Эдик
Эдик
Лето 36-го выдалось жарким. Я просто задыхалась в городе, и мы переехали к маме в Бирюлево, в новый дом, стоявший посреди уже большого яблоневого сада.
Вернулся со строительства канала Шурка, но ненадолго ? ему было запрещено жить в Московской области, и вскоре он уехал работать в Таганрог.
Младший брат Ароси, Сея, окончив строительный техникум, поработав на строительстве завода «АМО», перешел на должность прораба дачного кооператива в Кучино. Строительство дач закончили досрочно. В благодарность правление предложило Сее свободный участок.
? Мне дача не нужна, а у вас скоро прибавление. Вы только представьте ? свежий воздух, речка, парное молоко! ? уговаривал он нас.
Поехали, посмотрели местность и ? загорелись. Из Кучино возвращались переполненным поездом.
Сонечка прижималась головкой к моему животу и вдруг громко закричала:
? Мама, закрой рот, к тебе влетела ворона и стучит клювом по моей голове!
Вечером я объяснила ей, что скоро у нее появится «братец». Теперь, стоило Аросе вернуться домой с набитым портфелем, Сонечка бросалась нему:
? Ты мне братца принес?
Отныне куклы, наряженные в платьица, ее не интересовали ? требовала мальчиков.
Очередной отпуск я взяла раньше декретного, так тяжело мне было. А Настю с Сонечкой по путевке, выданной мне в профкоме, отправила в дом отдыха «Матери и ребенка».
Как-то зашла в издательство, чтобы отправить им посылку с фруктами. Соня Сухотина, младший редактор, оторвавшись от бумаг, подняла голову:
? А, Раечка? Между прочим, ? она сделала паузу и посмотрела на мой живот, ? тебя дожидается какой-то симпатичный брюнет!
Вышла в приемную ? Марк! Меня как будто горячим молоком облили. Осенью тридцать четвертого я была тоненькой и подвижной. Беременность меня не красила ? я располнела, большой живот торчал вперед, задирая подол платья. Смутилась, потом разозлилась и бойко протянула руку:
? А, Марк! Какими судьбами? Надолго? ? и с вызовом посмотрела в красивые черные глаза на смуглом узком лице.
Он не отвел взгляда, сделал вид, что ничего особенного во мне не замечает, лишь крепко пожал руку.
? Я уже свободна! Можем прогуляться, ? предложила я, и он с радостью согласился. Болтаем о пустяках: о погоде в Москве и Харькове, о предстоящих отпусках, возможном месте отдыха. Дошли до ворот. Я увидела, что подходит трамвай, и вдруг побежала к нему. Вскочила на переднюю площадку и помахала Марку рукой ? будто страшно куда-то спешила[44]...
Бирюлево-Товарная ? огромная станция с большой сетью путей для переформирования поездов ? в то время не имела переходного моста. Пассажиры, жившие на нашей стороне, вынуждены были пробираться под вагонами.
Предосторожность требовала осмотреться; как назло, к составу подошел паровоз. И вдруг вижу, неподалеку какой-то мужчина в полувоенном кителе, волоча за собой плачущую девочку лет четырех, лезет под вагон.
? Что вы делаете?! ? в ужасе закричала я и ухватила его за ремень. Он с удивлением оглянулся, но остановился. Состав вздрогнул и тихо покатился. Когда мимо проплывала тормозная площадка, я взобралась на нее и перешла путь. Там снова стена из вагонов. Осторожно спрыгнула, подлезла под другой состав, потом еще под один ? дальше дорога была свободна.
Вдруг шедшая мне навстречу женщина закричала:
? Оглянитесь!
Я подчинилась и услышала свист бутылки в сетке, пролетевшей над моей головой. По девочке я узнала в разъяренном мужике давешнего безумца. На какое-то мгновение ноги подкосились, но все же я побежала.
? Убью суку, все равно убью! ? слышала я, перепрыгивая через рельсы и думая об одном: только бы не споткнуться!
Сразу за полотном железной дороги стояло здание клуба. После бега с препятствиями, я как рыба хватала ртом воздух и никак не могла надышаться. Внутри все дрожало. Прислонилась к стене и, защитив голову руками, стала взывать о помощи. Из клуба тотчас выскочила ватага ребят и навалилась на моего преследователя.
Среди ребят оказался мой младший брат Митя:
? Не бойся, мы его задержим!
Наш дом был виден, но дорога поднималась в горку.
Я одолела половину пути, оглянулась: на земле копошилась груда тел, в отдалении стояла девочка ? и, едва волоча ноги, двинулась дальше. Внезапно какой-то шум поразил слух. Обернулась: пьяный вырвался от ребят и, по-прежнему размахивая бутылкой в сетке, уже настигал меня. А подъем все еще продолжался. На счастье, из-за пригорка появилась пара ? мужчина и женщина. Не раздумывая, заскочила за спину мужчины и присела на корточки.
? Где она?! Дайте ее мне!
Женщина закричала:
? Дерешься со своим, так не лезь к моему!
? Он не мой, не мой, я его не знаю!
Но тут, слава богу, подоспели ребята и снова сбили моего преследователя с ног.
Я ввалилась в дом, к маме, и, скрючившись от боли в животе, зарыдала.
Вечером приехал Арося. Он так испугался за меня и будущего ребенка, что тут же хотел ехать в Москву. Но в животе уже все успокоилось, и мы остались в Бирюлево.
В конце лета возвратились Сонечка и Настя. Настя оказалась в «растерянных чувствах», в глаза не смотрела, тяжело вздыхала, а потом решилась и попросила совета, как ей поступить. Директор столовой в доме отдыха, узнав, что она няня, а не мама ребенка, стала уговаривать ее перейти к ним на работу. Пообещала обучить поварскому делу и устроить в общежитии.
Мы задумались: расставаться с такой преданной няней очень не хотелось, но речь шла о судьбе молодой, полуграмотной девушки, профессия повара для которой была шансом найти свое место в жизни. И мы сказали Насте, что, пожалуй, следует воспользоваться представившейся возможностью.
Расставание было тяжелым, особенно с Сонечкой. Рыдали обе, однако со мной и Аросей Настя попрощалась сдержанно. Уже потом соседка рассказала, что она, оказывается, обиделась на то, что мы ее не отговаривали, не просили остаться, а сразу согласились на уход. Вот и пойми душу человеческую!
Списались с маминой родней из Старого Оскола и вскоре получили телеграмму о выезде к нам новой домработницы.
Встречала ее на вокзале. По растерянному и глупому виду женщины с узлом в руках, одетой в потертый бархатный жакет, в черную, поддернутую на животе юбку и обутой в растоптанные башмаки, догадалась: она!
Подошли к трамваю. Прасковья посмотрела на него с недоумением и спросила:
? А где машина?
? Какая машина?
? А мне сказали, что в Москве все ездят на машинах, а такие-то вагончики и в нашем городе есть!
Наше жилье, разгороженное шкафом, ее тоже разочаровало. Выдала ей белье, сводила в баню, показала магазины, рынок, поучила готовить. Начала сразу учить читать и писать.
? Хозяйка, а когда вы мне ботинки купите?
? Когда поработаешь, ? ответила я, ? еще не знаю, уживешься ли ты?
? А хоть и не уживусь, ботинки купите! Я в деревне свои десять лет носила и ничего, а у вас в Москве как прошлась по асфальтам, так они сразу каши запросили.
? Так потому и запросили, что ты их износила, должен же когда-то им конец прийти.
Не унялась. Купила ботинки, отдала свое платье.
В своих декретных отпусках я получала лишь «по среднему», работа Ароси на радио и в редакции «Истории фабрик и заводов» денежных знаков почти не приносила. А тут, как назло, явился «демон-искуситель» в образе бывшего начальника, главного бухгалтера института горючих ископаемых. Стал он Аросю уговаривать вернуться на работу в качестве главного бухгалтера и экономиста подсобного опытного завода при этом институте. Арося колебался недолго.
? Это не уйдет, ? убеждал он меня, ? я постараюсь сочетать работу с литературным трудом и полностью вернусь к нему, как только ты выйдешь из декрета.
Я сопротивлялась ? верила в его талант, видела изумительную трудоспособность и была убеждена, что он непременно добьется успеха на литературном поприще.
Но матерям отпусков по уходу за ребенком не давали, очередной я уже использовала... И я согласилась.
Сонечка была ребенком удивительно способным. Однажды она заявила:
? А ты знаешь, мама, я читать умею!
Ей еще не было пяти лет, и я засмеялась. Ее никто не учил, но буквы она знала лет с двух ? постоянно требовала, чтобы мы ей их называли.
? Ты не веришь, не веришь? ? обиделась она, ? вот смотри: «бакалея», а это «гастроном».
? Ну, ты же отлично знаешь, ? возразила я, ? как называются эти магазины, и думаешь, что читаешь. Многие дети, выучив наизусть стихи Чуковского или Маршака, берут любимые книжки, водят пальчиком по строчкам и думают, что читают.
? А я читаю по-настоящему! Вот, смотри: «комиссионный».
Я скептически молчала. Пришли домой, разделись; Сонечка тут же схватила газету и принялась громко читать передовую «Правды».
Арося был потрясен ? весь вечер он наслаждался Сонечкиным чтением, открывая на случайных страницах совсем не детские книги, бурно восхищался, таскал ее на руках и без конца целовал.
Через неделю она заболела скарлатиной. Отвезли ее в больницу, сделали в комнате дезинфекцию. Женщина в грязном белом колпаке, из-под которого неряшливо торчали седые волосы, взяла с меня подписку, что рожать я обязуюсь только в специальном роддоме, где сразу будут приняты меры по моей изоляции.
Ночью 27 октября 1936 года приехали мы с Аросей в роддом, расположенный за театром Красной Армии. Конечно, никакого инфекционного бокса там не было, меня уложили в служебной комнате, и утром, в семь тридцать на свет появился мой сынок. Только навесили нам с ним клеенчатые номерки на руки, как поднялась ужасная суматоха ? что-то случилось в родильной палате. Бросили голенького малыша на столик, стоявший рядом с моей кроватью, и убежали. Лежим, посматриваем друг на друга ? малыш пыхтит, пускает слюнки и порой глубоко вздыхает. Вошел врач:
? Как, до сих пор не вышло место? Что же вы молчите?
А я недоуменно:
? Какое место?
Не отвечая, врач засучил рукава халата и принялся мыть руки. Прибежала сестра, сделала мне укол.
? Придется потерпеть, ? сказал врач, засунул в меня руку по локоть и что-то резко дернул. Я вскрикнула; плотный кусок, похожий на печенку, громко шлепнулся в таз.
Потекли дни, необыкновенно скучные ? в полной изоляции. Книги, принесенные Аросей из дома, не пропускали: мол, могут внести инфекцию. Были только его ласковые, нежные письма и свидания с молчаливым мальчиком в часы кормления. В отделении патологии он был самый крупный (вес ? 4,9 килограмма), и сестры его прозвали «председателем колхоза». К счастью, на третий день Арося принес книги с чеками из магазина, с датой покупки, и последние дни в больнице я провела уже не так скучая.
Наконец нас выписали ? сына назвали в честь любимого Аросиного писателя Эдгара По, — а вскоре закончились и сорок дней Сонечкиного карантина. По дороге в больницу купили куклу-мальчика в матроске, а заодно ? одеяльце для Эдика.
Дочку вывели в капоре, в новом сереньком пальто с белым воротничком. Щечки пухлые, румяные, голубые глазки блестят, губки раздвинуты в смущенной улыбке. Ужасно обрадовалась кукле.
Подошел трамвай; я села, Арося встал рядом, Сонечка прижалась к моим коленям. И вдруг звонко, на весь вагон:
? А у меня теперь есть маленький братик!
Мы удивленно засмеялись:
? Почему ты так думаешь?
? А одеяльце такое маленькое, оно для него?
Мы переглянулись.
? Ну, скажи, скажи, у меня есть маленький братик?
? Придешь, увидишь, ? строго сказала я, смутившись взглядами трамвайных попутчиков.
Сонечка задумалась, опустила глаза, отвернулась.
Сошли с трамвая, свернули в переулок и сразу услышали душераздирающий крик малыша из открытой форточки. Час кормления давно был пропущен. Я кинулась вперед; в коридоре сбросила шубу и, наскоро сполоснув над раковиной грудь и руки, метнулась в комнату. Эдик от возмущения и обиды то и дело терял сосок и, скривив губы, снова принимался плакать. Наконец, сосредоточенно чмокая, затих. И только теперь я обратила внимание на Сонечку, застывшую у двери ? глаза широко раскрыты, губы сжаты, новая кукла безжизненно свисает в руке.
Арося, заметив ее состояние, подошел к детскому столику, и тихонько позвал:
? Иди же, иди сюда, посмотри, сколько игрушек, это все для тебя!
Вдруг Сонечка ринулась от двери к столу, села на стульчик и, обхватив голову руками, громко, отчаянно зарыдала. Когда я, закончив кормить малыша, позвала ее взглянуть на долгожданного братца, она отказалась и еще долго сидела за столиком, уткнув лицо в ладошки.
Тридцать шесть дней декретного отпуска пролетели, как одно мгновенье, а очередной я уже использовала. Перевела мальчика на прикорм и вышла на работу.
Вскоре после октябрьских праздников было назначено партийно-комсомольское собрание по поводу «грубых политических ошибок», допущенных при составлении книги « Товарищ Киров» и пропущенных при редактировании В. Н.Топором.
На собрании был зачитан «реестр ошибок», полученный из Главлита. В нем содержалось гораздо больше замечаний, чем было сделано мне лично. В частности, там значилось «как недопустимое» выражение «черт возьми», которое Киров употребил, выступая с трибуны XVII съезда партии. Требовали исключить фразу Хаджи Мурата Мугуева о том, что Киров после побега в 1912 году появился в редакции владикавказской газеты хоть и «в белой рубашке, но блестя потертыми штанами».
? Не вижу ошибок, и доводы дураков меня не убедят! ? выкрикнула я.
В. Н.Топор вел себя иначе: каялся в допущенных ошибках, а в перерывах подходил ко мне и ругал, что я не понимаю ситуации.
Ко второй годовщине гибели С. М. Кирова «Правда» опубликовала из нашей книги целую полосу воспоминаний и, главным образом, тех, которые предлагалось исправить. Думаю, именно потому, что рассказаны они были живым человеческим языком. Я ликовала, но рано. Мое выступление со ссылкой на «Правду» выслушали, но кому же хотелось себя признать неправым? К тому же «Правда» не опубликовала воспоминаний о борьбе Кирова с оппозицией, и теперь все выступавшие нападали именно на эту главу, тем более что ее редактор накануне признал все «ошибки».
Собрание, теряя пыл, близилось к концу, когда слово взяла моя близкая подруга Катя Русакова.
? Мне уже давно не нравятся настроения Нечепуренко! Мало того что она обругала товарища из Главлита, так она еще возмущалась якобы «неправедным судом», когда за пение в клубе запрещенной песни был осужден ее брат.
Вот уж от кого не ожидала!
С ней мы делились впечатлениями о событиях и людях, и мнения наши, казалось, совпадали. Когда критик Анатолий Тарасенков сделал Кате предложение, за советом она прибежала ко мне. Впрочем, уже на следующий день сообщила, что Анатолий переехал к ней в особнячок и привез на саночках свои вещи и книги. А недавно Катя рыдала у меня на плече из-за его измены...
? А что Нечепуренко говорила про строительство канала? ? продолжала топить меня Катя, ? А вот что: «Неужели нет других способов привлечь рабочую силу?»
? Ложь! Это все ложь! ? Я вскочила с места. ? Докажи, что я такое говорила! Если у меня были такие настроения, то почему только ты одна слышала о них? Уверена, ни один человек не подтвердит твоего навета! Никто от меня ничего подобного не слышал!
? Рая, успокойся,? неслось со всех сторон.
Лиза Смирнова[45] заявила, что знает об осуждении моего брата, но никогда никаких комментариев от меня не слышала. Выступили члены партии и, выразив недоверие заявлению Русаковой, предложили вернуться к обсуждению вопроса о книге «Товарищ Киров». Дело окончилось вынесением строгого выговора В. Н.Топору и предложением комсомольской организации обсудить «невыдержанность Нечепуренко на партсобрании».
Не знаю точно, может быть, сыграло свою роль мое обращение к Марии Львовне, но через несколько дней пришло разрешение на выпуск книги без исправлений, указанных Главлитом.
Книга имела успех. Когда я обратилась в магазин, потому что раздала все авторские, то ничего не смогла купить и осталась с одним экземпляром.
Спустя некоторое время я встретила В. Н. Топора ? теперь он работал в отделе ВЦСПС на какой-то мелкой должности. Он был уверен, что незаслуженно строгий выговор испортил ему карьеру, но полагал, что могло быть и хуже. Я понимала его страх, да и сама боялась, что скрывать, но не удержалась и не без злорадства сказала:
? Самокритика должна быть искренней, а не конъюнктурной.
И он угрюмо согласился.
? Дадите почитать? ? спросил Иван Васильевич.
? Увы!
Во время эвакуации у меня пропали почти все книги, которые с такой любовью собирал Арося. Исчез и единственный том книги «Товарищ Киров». Я грешила на соседей, me на мою двоюродную сестру, которой оставляла на время эвакуации ключ от комнаты.
? Ну, что же, возьму в библиотеке!
? Нет, не возьмете! Книжку запретили в 38-м, потому что в ней оказалось много авторов-«врагов народа».
Мы уже находились около моего дома. Попрощались.
Я долго лежала в постели без сна и снова слышала голос Ивана Васильевича, теплый, слегка вибрирующий, низкотеноровый; его восклицания и реплики, его сочувствие к моим переживаниям — все это трогало до слез. Вспоминая длинную прогулку по темным улицам Москвы, его руку, сжимавшую мою, я почувствовала нежность и благодарность, а еще ? страх.
Утром он подошел ко мне в коридоре здания ЦК и поздоровался как-то особенно тепло.
? Пойдемте обедать без компании, — попросил он, — и, если можно, пораньше?
? Хорошо, ? охотно согласилась я, ? и пораньше убежим под стены Кремля!
И мы разошлись по своим комнатам.
Когда я пришла в столовую, он уже заказал обед, мы быстро поели и еще до того, как пришли «наши», сбежали. В руках Ивана Васильевича была книга, обернутая в газету. На набережной он снял газету, и моим глазам предстал том книги «Товарищ Киров» ? в знакомом красном переплете.
— Где же вы достали?
? В нашей библиотеке, и без каких-либо затруднений. Я уже внимательно ее перелистал и прочитал некоторые места, о которых вы рассказывали. Убедился, в них нет ничего криминального, язык действительно разнообразен и ярок. Особенно мне понравилась композиция...
? Вы заметили, ? обрадовалась я. ? Над этим мне как составителю книги пришлось поработать больше всего.
С удовольствием проведу сегодня ночь в кабинете товарища Александрова за чтением вашего труда!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.