почти в полной неприкосновенности. Он вполне мог бы служить музеем старого сванского быта. Поскольку внешне и внутренне строения сванского дома были во всех дворах одинаковыми, я опишу дом Сары Хергиани, воспитавшей Мишу, так как он рано остался без матери.

Этот довольно сложно устроенный дом прежде всего каменный: строился с таким расчетом, чтобы его невозможно было поджечь. Состоит он из трех этажей и башни. Стены дома и башни украшены снаружи рогами туров, их было на стенах великое множество. Пропали рога сравнительно недавно: в Грузии вошли в моду турьи рога, их стали выделывать в большом количестве для вина. И рогов на стенах сванских домов не стало. Зато остались турьи кости. Их никогда не выбрасывали, а складывали в башне. Убить тура из лука и даже из кремневого ружья дело нелегкое, поэтому кости тура — свидетельство ловкости и охотничьего искусства хозяина дома и его предков.

Средний этаж — мачуб — служил зимним помещением. Большая комната, скорее даже зал с одной узкой бойницей вместо окна. Тонкий луч света и в самый солнечный день не освещает помещения, тут всегда полумрак. Вдоль трех стен отгорожены помещения для скота. Смотрятся они как театральные ложи, из которых выглядывают не меломаны, а рогатые морды коров и быков. Каждая такая ложа обрамлена закругленным сверху окном с деревянной резьбой. Амбразуры эти соединены сплошной деревянной и тоже резной стеной. Бывает у этих лож и бельэтаж. Верхние амбразуры поменьше, и из них выглядывают овечьи морды. В сванском доме-крепости скот должен был всегда находиться при людях, чтобы в случае нападения враги не могли увести его со двора. Вдоль четвертой стены идет такая же резная перегородка, там помещены шкафы с полками для посуды и продуктов.

Посередине зала горит костер. Никаких печей у сванов не было. Просто очаг, и над ним повешена во избежание пожара большая каменная, обычно из шифера, плита. Бревна, поддерживающие эту плиту, по концам украшены деревянной скульптурой в виде воловьих голов, реже лошадиных или турьих. Дым от огня выходит через окно-щель в верхнее помещение, а там через крышу. Возле очага установлена на треноге или иной подставке другая шиферная плита, поменьше. На ней пекли лепешки.

Медные котлы для приготовления пищи вешались над огнем на очажной цепи. Кованая и всегда очень древняя цепь — предмет священный, символ очага, символ семьи, дома, рода. На ней клялись, на ней проклинали. Унести ее из чужого дома считалось страшным оскорблением, смываемым только кровью. Такую цепь из своего старого дома Миша перенес к себе. Хергиани строили новый дом, и Миша хотел оборудовать его так, чтобы современность интерьера сочеталась со сванской стариной. Перенес он оттуда и старинный светильник. Светильники хороши в доме тети Сары, один стоящий на полу, другой подвесной. Оба кованые, круглые, с четырьмя бычьими мордами. Служили они подставками для лучины, так же как и русский светец.

У очага стоит украшенное деревянной резьбой кресло — место старшего, главы семьи. Удобное с подлокотниками сиденье это напоминает трон, эмблему власти. Против него место для детей, а по бокам располагаются деревянные диваны, тоже в резьбе, по одну сторону — для мужчин, по другую — для женщин. Поодаль от очага такие же диваны заменяют кровати; но бывали в иных домах, как утверждает Миша, широкие и удобные кровати, резные, красивые. Я их не видел. В иных домах на ночь располагались над помещением для скота. В углах могут стоять большие лари для зерна, муки, сундуки для одежды и огромные медные котлы для варки араки. Ну, иногда встречались еще низенькие столики и треногие табуретки, они чаще стояли наверху — в дарбазг.

Летнее помещение — дарбаз — располагалось над мачубом. Зимой тут сеновал. Дарбаз соединяется с мачубом небольшим закрывающимся отверстием, в него прямо на пол мачуба сбрасывают сено скотине. С пола сено подбирают и отправляют в резные окна. На лето из мачуба часть мебели переносили в дарбаз и кили там. Мачуб летом пустовал.

В нижнем этаже сванского дома имеется нежилое помещение, использовавшееся как подвал или подземелье. Оно без окон, стены сложены из огромных, иной раз до двух метров в длину, камней, и выглядит мрачно. Здесь, так же как и в башнях, отсиживались при осаде, держали в этом каменном мешке пленных или украденных. По словам дяди Никалоза, воровать людей из соседних селений или обществ было делом довольно обычным для сванов. Существовала даже определенная такса для выкупа украденных людей, она обычно исчислялась не быками, не землей, а оружием. Например, молодая и красивая девушка была «эквивалентна» позолоченному ружью.

В углу подземелья Хергиани стоит огромный, ведер на тридцать, резервуар для воды. Недавно он раскололся, и теперь можно видеть, что он внутри сделан из обожженной глины, а снаружи выложен мелким камнем, скрепленным известью.

Сводчатый потолок подземелья весь белый от толстого слоя плесени. Она свисает хлопьями в несколько сантиметров длины. Дядя Никалоз утверждал, что из этой плесени сваны изготавливали порох, что порох получался в виде черного порошка, наподобие муки. Мне как-то не очень верилось в это тогда, и я взял щепоть плесени, завернул в бумажку. В Москве отдал ребятам из МГУ это вещество для химического анализа. И оказалось, что действительно в состав белого налета, покрывающего потолки в сванских подземельях, входят сера и селитра.

В обстановке такого дома Миша и рос до тех пор, пока не пошел в школу. Семья была большой и веселой. Только у одной тети Сары, которой сейчас семьдесят четыре года, было двенадцать детей, да у другого дяди было восемь ребятишек, с ними и рос. Характер в эти годы был, видимо, у моего названого брата скверный, ибо отец называл его не иначе как «все наоборот». Обыкновенный детский негативизм, наверное. Был он обидчив, драчлив и часто после очередной драки или обиды не приходил домой, а прятался где-нибудь в башне, в подземелье и ночевал там в темных углах. Слушался он в своем раннем детстве только одного человека — деда Антона. Я видел фотографию этого деда. На ней изображен человек высокого роста, с пышными усами, в черкеске и с длинной палкой в руках. Стоит он на леднике на фоне гор. Деду приходилось бывать проводником, водить иностранцев.

Мы ходили по Лагами, по узким проулочкам мимо закопченных дымом многих веков узких окон-бойниц, мимо старых развалин; по кладбищу, расположенному тут же, среди домов; мимо башен; мимо таинственных, выложенных у подножья башен каменных пещер — гуэм. Достаточно только посмотреть на все это, чтобы понять: детство, проведенное здесь, не забыть. Как все это должно быть дорого человеку, выросшему в таком окружении! Какую сильную привязанность к своей земле оставляет в человеке такая своеобразная, неповторимая обстановка! Разве можно сравнить это с детством, проведенным среди одинаковых домов-коробок? Как обедняет себя человек стандартом, стереотипностью, штампом...

Возможно, я особенно остро чувствую это потому, что и мое детство прошло в старинном доме, в бывшем селе Измайлове, тогда это была окраина Москвы. Гулкое эхо шагов в заброшенной церкви; полуосыпавшиеся и неразборчивые лики фресок, страшные, страшнее Вия; обвалившиеся подземные ходы, таинственные и манящие; узкие проходы с ржавыми скобами в стенах; высокие ступени каменных лестниц с выемками в середине от ног многих поколений людей — все это и означает для меня дом, детство.

— Вот это церковь Мацхвар,— говорит Миша,— церковь нашего селения. Здесь находится большой склеп, в нем лагамцев хоронили десять веков,— указывает он на зеленую лужайку с едва заметными холмиками и несколькими надгробными плитами.

Церковь, как и все церкви в Сванетии, небольшая, простой, почти кубической формы, с узкой щелью — бойницей. Архитекторы называют такую форму церквей однонефными базиликами. Она обнесена невысокой полуразвалившейся оградой из камня.

— Если хочешь, мы можем потом попасть внутрь. Только это не сразу, надо поговорить.

— Обязательно! — обрадованно говорю я.— Мне до сих пор не удавалось еще проникнуть ни в одну сванскую церковь.

Миша заводит меня в продолговатую пристройку перед входом в церковь. В закопченных стенах глубокие ниши, под ними старые, полусгнившие скамейки. Посреди пола видны остатки костра.

— Здесь мы мальчишками собирались на лампроб. Жгли березовые дрова, рассказывали страшные историй. Я очень любил рассказывать про Дэва.

— Что такое лампроб?

И Миша объяснил.

Каждое из селений Местии имеет свои церкви и свои праздники. В Лагами церковь Мацхвар (Спаса), в Ланчвали — Тарингзел (святых апостолов), в Сети церковь святого Георгия (Джграг) и в Лахтаги — Натумцвель (Иоанна Предтечи) и Ламария (Богоматери). Кроме этого, есть над селением еще общая церковь, Фусд называется.

Праздник селения Лагами бывает в феврале и длится целую неделю. Начинался он с того, что лагамцы возле Мацхвара строили на большом камне высокую снежную башню. В середине этой башни устанавливают бревно с крестом наверху. Мужчины, желающие иметь сына, приходили сюда рано утром и закладывали фундамент башни. Считалось, что это помогает. Отсюда, кстати, и пошел обычай; желающих иметь сыновей много, каждый из них положит несколько комков снега — вот тебе и башня.

Позже возле башни собирается вся Местиа, Пока снежная башня еще не совсем готова, кто-нибудь пробует подняться по столбу до самого креста. А столб выбирали нарочно гладкий и скользкий, не очень-то и заберешься. Когда башню заканчивали, начиналась игра. Пришедшие гости стараются повалить башню, лагамцы ее защищают. Гости копают, отбрасывают руками снег, а хозяева оттаскивают их за ноги, кидают в них снежками. Конечно, смех, возня, веселье...

Наконец башню заваливают. Начинается борьба за столб, напоминающая перетягивание каната. Гости тянут бревно вниз по склону, им легче, а лагамцы вверх. Обычно побеждали гости. Эта игра с башней называется «джгвиб», что означает по-свански — «бей!».

Потом за оградой растаптывают площадку на снегу, и происходит либургиел — сванская борьба. Борются, держа противника за ремень. Против победителя выходит новый борец. Победителем — маркланом считается тот, кто сбил противника с ног или поставил его хотя бы на колено, не обязательно класть на лопатки. Происходили и другие спортивные состязания, например, поднятие тяжестей. До сих пор лежит на площадке около церкви Мацхвар большой камень с двумя «ручками». Еще мальчишкой Миша пробовал поднять его, но оторвать от земли не мог. Потом это удалось. Вскоре он начал бросать его уже через голову, а теперь говорит: «Как приезжаю домой, сразу подхожу к этому камню. И с каждым разом все больше удивляюсь — он становится все легче и легче».

