Миф о «лермонтовской банде»

Миф о «лермонтовской банде»

«Лермонтовская банда», или «ватага». Так в лермонтоведческой литературе называют группу молодых людей, которые окружали поэта в Пятигорске летом 1841 года. Впервые появившись книге Висковатова, «банда», которой якобы предводительствовал Лермонтов, в том или ином виде кочуя по многим биографическим трудам, благополучно дожила до наших дней. Е. Хаецкая (2011): «„Лермонтовская банда“ (опять сколотил „шайку“, „банду“, „компанию“ – не мог без этого) вызывала определенное раздражение, особенно у петербуржцев, которые приезжали на Кавказ впервые».

Во многих рассказах о последних днях жизни поэта рисуется коллективный портрет этой самой «банды», представляющей собой некую монолитную массу. Действительно, на первый взгляд, между представителями лермонтовского окружения наблюдается очень большое сходство. Это, как правило, люди молодые – от 22 до 27, но в основном 24–26 лет. Большинство их составляли гвардейские офицеры, друзья, приятели, хорошие знакомые Лермонтова по Петербургу. Почти все они – представители известных аристократических фамилий – Столыпиных, Мартыновых, есть среди них титулованные особы (князья Трубецкой, Васильчиков, Гагарин, Барятинский, братья Долгорукие, граф Ламберт), а также сыновья видных сановников и военных – Дорохов, Бенкендорф, Арнольди. Или же такие видные фигуры, как Лев Пушкин, брат великого поэта, и Дмитриевский, ныне забытый, но тогда считавшийся известным стихотворцем.

Сходством социального статуса общность этих лиц не ограничивается. Сходны были и их судьбы – все, за малым исключением, прибыли на Кавказ из Петербурга («кому вреден Север, кому нужен крестик», – отметил университетский однокашник Лермонтова Н. Туровский). Почти все они храбро воевали, некоторые получили ранения (Трубецкой, Глебов, Дорохов), то есть образовали спаянное кровью «фронтовое братство». Некоторое исключение составляли штатские – Васильчиков, присоединившийся к компании еще в Петербурге, и Дмитриевский, в прошлом сам боевой офицер, подружившийся со многими из компании еще в Тифлисе, где он служил чиновником.

Примыкали к молодежи и люди постарше. Скажем, декабристы (Лорер, Голицын, Вегелин, Назимов, Черкасов) хоть и числились «государственными преступниками», но тоже были представителями видных аристократических семейств, некогда столичными жителями и гвардейскими офицерами. И тоже храбро воевали на Кавказе – то есть оставались людьми того же круга и, как теперь говорят, «менталитета». Были тут и ветераны-кавказцы, имевшие более высокие чины, но опять-таки с очень похожими судьбами и одинаковым прошлым – Петербург, гвардия, вращение в светском обществе, а позже – боевые действия на Кавказе. Полковники Безобразов, Голицын, Манзей тоже входили в лермонтовское окружение. Почти все составлявшие его, независимо от возраста и чинов, были примерно равны по уровню образованности, связаны давним общением, а многие и родством – если не прямым, то через двоюродных сестер и братьев, тетушек, дядюшек (как тогда говорили – свойством).

Вот такая сразу бросающаяся в глаза общность делала незаметными некоторые отличия и приводила к тому, что лермонтовское окружение в глазах и некоторых мемуаристов, писавших свои воспоминания тридцать – сорок лет спустя, и первых биографов, и, особенно, позднейших исследователей выглядело единым, монолитным. Согласно свидетельствам современников и высказываниям позднейших авторов, компания эта окружала поэта с первых дней его появления в Пятигорске, вместе с ним плясала на балах, ездила на пикники, играла в карты, ухаживала за хорошенькими женщинами, а некрасивых дам осмеивала якобы придуманными Лермонтовым кличками «кукушечка», «канареечка», «цапля». Ну чем не «банда», «шайка», «ватага»?

И все же: насколько сплоченной и монолитной была эта компания? Насколько единообразным было ее поведение? Давайте поговорим об этом после того, как познакомимся с конкретными представителями лермонтовского окружения.

Последний свидетель А. И. Арнольди (1817–1898)

Однополчанин Лермонтова по Гродненскому гусарскому полку, он оказался рядом с поэтом в последние недели его жизни. Мало этого – волею судьбы стал последним из лермонтовского окружения, который не только видел Михаила Юрьевича в роковой день 15 июля, но и зафиксировал обстоятельства встречи с ним в своих записях.

Александр Иванович Арнольди родился 21 апреля 1817 года. Он был старшим сыном известного боевого генерала Ивана Карловича Арнольди. Дядей мемуариста по матери был декабрист Н. И. Лорер. После смерти первой супруги, матери Александра, генерал женился на вдове, Софье Карловне Россет, – ее дочерью от первого брака, и, стало быть, сводной сестрой Александра оказалась фрейлина А. О. Россет-Смирнова, приятельница Пушкина, Жуковского, Гоголя.

Воспитание Александр получил в самом аристократическом военно-учебном заведении той поры – Пажеском корпусе. В 1837 году был выпущен корнетом в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, где некоторое время пришлось служить и Лермонтову. В отличие от других гвардейских полков этот полк размещался в Новгородской губернии. Вероятно, отдаленность от столицы сделала полк «местом ссылки или какого-то чистилища» для штрафных офицеров гвардии, в том числе и для Лермонтова.

Как и другие однополчане, Арнольди, по его собственному признанию, видел в Лермонтове не столько великого поэта, сколько товарища-офицера. Близких отношений между ними в полку не возникло. Да и встреча в Пятигорске, куда летом 1841 года молодой офицер приехал на лечение вместе с семьей, не была особенно горяча. Позже Арнольди вошел в круг лиц, с которыми Лермонтов в те дни был достаточно близок.

Живя по соседству, они постоянно посещали друг друга. Так, Арнольди отмечает, что не раз сиживал на балкончике лермонтовского домика, а Михаил Юрьевич частенько заходил в соседний дом Уманова, где жил Арнольди. Другой сферой общения был кружок гвардейской молодежи, совместно развлекавшейся на бульваре, в Ресторации и т. д. Одним из общих дел этого сообщества был бал у Грота Дианы – в его подготовке Арнольди принимал весьма деятельное участие. Наконец, оба они проводили немало времени в обществе ссыльных декабристов, с которыми Лермонтов общался и ранее, а Арнольди познакомился тем летом через своего дядю Лорера.

Поправив здоровье на Водах, Арнольди в следующем году принял участие в боевых действиях на Кавказе, получил свою первую боевую награду – чин штаб-ромистра, после чего возвратился в свой полк и оставался там более двадцати лет. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов Арнольди командовал 4-й кавалерийской дивизией и был первым русским губернатором освобожденной Софии. Его имя, как одного из выдающихся боевых генералов этой поры, отмечено было в 1881 году на страницах «Русской старины». В середине 80-х годов Арнольди вышел в отставку. Объявление о смерти генерала от кавалерии А. И. Арнольди 25 января 1898 года появилось в газете «Новое время», где был напечатан и краткий его некролог.

С конца 60-х годов Арнольди писал свои мемуары, которые озаглавил «Семейная хроника и мои воспоминания». Страницы о встречах с Лермонтовым, которых Арнольди касается дважды – при описании своей службы в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку и в рассказе о пребывании летом 1841 года в Пятигорске, – писались в середине 70-х годов. В описании жизни на Водах летом 1841 года находим обрисованный беспристрастным наблюдателем облик курортных поселений, портреты представителей «водяного общества», а также «топографию» расселения всех основных лиц из окружения Лермонтова. Названы врачи, лечившие приезжих, указаны ванны и источники, которыми они рекомендовали пользоваться.

Наиболее ценны для нас сообщаемые Арнольди сведения о дне дуэли, которые поначалу кажутся противоречащими достоверно известным фактам. Однако, при некоторых поправках, эта часть мемуаров Арнольди обретает высочайшую ценность, помогая уточнению некоторых важных обстоятельств, предшествовавших поединку.

О самом добром отношении Арнольди к Михаилу Юрьевичу свидетельствуют многие строки его воспоминаний, а также желание запечатлеть в рисунках места, связанные с поэтом. И конечно, то, что он отдал однополчанину последние почести и на своих плечах нес гроб с телом погибшего. За все это мы должны быть благодарны Александру Ивановичу, как и за ценные сведения о последних часах жизни поэта.

Брат фельдмаршала B. И. Барятинский (1817–1875)

Приятель Лермонтова, князь, брат Александра Ивановича Барятинского, однокашника Лермонтова по юнкерской школе, впоследствии генерал-фельдмаршала, победителя Шамиля. В 1837 году Владимир Барятинский – корнет лейб-гвардии Кирасирского полка, в 1841 – штаб-ротмистр, впоследствии командир Кавалергардского полка, генерал-адъютант.

В 1839 году был на Водах, о чем свидетельствует высочайший приказ от 24 мая 1839 года: «Увольняется в отпуск для излечения от болезни. На шесть месяцев: Лейб-Кирасирского Его высочества Наследника Цесаревича полка князь Барятинский к Кавказским Минеральным Водам».

Именно тогда Владимир Барятинский имел роман с Эмилией Клингенберг. М. Ашукина в «Лермонтовской энциклопедии» предполагает, что летом 1841 года он был в Пятигорске и встречался с Лермонтовым, но никаких данных об этих встречах не имеется.

Командир нижегородцев C. Д. Безобразов (1801–1879)

Мы знаем, что отправленный на Кавказ за стихотворение «Смерть поэта» Михаил Юрьевич был определен в Нижегородский драгунский полк. Правда, служба его там была недолгой. Тем не менее нижегородцы всегда гордились тем, что в их рядах находился великий поэт и храбрый воин. И послужной список Лермонтова, как и любого офицера, причастность к нижегородцам не могла не украсить. Полк действительно был знаменит и славен, выделяясь среди других драгунских полков, которых было немало в российской армии, а переведенный в конце XVIII века на Кавказ, закрепил здесь свою славу победами в войнах с Персией и Турцией. В его рядах сражались такие замечательные воины, как Руфин Дорохов и будущий декабрист Александр Якубович, удивлявшие храбростью даже бывалых кавказцев. В полковых списках можно было найти имена декабриста Александра Одоевского и Льва Пушкина, брата поэта, а позднее – и внука Александра Сергеевича.

И командиры у этого полка были замечательные. Это герой Бородинской битвы Н. Н. Раевский и его сын, друг Пушкина. Это отец Нины Грибоедовой Александр Чавчавадзе. А в 1837 году нижегородцами командовал Сергей Дмитриевич Безобразов. На Кавказе Безобразов блистательными подвигами завоевал себе громкую известность. «Всегда в высокой белой папахе, на белом коне, – пишет историк 44-го Нижегородского драгунского полка В. А. Потто, – всегда впереди атакующей кавалерии, он увлекал своей отвагой линейных казаков, которые умели дать настоящую цену удали и храбрости». Назначенный командиром нижегородцев, Безобразов заботился не только о воинской выучке «нижних чинов», но об их внешнем облике и культурном уровне. И в крепко сплоченной боевой семье офицеров Нижегородского драгунского полка тон жизни задавал его командир.

У нас нет никаких сведений о том, как встретились и познакомились в 1837 году ссыльный офицер и командир полка. Надо полагать, встреча эта была дружеской, а установившиеся отношения – самыми теплыми. Об этом говорит пятигорское лето 1841 года, когда Лермонтов и Безобразов увиделись вновь. Сергей Дмитриевич прибыл в Пятигорск, запоздав к началу сезона. Его задержали военные действия, во время которых полковник Безобразов, заменив раненого князя Голицына, командовал кавалерией. Опоздание свое он компенсировал особо усердным лечением – 3 июля приобрел сразу 40 билетов на ванны. Скорей всего, тогда же, в начале июля, произошла и его встреча с Лермонтовым. Не исключено, что их мог свести служивший ранее в Нижегородском полку и часто общавшийся с Лермонтовым Лев Пушкин. Сергей Дмитриевич сошелся с кружком военной молодежи, окружавшей Лермонтова. Разница в чинах и возрасте не помешала ему сблизиться с поэтом.

Но общение было недолгим. 7 июля Лермонтов выехал в Железноводск, чтобы продолжить там лечение, и после этого бывал в Пятигорске наездами. А потом были дуэль и похороны поэта, на которых полковник Безобразов представлял свой полк. Вместе с представителями других воинских частей, в которых служил Лермонтов, он нес на своих плечах гроб с телом погибшего к месту последнего упокоения. Тем самым он вписал свое имя в биографию поэта и потому интересен не только историкам Кавказской войны, но и всем, кто дорожит именем Лермонтова.

Наш интерес вызывает не только участие в похоронах поэта, но и судьба полковника, который тоже оказался на Кавказе как изгнанник. Свою военную службу Безобразов начал рано и блестяще и очень скоро сделался адъютантом цесаревича Константина Павловича. Служа в Варшаве, Безобразов по своему уму, образованности и светскому лоску занял видное место в блестящем варшавском обществе. После смерти Константина Павловича Николай I назначил Безобразова своим флигель-адъютантом. При дворе тот встретил фрейлину императрицы – красавицу-княжну Любовь Александровну Хилкову и влюбился в нее. Княжна Хилкова была сиротой, которую Николай I взял под свое покровительство. По его желанию свадьба была отпразднована по-царски. Венчание состоялось в дворцовой церкви. Но очень скоро молодые расстались. Семейная драма Безобразова наделала много шуму и долгое время была предметом толков в великосветских кругах. Говорили, что молодожен застал в спальне жены самого Николая и дал ему пощечину. Этот случай послужил материалом для повести Л. Н. Толстого «Отец Сергий».

За свою дерзость Безобразов, как говорили, и был отправлен на Кавказ. Случай, конечно, небывалый в российской истории. Можно себе представить, какое отношение мог иметь Николай к такому человеку! И, тем не менее, проявленные на Кавказе доблесть и высокое воинское умение принесли Безобразову многочисленные награды, повышение в чине и, в конце концов, право командовать славным полком.

В заключение – несколько слов о дальнейшей судьбе полковника. В 1842 году он, уже в чине генерал-майора, был назначен начальником правого фланга Кавказской линии. Безобразов переехал в Ставрополь, где его ждала жена, – примирение с ней произошло после десяти лет размолвки. В Ставрополе они прожили пять лет. В 1868 году Безобразов отмечал 50-летие своего офицерства. Император Александр II навечно зачислил доблестного воина в Нижегородский драгунский полк с правом ношения его мундира, с которым тот не расставался до конца жизни.

В своей душе Сергей Дмитриевич хранил память о замечательном поэте, с которым свела его судьба. В 1844 году он вновь посетил Пятигорск и снял квартиру… в том самом скромном домике, где бывал в гостях у Лермонтова незадолго до его гибели. Этот факт установлен документально – благодаря записи в памятной тетради домохозяина В. И. Чилаева.

Зловещая тень фамилии А. П. Бенкендорф (1820–1852)

Известно, что юнкер Бенкендорф находился в пятигорском окружении Михаила Юрьевича накануне роковой дуэли. Какое-то время лермонтоведы, веря, что «этот Бенкендорф» был сыном шефа жандармов, считали: таким образом III Отделение дотянулось до поэта. Потом выяснилось: отец юнкера – всего лишь двоюродный брат «того Бенкендорфа», занимавший должность эстляндского гражданского губернатора.

Каким же образом Лермонтов оказался связанным с юношей, носившим столь пугающую фамилию? У эстляндского губернатора было трое сыновей. И двое из них сопутствовали Лермонтову в разные периоды его жизни. Средний, Ермолай, учился вместе с поэтом в юнкерской школе и в 1834 году был выпущен в Кавалергардский полк. А младший, Александр, начал военную службу с 1840 года юнкером в Кабардинском егерском полку. Боевым испытанием стала для него проведенная генералом Галафеевым в октябре – ноябре экспедиция по землям Большой и Малой Чечни. В этой же экспедиции участвовал и Лермонтов. Именно там он мог познакомиться с младшим братом своего однокашника и встретиться с ним в Пятигорске как с боевым товарищем.

За участие в экспедиции юнкер Бенкендорф был награжден солдатским Георгиевским крестом. Кое-кто считает, что тут не обошлось без влиятельного родственника. Но это исключено, поскольку такая награда определялась голосованием нижних чинов полка, решавших, кто более других достоин этого знака отличия. Зато в угоду всесильному шефу жандармов кавказское начальство решило поощрить юнкера досрочным представлением к офицерскому званию. Однако император не утвердил его.

Нахождение юнкера Бенкендорфа рядом с Лермонтовым помогает прояснить некоторые детали пятигорского бытия Михаила Юрьевича, на которые его биографы, занимаясь главными составляющими преддуэльной интриги, обычно не обращают внимания. А между тем эти «мелочи» тоже важны. Так, в рассказе Н. Раевского о вечере у Верзилиных 13 июля может удивить замечание о Бенкендорфе: «…Михаил Юрьевич его не очень-то жаловал; говорили даже, что и Грушницкого с него списал». Что касается Грушницкого, то слишком уж похожа ситуация: юнкер, ожидающий производства в офицеры, вращается в кругу знакомых барышень, выступая соперником – уже не героя, а автора. Правда, это – уже после написания романа, но для тех, кто не слишком хорошо знаком с его творческой историей, большой разницы нет. Так что тут – все понятно. А вот почему Лермонтов все же не жаловал юнкера?

Возможный ответ находим в воспоминаниях Эмилии Шан-Гирей. У Михаила Юрьевича, как мы знаем, с ней были довольно сложные отношения – взаимная симпатия сменилась враждой. Однажды, когда компания собиралась на пикник, Лермонтов, как рассказывает Эмилия Александровна, предложил пари, «что на обратном пути будет ехать рядом со мною, что ему редко удавалось. Возвращались мы поздно, и я, садясь на лошадь, шепнула старику Зельмицу и юнкеру Бенкендорфу, чтобы они ехали подле меня и не отставали. Лермонтов ехал сзади и все время зло шутил на мой счет». Отсюда, возможно, и недовольство поэта «мальчишкой»-юнкером, который помешал ему выиграть пари и тем досадить отвергнувшей его даме. Не исключено даже, что этот эпизод в какой-то мере обострил и отношения в треугольнике «Лермонтов – Эмилия – Мартынов» и сыграл определенную роль в ссоре, случившейся через неделю.

Любопытно также, что Александр Бенкендорф мог быть среди тех, с кем Лермонтов провел последние часы своей жизни. Как рассказывала в своем письме Е. Быховец, она с компанией молодых людей, среди которых был и Бенкендорф, 15 июля навестила Михаила Юрьевича в Железноводске. Трудно сказать, как поэт вел себя с юнкером. Но для того этот жаркий день кончился печально – вернувшись домой, Бенкендорф упал без сознания.

Ничего удивительного тут нет: Александр был очень слабого здоровья, потому и лечился в Пятигорске. А еще через два года подал в отставку. Впрочем, кроме слабого здоровья, у него были на то и другие причины: в 1844 году умер его всесильный родственник, поддерживавший молодого офицера. А кроме того, именно в том году Александр Павлович, скорее всего, женился, поскольку рождение его сына приходится на 1845 год. И женился, между прочим, на одной из самых богатых невест в России – Екатерине Бернардаки, отцом которой был известнейший предприниматель-миллионер и меценат.

Болезненный Александр Бенкендорф скончался в 1852 году в чине титулярного советника. Его вдова, Екатерина Дмитриевна, вторично вышла замуж за французского аристократа, маркиза д’Аша. Сын бывшего юнкера, Дмитрий Александрович Бенкендорф, стал художником-акварелистом. Дожил он до 1919 года, не имея детей. С его смертью и пресеклась родственная линия лермонтовского знакомого, прожившего свою недолгую жизнь в тени зловещей фамилии родственника.

Член «кружка шестнадцати» К. В. Браницкий-Корчак (1814–1879)

Граф, племянник Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой (урожденной Браницкой), приятельницы Пушкина. С марта 1837 года служил вместе с Лермонтовым в лейб-гвардии Гусарском полку. Член лермонтовского «кружка шестнадцати», который и стал нам известен именно по воспоминаниям Браницкого, изданным в Париже в 1879 году.

Браницкий с детства ненавидел российский императорский двор – за то, что он был притеснителем Польши. Не подозревавший этого Николай I в 1843 году назначил его своим флигель-адъютантом, но Браницкий добился перевода на Кавказ. Он воевал против Шамиля, был участником бесчисленных схваток с горцами. На Кавказе он сдружился с Л. С. Пушкиным, там же были его друзья А. Н. Долгорукий, Г. Г. Гагарин, М. П. Глебов – всё лермонтовский круг лиц. Рисунок неизвестного художника, изображающий Браницкого, имеет помету «Пятигорск, июля 3-го 1841 года». Следовательно, Браницкий мог находиться рядом с Лермонтовым в его последние дни.

«Прекрасная смуглянка» Е. Г. Быховец (1820–1880)

Катя Быховец. Девица, волею судьбы оказавшаяся рядом с поэтом в самые последние дни его жизни. Дальняя родственница, которую Михаил Юрьевич называл «кузиной». Симпатичная внешне (если верить найденному позже портрету), привлекавшая внимание и поэта, и его друзей, но особой роли в событиях тех дней не игравшая. Главная ее заслуга перед историей – в том, что она провела с Лермонтовым несколько часов перед самой дуэлью и описала их в своем письме к подруге. Свидетельством их встречи стало принадлежавшее Кате золотое украшение для волос, называемое бандо, – взятое «на счастье», оно Михаилу Юрьевичу, увы, не помогло и после дуэли было найдено окровавленным в кармане сюртука погибшего…

Факты, сообщенные «кузиной» в ее письме, кочуют из публикации в публикацию – будь то научное исследование или произведение беллетристики. Это и понятно: других-то почти нет! Те же, что есть, – скудны, отрывочны, противоречивы. А тут – живописный рассказ с сочными убедительными деталями. Плюс довольно подробная характеристика самого «кузена», его настроения и мыслей. Да в придачу – яркое и подробнейшее описание бала у Грота Дианы, устроенного за неделю до гибели поэтом и его друзьями. Поистине бесценный подарок лермонтоведению!

Правда, у некоторых исследователей имеются серьезные сомнения в подлинности этого письма. Но об этом – ниже. Пока же обратимся к личности самой Екатерины, совершенно заслоненной для многих и этим самым письмом, и спорами о нем. Ведь биографы поэта «накопали» за минувший век достаточно фактов о личности «кузины».

Екатерина была старшей дочерью помещика Тарусского уезда Калужской губернии Григория Андреевича Быховца и его супруги Наталии Федоровны. Семья была большая – двое сыновей и семь дочерей. В 1847 году отец разорился, и его имение – село Истошино под Тарусой – было продано. Но и до этого семья постоянно нуждалась и получала материальную поддержку от тетки, Мавры Егоровны Быховец (в девичестве Крюковой) – вдовы нижегородского губернатора С. А. Быховца. Через эту тетку и протянулась родственная связь Кати с М. Ю. Лермонтовым. Мавра Егоровна жила в Москве, в доме генерала Павленкова, где с ней некоторое время находилась и Катя – как утверждает ее потомок, А. Ивановский, «на положении Лизы» из «Пиковой дамы», то есть в приживалках. Лермонтов бывал там проездом через Москву, в 1837 и 1840 годах. Во время его визитов к Мавре Егоровне они и могли познакомиться.

В 40-х годах (скорее всего, в 1844 году) Катя вышла замуж за Константина Иосифовича Ивановского.

Ничего яркого и заметного в ее жизни не происходило – кроме неожиданной близости к Лермонтову летом 1841 года, когда она сопровождала на Воды богатую больную тетку. А. Ивановский утверждает, что и здесь она выступала в роли приживалки – ради того, чтобы содержать младших брата и сестру. И вот в Пятигорске Катя вдруг становится очень яркой и заметной фигурой. Ничем не примечательная в своей жизни девица, а позже замужняя дама, здесь она, оказавшись вблизи Лермонтова, вдруг обретает значимость.

Скромная провинциальная дворяночка попадает в круг блестящих столичных аристократов. За ней ухаживают лермонтовские друзья, а сам он с нею дружен, постоянно навещает и опекает. Катя получает от него красивое прозвище la belle noire, то есть «прекрасная смуглянка», которое, переводилось и как «черная красавица» или «креолка». Сразу после дуэли, когда в кармане убитого поэта было найдено ее окровавленное бандо, по городу даже пошел слух, что поединок случился именно из-за Кати.

Да и позже «прикосновение к Лермонтову» породило немало вымыслов о ее значении в жизни поэта. Предполагали, что у Кати должны храниться рукописи Лермонтова, и ее отцу пришлось публично открещиваться от подобных утверждений. Не считаясь с тем, что роман «Герой нашего времени» был написан, по крайней мере, за три года до ее встречи с Михаилом Юрьевичем, Катю почему-то стали представлять прототипом княжны Мери. А некоторые лермонтоведы до сих пор убеждены, что Лермонтов посвятил ей стихотворение «Нет, не тебя так пылко я люблю»… Вот какой стала выглядеть «кузина» при внимательном рассмотрении.

Если ее письмо – все же мистификация, то, занимаясь этим документом, мы, тем не менее, узнаем о последних днях жизни Лермонтова очень многое, поскольку какие-то факторы мог знать и мистификатотр. А уж если оно подлинное и описывает действительные события, то какую благодарность потомков заслуживает «прекрасная смуглянка» за сохранение сказанных ей при расставании слов великого поэта: «Кузина, душечка, счастливее этого часа не будет больше в моей жизни…»

Вместе рисовали Г. Г. Гагарин (1810–1893)

Князь, художник, приятель Лермонтова. С 1822 года воспитывался в Италии, где его отец служил по дипломатической части. В Италии получил художественное образование. В 1832 году Гагарины вернулись в Россию, где Григорий сблизился с российскими литераторами, познакомился с А. С. Пушкиным, который предложил ему иллюстрировать его стихи. В «Лермонтовской энциклопедии» указывается, что в 1834 году Гагарин познакомился с Лермонтовым, с которым мог встречаться у С. Трубецкого или А. Барятинского. В средине 30-х годов Гагарин путешествовал с Брюлловым на бриге «Фемистокл» в Константинополь, потом служил в русской миссии в Мюнхене. В 1839 году вернулся в Россию и здесь сблизился (или познакомился) с Лермонтовым, который ввел его в «кружок шестнадцати».

В мае 1840 года Гагарин был командирован (или отправился вслед за друзьями из «кружка шестнадцати») на Кавказ. Принимал участие в боевых действиях. Есть предположение, что жил в одной палатке с Лермонтовым и даже нарисовал его (рисунок «Офицер, отдыхающий в палатке»). В августе 1840 года встретился с Лермонтовым и его друзьями на Водах, зарисовал их компанию в Кисловодске. Здесь Лермонтов и Гагарин начали заниматься рисованием вместе, создав, в частности, акварель «Эпизод из сражения при Валерике». Гагарин принимал участие в боевых действиях и весной 1841 года – в частности, изобразил на одном из своих рисунков взятие аула Черкей, следовательно, присутствовал при его штурме. А потом, вероятно, вместе с офицерами отряда, отпущенными на отдых в Пятигорск, приехал сюда. Здесь он обязательно должен был общаться с Лермонтовым, хотя документальных данных об этом не имеется. 20 июня он покинул Пятигорск и выехал в Петербург. В дальнейшем сделал много зарисовок людей и мест, связанных с кавказским бытием Лермонтова, в частности – нарисовал девиц Верзилиных, слугу Лермонтова Х. Саникидзе, князя А. Васильчикова и Н. Мартынова.

Младший товарищ П. А. Гвоздев (1815–1851)

Товарищ Лермонтова. Учился в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в 1836–1837 годах, где числился юнкером лейб-гвардии Егерского полка. В феврале 1837 года, когда на Лермонтова начались гонения за стихотворение на смерть Пушкина, Гвоздев написал стихотворный «ответ» Лермонтову, который, как и «Смерть поэта», ходил в списках.

Стихи вызвали неудовольствие вышестоящих лиц, которые стали искать удобного случая, чтобы Гвоздева за них наказать. Однажды в юнкерской школе, во внеурочный час, Гвоздев читал книгу, развалясь в кресле. На замечание воспитателя он ответил, что сейчас не урок, и он может сидеть как ему хочется. Воспитатель сделал еще какое-то замечание, вероятно грубое, так как Гвоздев назвал его подлецом. В беседе с директором школы он ото всего отказался. Но, когда директор попросил его признаться как отцу родному, а не как официальному лицу, причем дал честное слово, что все сохранит в тайне, Гвоздев сознался, что назвал воспитателя подлецом. Директор, ничуть не задумавшись, честное слово нарушил, и в результате юнкер Гвоздев был разжалован в солдаты и сослан на Кавказ в Навагинский пехотный полк.

Лермонтов узнал об этом и писал 18 июля 1837 года бабушке: «То, что вы мне пишете о Гвоздеве, меня не очень удивило; я, уезжая, ему предсказывал, что он будет юнкером у меня во взводе; а впрочем, жаль его». На Кавказе они встретились, Лермонтов отнесся к Гвоздеву дружески. Через год после высылки, в 1838 году, за отличие в сражениях, Гвоздев был произведен в офицеры и немедленно вышел в отставку. Он стал служить в Петербурге по статской части – в канцелярии Морского ведомства.

В июле 1841 года он приехал в Пятигорск на воды. А. М. Меринский в своих «Воспоминаниях о Лермонтове» говорит: «П. А. Гвоздев… рассказал мне о последних днях Лермонтова. Восьмого июля он встретился с ним довольно поздно на пятигорском бульваре. Ночь была тихая и теплая. Они пошли ходить. Лермонтов был в странном расположении духа: то грустен, то вдруг становился он желчным и с сарказмом отзывался о жизни и обо всем его окружавшем. Между прочим, в разговоре он сказал: „Чувствую – мне очень мало осталось жить“. Через неделю после того он дрался на дуэли».

Гвоздев был потрясен гибелью Лермонтова. В тот день, когда пуля сразила поэта, он написал стихотворение «Машук и Бештау (в день 15 июля 1841 года)». Это был самый первый отклик на смерть Лермонтова. Стихотворение это – разговор между горами Бештау и Машук. Бештау гордится своей «силой», «могучестью», но Машук, обдумывая свой ответ, вдруг оделся в черную тучу и вместо ответа хотел передать ему «певца отторженного звук»:

Стеснилося сердце земного владыки,

Он выронил вздох громовой,

С ним выстрел раздался, раздались и клики,

И пал наш поэт молодой!..

Певец «карих глаз» М. В. Дмитриевский (1812 – ок. 1850)

В пятигорском окружении Лермонтова, которое составляли в основном его боевые товарищи – офицеры, представители светского общества из Петербурга и другие заметные лица, Михаил Васильевич Дмитриевский особенно не выделялся. Он был старше поэта и большинства его товарищей, особых военных заслуг не имел, хотя в молодости принимал участие в боевых действиях. Служил он в Тифлисе и был тогда всего лишь мелким чиновником в канцелярии главноуправляющего.

И если чем-то мог похвастаться Михаил Васильевич, то интересными знакомствами с заметными личностями. Он был дружен с писателем-декабристом Бестужевым-Марлинским, хорошо знал других участников декабрьского восстания, переведенных на Кавказ. Со многими из них он познакомился летом 1838 года на Водах, так же как и с А. М. Фадееевым и его дочерью, писательницей Еленой Ган. Дмитриевский хорошо знал Нину Грибоедову, ее сестру Екатерину и их отца, князя Александра Чавчавадзе, который ему покровительствовал. Часто бывая в доме Чавчавадзе, он встречался там с представителями грузинской и русской интеллигенции, в том числе с декабристом Александром Одоевским и Львом Пушкиным, с которым сошелся довольно близко.

В том же гостеприимном доме, по всей видимости, осенью 1837 года произошло его знакомство и с Лермонтовым, которое было продолжено летом 1841 года. В Пятигорск Дмитриевский специально приехал, по словам Н. И. Лорера, «чтобы с нами, декабристами, познакомиться». Здесь же он, к своей радости, встретил Лермонтова и быстро вошел в круг его приятелей.

Что могло сближать их? Привлечь Лермонтова мог поэтический дар Дмитриевского, пусть и небольшой. Но стихотворение «Карие глаза» вызвало его восхищение: «После таких стихов, – говорил Михаил Юрьевич, – разлюбишь поневоле черные и голубые очи и полюбишь карие глаза». Это ставшее популярным стихотворение было написано в Пятигорске и посвящено женщине, которую Михаил Васильевич здесь встретил и страстно полюбил. