Первоклассница
Первоклассница
Мне хотелось как можно торжественнее проводить Сонечку в первый класс, но в профкоме меня уговорили взять путевку на юг. Поручила Сонечку приятельницам и отправилась в нервно-соматический санаторий «Коммунар», что находился недалеко от Ялты, на горке по направлению к Ливадии. Компании не заводила; жила в большой палате и ни с кем из соседок не общалась. Со мной, видя мою отчужденность, тоже мало разговаривали, тем более что в послеобеденное время, в так называемый «тихий час», когда все собирались в палате, я по предписанию врачей каталась на байдарке ? носилась от ялтинского мола до Ливадии и обратно с намотанным на шею черным шифоновым сарафаном, за что меня прозвали «черным пиратом»[56]. Байдарка дала свои результаты ? я похудела на шесть килограммов. Это был «подарок» для моих московских друзей, которые вспоминали, как я, отдыхая в тридцать седьмом году в Новом Афоне, привезла оттуда лишний вес. Чудаки! Ведь тогда только-только отменили карточки на хлеб, его подавали без меры, и он был превкусный...
За несколько дней до отъезда Ялта и весь берег погрузились в кромешную темноту. Тогда мы не понимали, что значит «затемнение» ? судили, рядили, но в чем дело, не догадывались; о том, что Гитлер напал на Польшу и наши войска вошли туда же, узнали уже в поезде.
Ранним утром с вокзала зашла на Станиславского, вымылась и в тот же день отправилась к детям в Кучино. Путь к дому от станции пролегал мимо школы. Решила зайти. В том, что Сонечка учится на «отлично», не сомневалась ? она читала и считала с пяти лет. Только письму ее не обучала, полагала необходимым хоть что-нибудь оставить для первого класса.
Разыскала учительницу и, не без доли самонадеянной гордости, поинтересовалась успехами дочери. И вдруг слышу, что хуже ученицы за всю многолетнюю практику у нее еще не было. На всякий случай уточнила, не путает ли она Сонечку с каким-то другим ребенком. Нет, все правильно ? Соня Куцая постоянно опаздывает, рассеянна, мешает другим детям заниматься, пишет как курица лапой, неаккуратна, бывает грубой.
В сердце заныло от мысли, которую постоянно гнала от себя, ? я плохая мать. Следовало не по курортам разъезжать, а заниматься, как все нормальные родители, первыми шагами ребенка в школе.
Пришла домой очень расстроенная. Поговорила с Сонечкой ? она с такой неприязнью отзывалась об учительнице, что я поняла: эти первые столкновения с жизнью, со школой, навсегда могут отвратить ее от учебы, испортить характер, внушить нелюбовь к людям вообще. К тому же она испортила почти все тетради, которые были дефицитом и достались мне ценой больших усилий. Не спала, обдумывала выход, решила переезжать в Москву Утром услышала пререкания Сонечки с Маврушей ? та уговаривала ее подняться.
? Не хочу идти в школу! ? заявила Соня. ? Не хочу!
? Что же, ты хочешь остаться неграмотной, вот так, как я, работать прислугой?
? Ну, и подумаешь!
Эта перепалка вывела меня из себя. Я вскочила и крикнула:
? Встань, и немедленно!
? Не хочу, ? противным капризным голосом ответила моя дочь.
Я вытащила ее из постели и, поставив в угол, закричала испуганной няне:
? А ну-ка, дай мне веник!
Та подала какой-то маленький «голик», и я отхлестала Сонечку по плечам.
? Если она захочет пойти в школу, ? сказала я Мавруше, закончив экзекуцию, ? не пускай ее. Она хочет быть неграмотной прислугой, и пусть!
Перед уходом тихо сказала няне, чтобы та, если Соня захочет пойти в школу, пустила ее, а вечером бы понарошку попросила у меня за это прощения. Няня согласилась на этот «спектакль», а я, оставив всхлипывающую девочку в углу, собралась и помчалась на поезд. На душе скребли кошки ? и оттого, что допустила такую вспышку гнева, и оттого, что так плохо знала свою дочь.