Бывало, устраивали на границе владений Лагами общую борьбу, стенка выходила на стенку. Боролись по правилам, применять кулаки или брать ниже пояса запрещалось. На праздник приходили всегда без оружия, и не было случая, чтобы при этом возникали драки или ссоры. Эта борьба заканчивалась исполнением общего кругового танца «Лачшхаш». Конец игр объявляли старики, и тогда все гости и хозяева исполняли песню-хоровод «Квириа», в которой просили у своего защитника Мацхвара помощи в семейных делах, здоровья и хорошего урожая. Тогда уже приглашали гостей, расходились по домам и неделю пировали.

А дети собирались в эти дни в церковной пристройке на «лампроб». Каждый обязательно приносил с собой березовые дрова, посередине помещения разжигался костер, и начиналось соревнование на самый лучший рассказ. В сказках и легендах действовали герои, боги, черти и всякая нечистая сила, кони, пастухи, охотники. Самым частым персонажем был лесной человек — Дэв. Он был очень сильным, иногда о двух или трех головах, всегда причинял людям зло, и справиться с ним не было никакой возможности. Этот самый Дэв любил доставлять неприятности не только людям, но и сванским богам, богине охоты Дали, повелителю гор Али, владыке лесов Ансаду, богу неба Гербету и богу араки Салому. Боги кое-как с ним еще справлялись.

Страшные рассказы, сказки и легенды длились до поздней ночи, в эти дни детей не ругали за то, что они приходили домой так поздно.

В церковь Мацхвар я попал. И не только в нее, мне удалось побывать во всех церквах Местии. Это произошло, конечно, благодаря авторитету Миши. До сих пор мне не удавалось проникнуть ни в одну из них. В общем-то мне никогда раньше в этом не отказывали, но начинали искать ключи и никогда почему-то не могли их найти. Сваны, как никто, бережно относятся к своим церквам и их содержимому. Не из одних лишь религиозных соображений, а потому, что свято берегут все связанное с их стариной. Об этом много еще будет сказано.

Ключи от Мацхвара оказались у матери талантливого сванского художника Левана Хаджелани. Она учительница, и ее не заподозришь в религиозности, общество доверило ей ключи потому, что она лучше других понимает цену сокровищам, хранящимся в Мацхваре. Туристам в сванские церкви путь закрыт, им трудно туда проникнуть.

Церкви Сванетии по своей архитектуре резко отличаются от всех остальных строений. В них нет ничего самобытного, сванского: форма их общегрузинская. Но зато в гражданском зодчестве вы не увидите ни элементов, ни приемов церковной архитектуры. Обычно церкви здесь одноэтажные, состоят из одного помещения, с восточной стороны полуциркульная абсида, которая снаружи не всегда заметна. Эти однонефные церкви скорее напоминают часовни. Иногда к ним пристроены с одной или с двух сторон притворы, почти всегда более позднего происхождения.

Башни и дома-крепости сванов никогда не строились из туфа, а церкви обязательно сложены из этого местного материала. Из туфа же вырубались и капители, венчающие пилястры, и орнаменты, украшающие стены и проемы в них. Внутреннее перекрытие — сводчатое, наиболее часто встречается цилиндрический свод. Они очень малы, эти церкви, вместе с алтарем площадь их не превышает 20-25 квадратных метров.

Возле церквей можно видеть родовые кладбища, столы и скамьи из шиферных плит, на которых располагаются сваны во время праздников. Почти у каждой такой церкви растет старое священное дерево. Возле Мацхвара остался от него лишь огромный пень с корнями, который не выкорчевывают, хоть он и мешает проходу.

Церкви настолько малы, что молящимся в них просто не разместиться. Да они для этого и не предназначены, в них только заходят поставить свечи и принести дары, а все праздники и похоронные обряды происходят вне церкви, под открытым небом. Крохотные полукружные алтари в виде ниши и с окном-бойницей не отделяются сплошным иконостасом, как в русских православных церквах, а отгорожены каменной аркой с двумя колоннами. Царских врат и боковых дверей в них нет, но по бокам алтаря всегда имеются ниши, в которых сложены старые книги и различные реликвии. Тут могут храниться как чисто церковная утварь, так и различные ценные вещи — старинное оружие, одежда, посуда. Многие из этих предметов представляют собой огромную научную и художественную ценность, но часто среди них попадаются новые и дешевые безделушки в виде медных подстаканников или ширпотребовских рогов для вина из магазина сувениров. Однако что сюда попало, здесь и будет лежать. Вынести что-либо из церкви никто не имеет права.

В Мацхваре я нашел, например, среди предметов глубокой старины бильярдный шар и примусную головку. Когда я обратил на это внимание своих провожатых, мне строго было заявлено, что это не простой бильярдный шар и не простая примусная головка. Раз они сюда попали, значит, так надо. Пришлось прикусить язык.

Хранится тут и старинное облачение священника, несколько досок с исчезнувшей живописью, две печатные книги, несколько старинных посохов, оловянная чаша русского производства, два русских же колокола и 12 замечательных драгоценных серебряных окладов и икон, очень старых и выполненных с большим мастерством.

