Леонид Саксон НЕОПУБЛИКОВАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ АЛЕКСАНДРА ЗАВАЛИШИНА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Леонид Саксон

НЕОПУБЛИКОВАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ АЛЕКСАНДРА ЗАВАЛИШИНА

Имя Александра Ивановича Завалишина (1891—1939) известно многим любителям уральской литературы. И не только уральской. Произведения этого талантливого художника завоевали самую широкую известность в конце 20-х — начале 30-х годов, когда он, будучи членом Всероссийского общества крестьянских писателей, выпустил в свет ряд прозаических сборников (крупнейший из них — «Пепел», 1928), а также написал пьесы «Партбилет» (1929) и «Стройфронт» (1930), поставленные московским Театром Революции. К сожалению, далеко не все из богатого наследия Завалишина дошло до современного читателя. Широкая публика, конечно, знает пьесу «Стройфронт» о героях Магнитки, постановку которой с успехом возобновил на уральской сцене Магнитогорский драмтеатр имени А. С. Пушкина. Известен также итоговый сборник Завалишина, выпущенный в 1959 году издательством «Советский писатель» (с тех пор его произведения не издавались). Ранние же произведения художника, знакомящие нас с бытом и нравами уральского города предреволюционной эпохи, произведения, которые царская цензура запрещала и к работе над которыми автор не вернулся после 1917 года ввиду более злободневных агитационных задач, остались неопубликованными, неизученными.

Путь Завалишина в литературу был трудным и сложным. Он начался в 1910 году в Оренбурге, где молодой автор вместе с Н. Афиногеновым выпустил сборник «Серый труд», через месяц конфискованный в магазинах из-за «крамольного» содержания. В сборнике был напечатан рассказ Завалишина «Душегуб и ведьма» — небольшая бытовая зарисовка, повествующая о темном мирке жадной мещанской семьи. Кружок молодых, революционно настроенных литераторов во главе с Н. Афиногеновым, куда входит и Завалишин, готовит новый сборник «Севы» (1913), а в нем — рассказ Завалишина «Жизнь, ты нужна». К этому времени им были уже написаны «Рассказ о былом», «Сын» («Из полицейской жизни»), близкие другому юношескому рассказу молодого прозаика — «Городничий XX века».

Ранняя проза Завалишина привлекла внимание известного русского писателя и библиографа Николая Александровича Рубакина, переписку с которым начинающий литератор завязал в 1913 году.

«Это от строчки до строчки истина, — сообщает Завалишин Рубакину в 1913 году. — Все в нем (рассказе «Победа добра» — Л. С.) написанное лично мною пережито, перечувствовано, передумано, потому что я являюсь не только автором, а, главное, героем этого рассказа».

По поводу второго рассказа, «Городничий XX века», в котором показана уже реальная обстановка заштатного города Оренбургской губернии и его властитель — паук-городничий, Рубакин отвечал:

«Вы близко изучили нравы такой среды, которая очень мало освещена в литературе… Далее, у Вас есть умение писать: хороший слог, есть наблюдательность… Вы писать можете, и я советую вам немедленно заняться опытами в этом деле, хотя бы ради практики в видах будущего»[11].

Он рекомендует начинающему прозаику рассказы Глеба Успенского, Льва Толстого, статьи Добролюбова, Писарева. Завалишин многое еще не умеет по-настоящему описать, сюжетно связать отдельные главы рассказа, но чувствуется, как овладевает молодой художник своим оригинальным стилем, своей темой, позднее ставшей для него главной во всем творчестве, в прозе и драматургии — темой будничной, повседневной жизни простых людей.

Знакомясь с неопубликованным наследием нашего земляка, убеждаешься, насколько конкретны, жизненны его впечатления, когда он идет от реального быта, от окружающей его действительности. Уже в «Городничем XX века» автор дает точные, язвительные характеристики героев, не менее отвратительных, чем будочник Мымрецов — герой Глеба Успенского (а Успенский и Чехов — любимейшие писатели Завалишина). Городок Крутодольск — настоящая вотчина городничего Тельникова и его подручного Тибирленко.