Однако мой «метод» исправления оказался неожиданно эффективным. Когда вернулась вечером с работы, няня стала громко просить «прощения», что, несмотря на мой запрет, она все-таки пустила Сонечку в школу:
? Уж очень она просилась, так просилась, уж вы на меня не сердитесь, Раиса Харитоновна!
Я, конечно, разыграв недовольство, как следует «отругала» няню, чем довела Соню почти до слез. Она попросила прощения и за себя, и за няню.
С той поры ее как подменили, вставала сразу, как только будили, но об учительнице по-прежнему отзывалась плохо. И вдруг однажды пришла из школы радостная:
? А нам дали новую учительницу!
Соня стала ходить в школу с охотой, а вскоре там был объявлен конкурс среди первоклассников: «читать и писать, как Соня», чем мы обе гордились. Вопрос о переезде с дачи в Москву, таким образом, пока отпал[57].
Осенью 1939 года меня позвали из редакторской комнаты издательства к телефону. Не сразу поняла, кто звонит:
? Кто это? ? переспросила я.
? Ты меня не узнаешь? Это Василий Минин!
? Вася, ? радостно закричала я. ? Где ты? Я сейчас приеду!
? Жду тебя у Колонного зала!
Я немедленно собралась и поехала. Он ждал, нетерпеливо поглядывал по сторонам, пока я подходила. Еще издали начал улыбаться, и я заметила, что во рту у него почти нет зубов, а когда-то яркие черные глаза почти выцвели. Был он очень худой и бледный, а так как всегда был роста небольшого, казался истощенным мальчиком старообразного вида. Сердце сжалось от нестерпимой жалости к этому прежде всегда такому веселому и жизнерадостному человеку. Он не жаловался и спокойно, даже как-то равнодушно поведал о «следствии», которое длилось больше полутора лет.
Ему пытались приписать такие способы «вредительства», которых он в самом страшном сне не смог бы изобрести. Один следователь сменял другого, и каждый, вопреки его словам, записывал его «признания», а когда Василий отказывался их подписывать, его били, не давали спать, часами заставляли стоять на ногах. Но он не сдался и ничего не подписал. И неизвестно еще, как бы повернулось дело, если бы очередной следователь не оказался из того же района, где Василий в последние годы работал первым секретарем. Однажды попав в крупные неприятности, следователь, благодаря Минину, не потерял партбилета и чести.
Он добился, чтобы Василия освободили.
Как и мы все, он тоже верил, что всему виной окружение Сталина: Ежов и другие «сволочи», которые пробрались на посты в НКВД и намеренно дезинформировали вождя. О судьбе своего брата Ивана он ничего не знал.
? Первым человеком, с кем мне захотелось встретиться, была ты, ? сказал Василий.
Ко мне домой не пошел ? «еще не был у себя»; мы долго ходили по Большой Дмитровке, пока он не выговорился. Это была наша последняя встреча[58].
Вопреки всем добрым намерениям, наши отношения развивались, отнюдь не только в сторону дружбы. Мы уже не могли обходиться друг без друга, причем Иван Васильевич продолжал жадно интересоваться моим прошлым. Эти рассказы отняли у нас не один обеденный перерыв, ими были заполнены и наши вечерние прогулки, которые прерывались уже не только пожатиями рук, но и поцелуями, правда, очень осторожными и тихими, особенно когда Иван Васильевич видел, как меня волнуют разбуженные им воспоминания. А я, страшась окончательно потерять голову от нового сильного чувства ? ведь он не скрывал своего теплого отношения к жене, проживавшей с сыном в Сибири, ? считала необходимым оставаться «в рамках дружбы». Невольно сравнивала слова Ивана Васильевича о Лене с тем, как зло отзывался о своей жене Мусатов, думала, что там разрыв неизбежен, и старалась не забывать о нем, посылала переводы и письма. На почту всегда ходила вместе с Иваном Васильевичем.
Оставшись одна, долго не могла заснуть, изумляясь тому, что смогла так безрассудно влюбиться. И перебирала в памяти те события моей жизни, о которых ни в коем случае не могла бы рассказать Ивану Васильевичу. Щадя его, я ни единым словом — никогда — не обмолвилась о своей связи с Лазарем Шапиро
Данный текст является ознакомительным фрагментом.