Позже я узнал, что видел далеко не все, что самые ценные (ценные в номинальном смысле — золотые) вещи спрятаны в одном из тайников, о местонахождении которого знают лишь два старика.

Одну из самых больших ценностей сванских церквей составляют, безусловно, серебряные иконы, чеканные, давленые и кованые, многие из которых относятся к X-XII векам.

Среди старых чеканных икон церкви Лагами самой драгоценной представляется знаменитая икона Симеона Столпника. Икона начала XI века, изготовленная золотых дел мастером Филиппом по заказу Антония, епископа Цагерского. Размером она 35 на 23 сантиметра, чеканка по серебру, без позолоты. Нижняя часть ее шире верхней. Икона изображает Симеона Столпника на своем столпе. Ладони раскрыты на зрителя, одет Симеон в монашескую кукуль и плащ.

В медальонах изображены вверху — деисус; внизу — евангелисты Матвей, Иоанн, Лука; по сторонам архангелы и святые Петр и Павел. Очень интересна надпись: «Я, убогий Антоний, Цагерский епископ, в бытность мою в Ишхане обработал под виноградник вымороченный участок Мхатвареули и пожертвовал его святому Симеону и икону эту сделал, поставил ему в его церкви во спасение души моей. Кто изменит эти малые заслуги, да будет святой Симеон карателем его перед Христом в день судный. Аминь».

Кроме этой иконы, запомнились еще две другие с изображением любимого святого Сванетии — Георгия. На обеих конный Джграг поражает змия. Одна из икон чуть постарее и сохранилась плохо. Большая часть чеканной рамы и весь правый угол осыпались. Вторая (безусловно, памятник XI-XII веков) сохранилась лучше, у нее нет только правого нижнего угла рамы.

На нескольких других иконах ничего уже невозможно разобрать — на досках висят клочьями остатки потемневшего от грязи и рассыпавшегося от времени серебра. Лучше других сохранилась небольшая (17 на 15 сантиметров) икона с изображением деисуса. Монофигурная композиция. Она изображает три стоящие рядом фигуры в длинных одеяниях. В центре Христос благословляет правой рукой, а в левой держит евангелие. Слева от него с воздетыми руками Богоматерь, а справа — Иоанн Креститель. Икона серебряная, со слабой позолотой. Древней станковой живописи, то есть живописных икон тех времен, в Верхней Сванетии почти не осталось из-за плохого хранения. Окна и щели церквей никогда здесь не закрываются, стены в трещинах, кровли текут, двери прикрываются неплотно и держатся на заржавленных старых петлях. Внутрь церквей попадает вода, снег. Прибирать внутри не принято. Никто и никогда не обметает, не вытирает пыль с икон, не чистит утвари. Поэтому изображения на живописных иконах почти не сохранились, если они не совсем молодые. Но настенная роспись, представляющая весьма ценные памятники грузинской и сванской культуры, кое-где сохранилась очень неплохо, в том числе и здесь, в церкви Лагами Мацхвар.

Верхняя Сванетия занимает одно из первых в Грузии мест по количеству и разнообразию сохранившихся здесь стенных росписей X-XII веков. Эти росписи представляют исключительный интерес как для искусствоведа, так и для историка, свидетельствуют о высоком уровне развития искусства в Сванетии в средние века, помогают раскрыть историческую роль этой маленькой и своеобразной страны в истории Грузии и ее культуры. Своеобразие стенных росписей Верхней Сванетии состоит в том, что здесь можно встретить работы самых различных мастеров (с точки зрения искусства живописи) — от лубочных фресок церкви Барбар в селении Хе до артистически выполненных произведений монументальной живописи в церкви святого Георгия (Джграг) в Накипари, в церкви Спаса (Мацхвар) в селении Цвирми, в церкви Мацхвар в селении Мацхвариши и т.д.

В Верхней Сванетии сохранилось много фресок на наружных стенах церкви (это характерно для Сванетии). На наружных стенах храмов в селениях Сюпи и Твиби остались изображения конных воинов, на стене церкви в селении Ипхи изображены пешие святые воины. На наружных стенах храмов в селениях Чажаши и Ипари сохранились сцены охоты святого Евстафия; в Накипари — сцена «сошествия во ад».

Наряду с культовыми изображениями до нас дошли отдельные росписи X-XII веков с сюжетами светского характера, например, ктиторские портреты в церкви селения Мадхвариши. Фрески Верхней Сванетии, помимо того, часто содержат точные сведения о дате этих росписей, имена художников, заказчиков и даже объясняют иногда некоторые социальные и бытовые положения того времени.

В Тарингзел, в церковь селения Ланчвали, меня свел отец моего друга Шалико — Мобиль Маргиани. Эти двери тоже открылись передо мною не сразу. Мы знакомы с Мобилем не один год и всегда были в самых лучших отношениях, но ключа от церкви Тарингзел он не мог найти несколько лет. Наконец Мобиль, кряхтя, полез в щель между камнями своего дома и вынул оттуда завернутый в тряпочку ключ. При этом он извинялся и оправдывался.

— Теперь мы тебя хорошо знаем,— говорил Мобиль,— видят люди, ты хочешь добра, и не обидятся, если я тебя пущу в церковь. А раньше как я мог тебя пустить?! — Мобиль плохо говорит по-русски, но я его понимал, слова его не показались мне обидными, наоборот, такая преданность долгу только усилила мое и без того большое уважение к старику. После этого я переступил порог церкви Тарингзел с еще большим благоговением.

Мы пришли с ним одни, но поодаль сразу же появилось несколько стариков и старух. Молча и неподвижно наблюдали они за всеми нашими действиями.

По словам Мобиля, Тарингзел вторая после Фусда по древности церковь Местии. И, как я сам увидел, содержимое ее оказалось побогаче всех остальных местийских церквей. Тут уже было около 30 чеканных по тонкому серебряному листу икон X-XII столетий. Многие из них буквально рассыпаются в прах, нельзя тронуть. Кроме них, тут хранятся четыре обитых серебряными пластинками с чеканкой креста, на один из которых надет старинный шлем сванского воина. В двух котлах сложены различные мелкие предметы, не имеющие отношения к религии. Среди них я заметил совершенно заржавленные сабельные клинки. Ну, конечно, колокол и несколько совсем молодых икон в дешевых безвкусных киотах, икон даже не живописных, а литографских.

Прежде всего я принялся рассматривать кресты. Они собраны сюда из других старинных и опустевших церквей Сванетии. Я уже знал тогда, что эти вот обитые серебряными пластинками с чеканкой кресты не что иное, как уникальные памятники чеканного искусства Верхней Сванетии. Уникальны они потому, что не встречаются больше нигде среди средневековых памятников искусства народов европейского круга. Кресты эти делались большими, в рост человека и выше, устанавливались в середине сванских церквей. Не в алтаре, а перед алтарной преградой. Этот сванский обычай уходил в глубь веков, к IV столетию, и был запрещен специальным постановлением только в XVI веке.

Делались кресты из дубовых балок и сплошь обивались чеканными серебряными пластинками. По лицевой стороне чеканка золотилась. На примере известного Местийского креста, относящегося к первой половине XI века, который хранится в краеведческом музее Местии, мы знаем, что сцены на чеканных крестах располагались, подчиняясь сюжетной логике: по вертикали давались сцены мученичества, а по горизонтали — «чудеса». И вот передо мной сразу четыре таких креста, каждый из которых является памятником исключительного художественного и исторического значения.

Почти все сохранившиеся в Верхней Сванетии предалтарные кресты относятся к X-XII векам. Обычай устанавливать их перед алтарем был в Сванетии настолько живуч, что и сейчас, в XX веке, многие из них стоят еще на своих местах. Иногда серебро чеканных пластин рассыпается уже в прах, кое-где их заменили другими, заметно отличающимися от первоначальных по времени, исполнению и даже по размерам, а крест все равно стоит на своем месте, как и тысячу лет назад. Т.Н. Чубинашвили подсчитал, что в Сванетии и в музеях Тбилиси, Кутаиси и Зугдиди сохранилось до нашего времени около 50 таких сванских крестов. Те, что стояли в церкви рода Маргиани-Тарингзел, были в отличном для своего возраста состоянии. Пластин с более поздней чеканкой я на них не заметил.

Колокол, естественно, был русский, не более чем столетней давности. Со старославянской надписью и с указанием фамилии владельца завода. В давние времена в Верхней Сванетии не пользовались колоколами. Колокольный звон, колокольня для Сванетии — нововведение XVI века. Раньше, да и долгое время спустя, сваны пользовались для подачи сигналов прямыми медными трубами, называемыми «санкур». Такие же трубы были у египтян, ассирийцев, ливийцев и персов. Звуки санкура далеко разносились по горам и были слышны не хуже колокольного звона. Они предупреждали сванов о приближении врага, звали на праздники, извещали о происшедшем несчастье.

Попадали в Сванетию колокола и грузинского происхождения, но изготовленные тоже не раньше XVI века. Один из таких колоколов описан Бартоломеем. У полковника была оригинальная страсть — он собирал надписи.

Списывал их со стен церквей, с икон, с крестов, с оружия и переводил, объяснял, истолковывал. В общем-то полезное дело. В своей книге он приводит такую надпись, найденную на большом колоколе церкви святого Иоанна: «Мы, Царь Царей, Александр, сын Леона, прислали из Кахетии колокол сей в потребу служения Св. Храма твоего Пророче Иона Латальский. Ныне предстательством твоим защити меня от треволнений в сей и другой жизни, так же невредимо, как сохранил тебя Бог от моря и кита морского. В год хроникона 286 (1598 от Р. X.)».

Хотелось сфотографировать древние чеканные иконы, но в сванских церквах всегда царит полумрак. Я спросил у Мобиля, нельзя ли кое-какие иконы вынести и сфотографировать. Мобиль долго и печально смотрел на меня и сказал: «Не могу. Этого, Саша, не могу». Чтобы окончательно не огорчать старика, пришлось здесь же, в церкви, выпить стакан крепкой араки, хотя мы с Мишей в то время уже категорически отказались от выпивок, по какому бы поводу они ни намечались.

Ну что ж... Мобиль прав. Если бы каждый желающий стал бы трогать руками эти реликвии, да еще выносить их на улицу, от них давно бы уже ничего не осталось. И все-таки кое-что сфотографировать удалось. В том числе одну из самых ценных икон коллекции рода Маргиани — «Спас на троне». Икона XI века и выполнена с большим мастерством. Размером она приблизительно 50 на 40 сантиметров. По имеющейся на ней надписи известно, что изготовлен этот Спас Георгием, сыном Гвазавы, по заказу Иоанна Доробеласдзе. На ней изображен Христос, благословляющий правой рукой в так называемом двуперстном сложении, где остальные три пальца соединены вместе. Такое положение благословляющей руки типично византийское, пришедшее туда из Греции. Оно обычно для икон V-VI веков в этих странах. Однако «Спас на троне» создан здесь, в Сванетии. Надо сказать, что сюжет этот весьма характерен для Верхней Сванетии, хотя в Грузии того времени встречается всего один раз — заказ дочери царя Дмитрия царицы Русуданы.

Поясная фигура Христа очень пластична, все детали великолепно проработаны. Широкими ровными прядями лежат волосы, на плечах они завиваются. Борода тоже с тугими локонами. Широкий, но не длинный нос, большой плоский лоб. В других церквах Верхней Сванетии мы встретим еще немало чеканных «Спасов на троне», но многие из них будут сделаны оттиском по готовой форме, выполнены ремесленно, что заметно отличает их от этой прямо-таки артистической работы. Такие ремесленные изображения принадлежат более позднему времени. Высокое искусство чеканки встречается в Грузии только в произведениях X-XII веков.

Памятники чеканного искусства известны в Грузии с VIII века. Подражательное, воспроизводящее иностранные образцы скульптурное искусство Грузин V-VII веков сменилось в этом столетии самобытным искусством чеканки. Появились золотых дел мастера, отказавшиеся от насильственно привитого копирования сюжетов и техники византийских и греческих художников. В искусство грузинской чеканки пришло течение условного, «иероглифического» изображения. Работы VIII-Х века носят характерные черты детских рисунков, в них нет правильных пропорций, рисунок наивен, но зато это начало своего, самостоятельного искусства, которое в последующие два столетия поднимется до недосягаемых по тому времени вершин.

В произведениях чеканки X-XI веков появляются правильность пропорций тела, уравновешенное и спокойное выражение лиц, монументальность, декоративность, экспрессия. И конечно, большое техническое мастерство. То есть все то, что можно видеть на маргианской иконе «Спас на троне» или на примере не менее замечательного произведения XI века — иконы Симеона Столпника из церкви Лагами. К середине XI века грузинские и сванские мастера достигают в своих изображениях большой пластичности, великолепно передают эластичность форм и движений. Не только техническим мастерством, а в первую очередь скульптурным решением работ определяются достижения чеканного искусства этого времени, его удивительная художественная законченность. Вместе с тем художественная ценность произведений чеканки времени ее расцвета в Грузии (X-XII века) определяется также ее замечательной декоративностью, выраженной в орнаменте, украшающем рамы икон. На многих иконах того времени мы встречаем растительный и геометрический орнамент не только на рамах, но и на наружном контуре бортов, где сделан для этого второй наружный скос. Но самое главное, наверное,— это эмоциональная и этическая глубина библейских сюжетов чеканных произведений «золотого столетия». Они отражают людские страдания, горе и радость, любовь и ненависть, дают нам возможность проникнуть в душу и мысли людей, живших почти за тысячу лет до нас.

Стремительный расцвет чеканного искусства Грузии, который мы можем теперь так хорошо изучать по памятникам Верхней Сванетии, длился всего 100 лет. Свидетелями его были лишь несколько поколений людей, живших в X-XII веках. После этого наступил резкий упадок в развитии грузинской чеканки. Причинами тому послужили главным образом запреты церкви. Православие не поощряло скульптурные изображения Христа, святых и библейских сцен, ссылаясь на живописца-евангелиста Луку и на легенду о Спасе Нерукотворном. Вы помните, наверное, что по этой легенде шедшему на Голгофу Христу женщина подала платок, чтобы он мог утереться. Христос приложил его к своему лицу, и на платке осталось его изображение. Средневековые церковники поощряли только живописные изображения святых и отвергали чеканные иконы.

XII столетие — время расцвета политической мощи Грузии в средние века. В чеканном искусстве до середины этого века решающее значение приобретают скульптурность рельефа, декоративность, орнаментация, продуманность композиций. Но в середине XII века наступает резкий перелом. Лица на чеканных иконах пишутся красками, утрачивается скульптурность, понижается рельеф чеканки. Начинают применяться украшения в виде чернения, эмали, жемчуга к драгоценных камней. Чеканные иконы стали штамповать по скульптурным матрицам. На иконах выполняются чеканкой только одежда и фон, все остальное — живописью.

В XIII веке Грузия переживает монгольское нашествие. В связи с наступившими экономическими трудностями не хватает золота и серебра. Оставшиеся золотых дел мастера продолжают повторять прежние образцы. Богатые люди, желающие угодить богу, не заказывают новых икон, а украшают старые драгоценными камнями. Надо сказать, серебро в это время было довольно дорогим. Дело в том, что соотношение ценности серебра и золота на протяжении истории Грузии постоянно менялось. Если в начале XX века это соотношение было 1:35, то в XII веке в Грузии оно было 1:13, в XIII — 1:10, а в XIV — даже 1:6.

XV век для Грузии — это опустошительное нашествие Тамерлана, и все же в это столетие намечается некоторое возрождение чеканного искусства. Наряду с ремесленными работами появляются вновь высокохудожественные произведения. В XV веке и в последующих веках иконы опять начинают делать целиком из металла, без живописного исполнения ликов, рук и ног. Иконы штампуют не только с новых, но и с древних матриц. Однако пластики в них мало; рисунок с низким рельефом.

К XVI веку улучшается не только техническое мастерство, но и композиции становятся более продуманными, вырабатываются новые приемы трактовки сюжетов, появляются и неизвестные ранее артистические приемы чеканки. Довольно широко применяются жемчуг, драгоценные камни, главным образом найденная в это время в Грузии бирюза. Орнамент выполняется не только рельефом, но и гравировкой. Однако определенный подъем искусства чеканки в малой степени коснулся Верхней Сванетии. Если в X-XII веках высокий уровень чеканного искусства был общим для всей Грузии, то возрождение его в XV-XVI веках концентрировалось в основном в Кахетии.

В XVII и XVIII столетиях чеканное искусство Грузии теряет свое лицо и подчиняется иноземному влиянию. Чеканка XVIII века повторяет образцы европейского искусства. В XIX же столетии грузинская чеканка использует русские фабричные образцы.

Таким образом, наибольший интерес для нас представляет самобытное, высокое по своему художественному уровню искусство чеканки X-XII веков. Верхняя же Сванетия представляется нам своеобразной кладовой этих бесценных памятников культуры и искусства Грузии. И те иконы, которые я насчитал в церкви Тарингзел, принадлежащей роду Маргиани, есть лишь часть бесценных сокровищ, хранящихся в маленькой горной Верхней Сванетии. Их надо оберегать от различного рода невежд самым тщательным образом.

Церкви Местии, так же как верховьев Ингури и других районов Верхней Сванетии, представляют собой филиалы краеведческого музея Сванетии, причем подчас филиалы, хранящие в себе богатства ни чуть не меньшие, чем сам музей. Как памятники культуры и искусства средних веков церкви Верхней Сванетии заслуживают гораздо большего внимания и заботы, чем мы к ним проявляем.

Праздник Тарингзел и праздник селения Ланчвали называется «Ликреши» и происходит зимой. Каждая семья режет барана, роды Маргиани и Гоштелиани по традиции жертвуют для этого праздника быка. Дело бывает поставлено на широкую ногу. В первый день праздника ланчвальцы пируют сами, а в остальные дни приглашают в гости родственников.

Натумцвель в Лахтаги — церковь, принадлежащая роду Хергиани. Здесь и родовое кладбище Хергиани. Хергиани древний род. Он дал несколько ветвей. Сейчас в Сванетии существует 67 семей Хергиани. От Миндо пошел род Миндохша — это род Миши; от Шайту пошел род Шайтуша, к нему принадлежит Бекну Хергиани и покойный Габриэль, а также Кадерби и его погибший сын Миша, тоже известный альпинист, мастер спорта. Байша живут в Ланчвали, там где родился мой названый брат; Бекейша — в Лахтаги;

Таташа — тоже в Лахтаги, у самого Натумцвеля, к нему как раз и относятся дядя Никалоз и тетя Сара, охраняющие церковь и кладбище. Их сыновья давно уже отстроили себе новые дома и всеми силами хотят перетащить стариков к себе, но те не желают оставлять родовое гнездо. Очень жалко будет и обидно, если когда-нибудь этот дом опустеет, будет заброшен и его разберут для строительства еще одной стандартной коробки, которые вырастают сейчас в Сванетии как грибы. Этот дом, если он и не станет музеем сванской старины, должен сохраняться как памятник старинного сванского быта.

Уже после того, как работа над рукописью этой книги была закончена, мне попался в руки солидный труд Г. И. Лежавы и М. И. Джандиери «Архитектура Сванетии» (Москва, 1938 год). Прочтя его, я очень обрадовался, ибо авторы для анализа сванского зодчества выбрали в нем три объекта: дом Сары и Никалоза Хергиани в Лахтаги; дом Хергиани в Ланчвали, где родился Миша, и архитектурный ансамбль общества Ушгули.

Стоящая рядом с домом Сары и Никалоза церковь Натумцвель пуста. В ней нет уже ничего, кроме многовековой копоти от свечей и паутины. Последняя ее реликвия — большая серебряная рыба — исчезла лет двадцать назад. Кто-то из стариков так запрятал ее, что после его смерти найти уже не удалось.

Натумцвель имеет два праздника. Весной на праздник «Лескери» собирается весь род Хергиани. Режут баранов, на каждый двор «хергианцев» пекут по три огромных лепешки — хачапури. Пьют араку и просят своего бога-покровителя Натумцвеля о даровании роду всяческого благополучия. На втором, осеннем празднике режут быка и, если нет траура, поют песни, танцуют, устраивают хороводы. Особенно популярен здесь круговой танец «Лачшхаш».

Есть еще день поминовения усопших. 4 февраля на родовое кладбище приносят березовые дрова, зажигают костер и поминают мертвых.

Впервые я пришел на это кладбище, когда был на поминках Хергиани-младшего, Михаила Кадербиевича, двоюродного брата Чхумлиана, который погиб после трагического восхождения на высшую точку Тянь-Шаня — пик Победы. Об этом речь впереди. В доме Кадерби в тот день в огромных котлах варилось целиком 20 коров и баранов. Голые по пояс и небритые люди вытаскивали туши из котлов, вонзив в них вилы, и вываливали на большие столы. Тела людей блестели от пота в свете пламени, огромные тени метались по закопченным стенам. Вся Сванетия собралась тогда почтить память своего любимца. Не было только Чхумлиана, в это время он на склонах пика Победы, на высоте семи тысяч метров пытался найти, чтоб доставить в Сванетию, другого свана — Илико Габлиани.

В последний мой приезд мы пришли с Чхумлианом на могилу Миши. С нами был Нурис. Чхумлиан сел на опалубку, приготовленную для надгробья.

— Вот здесь похоронен Габриэль Хергиани,— говорил он,— вот здесь лежит моя мать.

Я все это знал и молча кивал головой. Кругом цвели яблоки и пели птицы.

— Дурак, какой он был дурак,— сказал Чхумлиан и вдруг всхлипнул,— я всегда ему говорил, совсем ты у меня дурачок маленький... Я так сказал: «Больше за Мишу я никогда не буду плакать». Но почему-то вот слезы сами...

...Тетя Сара утверждала, что Натумцвель родился раньше Христа. Натумцвель даже его крестил. (Натумцвель — сванское имя Иоанна Предтечи.) В ее рассказах я узнавал библейские легенды, только в несколько измененном виде. Христос в этих легендах мог пить араку, схватить дьявола Самаала за горло, участвовать в кровомщении. Богоматерь, пресвятая богородица Мария называлась «Марьям», ее почтенный супруг именовался «Есипом». А в остальном все происходило как полагается. Был царь Ирод, уничтоживший всех младенцев в Вифлееме, чтоб не родился человек сильнее его, были ясли, река Иордан и т.д.

Библейские легенды у тети Сары переплетались с чисто сванскими. Эти отличались многими подробностями, часто уводившими в сторону от основного сюжетного стержня. Приведу одну из них в сокращенном виде. Это легенда о солнце и луне.

До появления солнца землю освещало что-то другое. Но бог потребовал это земное светило к себе. У бога был большой праздник, ему нужно было освещение. Земля осталась во тьме. Люди кричали и плакали, они готовились уже к смерти, но тут на небе показалось другое светило, которое называется «миж» — солнце. Вот как это случилось.

Солнце и луна единокровные братья. Отец у них один, а матери разные. Луна моложе солнца. Раз бог им объявил: кто встанет раньше, тот будет светить днем. Каждый хотел быть дневным светилом. Поэтому младший, чтоб не проспать, подостлал под себя шиповник и крапиву. Он долго не мог уснуть, а к утру заснул как убитый. Старший был умнее, он лег вечером пораньше и рано проснулся. Встал первым, вышел из дома и стал светить. Бог запретил матерям будить своих детей, и младший проспал до вечера. А когда этот соня проснулся, рассерженная мать шлепнула его по лицу. Рука у нее была в это время в тесте, отсюда и след на луне. У луны только одна сторона светлая, другая темная.

— Тетя Сара,— спросил я,— а что это за предок у вас был такой — Чхумлиан?

— О, это был большой и очень сильный человек! — ответила она и принялась рассказывать.— В роде Хергиани было много сильных людей. Дед Никалоз мог поднять сразу семь взрослых мужчин. В роде Хергиани было много и мудрых людей, недаром для осуществления кровной мести всегда выбирали стариков из нашего рода. Но Чхумлиан, брат нашего родоначальника, был самым сильным и мудрым из всех. Он понимал даже разговор птиц. Однажды он сидел в гостях, когда к нему прилетела птица и сказала: «Ты здесь сидишь, пируешь, а в Чубери горит твой дом!» Он встал и пошел в Чубери. Приходит, дом сгорел. «Успели вы вынести деревянное корыто, в котором мы делаем хлеб?» — спросил Чхумлиан женщин. «Да. Вот оно»,— отвечают те. «Ну тогда все хорошо,— сказал Чхумлиан,— птица указала мне, из какого дерева я должен был сделать это корыто и сказала, что, если оно будет в доме, в нем всегда будет счастье». Чхумлиан был братом Хергиана, нашего предка. Третьего их брата звали Маргулан. Сванов тогда было мало, а земля много. Хергиану, как старшему, дали право первому выбрать себе место. Он выбрал Местию. Так и расселились эти три рода: Чхумлиан выбрал Чубери, а Маргулан — Кали.

...Дядя Никалоз порадовал нас игрой на чунире. У сванов два музыкальных инструмента: щипковый инструмент чанг, напоминающий лиру или кифару, с которой древние греки изображали предводителя муз Аполлона, и чунир, или чанур, смычковый инструмент вроде предка скрипки или скорее виолончели. Когда они звучат вместе, на чунире исполняют мелодию, а на чанге аккомпанируют.

По сванской легенде, чанг — это рука певца и музыканта Ростома, народного сванского героя, несколько напоминающего греческого Орфея. После смерти Ростома на его окостенелой руке сами натянулись струны. Чанг — инструмент печали. Когда-то на нем играли у постели умирающего, раненого воина или охотника, разбившегося в горах. Звук его успокаивает, как колыбельная песня.

Звучание чунира тоже весьма грустное. Чунир дяди Никалоза — круглый, обтянут кожей. Три его струны, изготовленные из конского волоса, натянуты на деревянный гриф и укреплены на колках. Смычок тоже волосяной. Щемящий, скорбящий звук чунира красиво сливался в мелодии с голосом старика. Пел дядя Никалоз, как и поют всегда под этот инструмент, с закрытым ртом, еле слышно. Музыка интимная, она не годится для большой аудитории. Зато, когда ты сидишь вот так рядом с семидесятивосьмилетним стариком и он, закрыв глаза, неторопливо выводит свою печальную песню, кажется, что это волшебник, играющий на струнах твоей души. Неизгладимое впечатление.