«Тибирленко был из малороссов, — повествует автор неторопливо, — служил в полиции около тридцати лет и знал весь город, как пять пальцев своей правой руки, из которых, однако, два совершенно не разгибались с тех пор, как он лет пятнадцать назад «учил» вора, да зашиб их о его голову…»

Сам городничий не уступает в стремлении «учить» народ взяточнику Тибирленко: до сотни избитых им людей врачи признали «безнадежными». Этот трус и подхалим живет в постоянном страхе, опасаясь возмездия, спит в подполе и держит рядом со своей постелью два револьвера. Буян Колька Константинов случайно задержал на улице двух воров, но квартальный первой части Аспиринский, провозившись с ними около получаса, отпустил их: все равно побьют друг друга и утром придут заявлять, а тут возись с каждым, допрашивай… Самого Кольку пытаются угрозами заставить вступить в полицию, когда же он наотрез отказывается, обвиняют в незаконном задержании воров без предписания начальства. Но, увы, ничто не вечно: городничий проштрафился, и ему приходится уходить в отставку, на пенсию. И на пенсии не унялся деятель порядка: принялся учить собак «полицейскому рукомеслу».

Рассказ отпечатан на машинке по правилам дореволюционной орфографии, с авторской правкой, и хранится в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина в Москве. «Городничий XX века» датирован маем 1913 года. Не менее интересна небольшая пьеса «Крючки», отпечатанная типографским способом в одном экземпляре в ноябре 1915 года. На титульном листе два посвящения:

«С благоговением посвящаю дорогому учителю моему Н. А. Рубакину».

Второе — от руки — также выражает благодарность Завалишина своему первому литературному наставнику. И чуть ниже — лаконичные строчки:

«На основании закона от 20 марта 1914 года перепечатка воспрещается».

«Пьеса в одном действии из полицейской жизни», как определяет ее начинающий драматург, достаточно красноречиво показывает эту жизнь, чтобы о «Крючках» позаботился недремлющий закон, преградив им доступ в печать[12] и на сцену.

Завалишин показывает полицейский участок, где собралась довольно разношерстная компания.

Старый заключенный Кочедык монотонно читает выдержки из священного писания, со двора несутся вопли: «Не ори! не ори! а то я тебе глотку заткну!» — и долетает пьяная песня «Эх, полетим с тобой, кокунька, эх, во зеленый сад гулять!» Тем временем городовые Китаев и Коровин режутся в карты с арестантами Мошной и Сивым, причем жульничают все одинаково.

«Да ну тебя — должности разбирать, ходи, — обращается Сивый к Коровину, — что арестант, что крючок — все единственно: обоим вам грош цена…»

Действительно, хозяева участка ничуть не лучше своих подопечных, а если так — чего стоит власть, опирающаяся на таких блюстителей порядка, хочет сказать своим произведением молодой автор.

«Крючки», бесспорно, напоминают «Городничего XX века». Пристав первой части Апаринский напоминает Аспиринского, старшего городового зовут Тибирленко. Но если в «Городничем» характеры полицейских были почти не раскрыты, не говоря уже о характере Кольки Константинова, то в пьесе у каждого из них — свое лицо. Властный буквоед Апаринский, как сообщает автор в характеристике действующих лиц, — из духовенства, строг на вид, любит пофилософствовать, не прочь рассказать побасенку, и тогда забывает о своем высокомерии. Арестанты для него — не люди, а «дела». Пьяные Иванов и Чертоплясов подрались, но Апаринский негодует, что они успели помириться, когда уже составлен протокол.

«На них обоих тот протокол пойдет за нарушение тишины и порядка, — изрекает он. — Мирись вовремя, пока труда не положено на протокол».

Пристав не упускает случая поставить на вид своим подчиненным недостаточное рвение, высмеивает формалиста-доктора, который признал побои подследственного легкими, хотя от них человек погибает.

«Скажет: эскудитативное воспаление верхушек оболочки мозговых элементов двенадцатиперстной кишки… Он никогда не скажет, что от побоев умер…»

Тибирленко же на служебные дела обращает мало внимания: он больше занят своими. Старик кичлив и заносчив, но смешон — его привычка топтаться на одном месте словно подчеркивает всю его беспомощность и никчемность. Тем не менее городовые смеются над ним лишь за глаза: боятся доноса, ибо Тибирленко продвигается по службе, ябедничая исправнику на товарищей. Он прослужил в полиции тридцать пять лет, знает в городе всех и вся, но и его хорошо знают:

«Эх, братцы, чего он на базаре не делает, — благоговейно рассказывает городовой Б. — Как завоняет чесноком, бабы уже приноравливаются… Другая, смотришь, ягодой торгует, а пучок чесноку кладет на лоток… А посмотришь, когда идет домой: тут у него пучок, тут пучок, карманы полны всякой всячиной».

Совершенно ясно, что Б. не осуждает Тибирленко, он завидует его могуществу. Но более всего разговоров об исправнике, который лично на сцене не появляется. И его, как видно из рассказов, мучает страх, присущий Тельникову. Кучер исправника Хайдарка (тоже в чине городового) сообщает о двух револьверах и кровати в подполе — как случается тревога или бунт, исправник спасается туда… Хайдарка мечтает попасть в исправники, чтобы родная башкирская деревня носила на руках и встречала хлебом-солью. Но мечтам едва ли суждено сбыться: темная власть полицейщины кончается, и как ни безрадостна атмосфера в городе, уже чувствуются раскаты революционной грозы. Городовые избивают пьяного квасоторговца Лаптева под тоскливую песню со двора и молитвенное бормотание Кочедыка, и Лаптев остервенело кричит, забыв об осторожности:

«Девятьсот пятый год прошел вам благополучно — в народ стреляли, но теперь вам не пройдет даром! Рабочий класс на вас пойдет с дрекольями! Вам не миновать, наемники!»

О пьесах Завалишина писали многие, но ранние произведения драматурга обычно обходили молчанием. Исключение составляют рассказ «Городничий XX века» и пьеса «Крючки», содержание которых изложено в статьях А. А. Шмакова. Это произошло потому, что никто не ставил себе задачи проследить творческую эволюцию писателя на протяжении длительного времени. Следует сказать, что «Крючки» также нельзя отнести к числу зрелых произведений Завалишина: не раскрыты характеры арестантов, слишком явственна приверженность автора к классическим образцам сатиры. Но зарождение таланта всегда интересно, и способности будущего создателя «Частного дела», «Партбилета», «Стройфронта» — пьес, завоевавших широкую известность, — проглядывают уже в его юношеских опытах.

Обратимся теперь к послереволюционному творчеству Завалишина, которого не существовало бы, как не существовало бы блестящих произведений Фурманова, Бабеля, Островского, если бы не суровая жизненная школа — школа боев за Советскую власть. Большое неопубликованное творение Завалишина — пьеса «Платовка» — не будет нам по-настоящему понятно, если мы не коснемся биографических фактов, показывающих боевой путь писателя. Годы большой, серьезной учебы в Московском народном университете А. Л. Шанявского, начатой в 1915 году, прервал февраль 1917-го. По своей инициативе Александр Завалишин «разагитировал» две воинские команды на Сущевке и привел их в главный штаб на площадь Революции. Так началась его революционная биография. В августе семнадцатого Завалишин вернулся на родину, был избран казаками в войсковые секретари Оренбургского правительства Дутова, однако быстро разошелся с его политикой и, назвав ее «нечестной», сложил с себя полномочия.

В январе 1918-го будущий писатель стал членом президиума Оренбургского Совета казачьих депутатов, затем редактором «Троицких известий», а после восстания чехов жил в Томске, затем — в Нарымском крае. В Нарыме он организовал партизанский отряд, который 12 декабря 1919 года захватил власть в городе.

Летом 1920 года Завалишин вступил в РКП(б). За плечами его был уже изрядный опыт боев, утвердивших Советскую власть на Урале. Этот опыт и помог художнику создать цикл военных рассказов, опубликованных в 20-е — 30-е годы центральной печатью, — «Бабий бунт», «Фронтовик», «Три дня», «Пепел», а также пьесу «Таежные гудки» (1927) о борьбе партизан с колчаковщиной в Сибири.

Но мало кто знает, что безвременная смерть помешала драматургу опубликовать, пожалуй, самое зрелое из более поздних произведений, одну из самых масштабных его сценических работ — пьесу «Платовка» («Орлиное гнездо»), созданную, по-видимому, в 1937 году. Название родной станицы легендарного командарма С. М. Буденного (позже переим. в станицу Буденную Азово-Черноморского края) не впервые появляется на страницах произведений Завалишина. В 1936 году он публикует рассказ «Встреча с братьями», где создает образ сестры полководца — Татьяны Михайловны Лободиной. Ее простая повесть о батрацком детстве Семы, так напоминающая детство самого Завалишина (уроженца поселка Кулевчи Николаевской станицы Оренбургского казачьего войска), мягкий лиризм воспоминаний об отношениях Буденного с матерью, Меланьей Никитичной, привлекают внимание читателя. Тема Буденного близка автору не просто потому, что Завалишин — бывший батрак у богатых казаков, бывший партизанский командир, освобождавший Томск от колчаковцев: Буденный стал символом героизма всей крестьянской России, и не только он, но и его дом, его станица. В 1938 году издательство «Молодая гвардия» публикует очерк Завалишина «Хата Буденного»; кроме того, Завалишин работал во второй половине 30-х годов над киносценарием о Буденном, предполагая, что главную роль будет играть его друг — нар. арт. СССР Д. Н. Орлов. «Литературная газета» от 1 декабря 1937 года сообщает о подготовке пьесы «Платовка» коллективом Театра Революции. Однако по организационным причинам постановка не состоялась. О пьесе забыли, не сохранилось ни рецензий, ни отзывов на нее. Прошло много лет…

И вот передо мной — рукопись, отпечатанная на машинке, объемом в сто две страницы, извлеченная из недр ЦГАЛИ: фонд 613, Государственное издательство художественной литературы, опись 1, единица хранения 6394. На титульном листе — надпись от руки «В набор», неразборчивая подпись и дата: «27/XII—37 г.». В нижней части листа напечатано: «Гослитиздат. 1938». Все говорит о том, что пьесу готовились издать; в ЦГАЛИ же она попала из архива ГИХЛ. Имеется на титульном листе еще одна любопытная надпись от руки — о том, что секретариат Маршала Советского Союза тов. С. М. Буденного не возражает против издания и постановки в театрах СССР пьесы тов. Завалишина «Платовка». Подписано: «Адъютант Маршала полковник Аквилянов. Москва, 11/10—1937 г.» Видимо, Буденный лично знакомился с текстом и одобрил его, подобно тому, как он читал и печатно рецензировал пьесу Вс. Вишневского «Первая Конная» (1929).

Вишневского, как показывает полемика, развернутая в 1929 году журналом «Новый зритель», не волновал отдельный персонаж — «Иван, Петр или Сидор». Так же, как и Н. Погодин, В. Билль-Белоцерковский, Вишневский выступал за «монументальную» драму, охватывающую огромный период времени, где действует масса, толпа, где герои лишены даже имени. Слабый психологизм, «рваная» композиция, заторможенность действия, необходимая для разъяснения этого действия фигура Ведущего делались типичными недостатками советской драматургии. Завалишин сумел вовремя избавиться от этих недостатков; хотя предыдущая его пьеса «Стройфронт» построена по законам «монументальности», на сей раз он примкнул к лагерю А. Н. Афиногенова и В. М. Киршона, защищавших традиционную «камерность» действия. Эта «камерность», однако, не заслоняет широкого размаха событий гражданской войны, не ослабляет ветра времени, словно проносящегося над сценой, где стоит хата Буденного. И уж никак невозможно поставить «Платовку» на уровень низкопробных пьес некоторых крестьянских драматургов — например, Д. Чижевского с его «Голгофой» (1926).

С первых же страниц читателя захватывает стремительный темп действия, окружает толпа разноликих персонажей, каждый из которых индивидуален, ярко и точно выписан. Вот врываются в станицу белоказаки генерала Попова, по пятам преследуя красных, и струсивший пулеметчик Лапин вымаливает у них пощаду, прося станичников выдать спрятанный пулемет. Но жители Платовки молчат: совсем недавно на этом месте красные судили белогвардейца, который сжег живьем большевика Лобикова. Молчит и Меланья Никитична Буденная, в хате которой спрятано оружие. Ей вскоре придется отвечать на допросе Попову, у которого ее Сема когда-то батрачил, и она будет держаться твердо, не скрывая, кто ее сын, гордясь им, отвечая на вопросы афористичным народным языком. Генерал выглядит жалким в споре с простой крестьянкой о вековых устоях царской России.

«П о п о в. Не нами это установлено. Исстари веков такой порядок. Сам бог дал…

Б у д е н н а я. Вам дал, а нам только посулил»[13].

И окончателен ее суровый отказ склонить сына к предательству:

«Барин за барина — мужик за мужика. В поле две воли — чья сильнее?.. Моего благословения сыну к вам идти не будет… И сам он никогда не перейдет»[14].

Драматург, лично встречавшийся с М. Н. Буденной, используя ее воспоминания, покажет, как будут стрелять в нее озверевшие от отчаяния ротмистр Гейден и есаул Сказкин, видя, с какой надеждой она слушает далекий гул артиллерии. И мать, и всю семью спасет от гибели белоказак Лука, сорвавший замысел Попова взорвать при отступлении хату Буденного. Балагур и острослов, Лука вместе с тем «глыбоко берет» жизнь, задумывается о правде и кривде, особенно после того, как сам Буденный отпускает его из плена и дарит свой мундир — но чтоб больше не воевал за белых. Буденный показан в своем лагере многопланово: и три белые армии планирует разбить так же, как в юности отколотил трех пьяных казаков, и пляшет с бойцами, и прикрикнуть готов, где надо…

Многое еще можно было бы сказать о «Платовке» и о других неизданных произведениях Александра Завалишина, однако подробный разговор об этом требует специальных исследований, труда не одного человека, а многих — литературоведов, краеведов, историков. Будем надеяться, что исследования эти еще впереди.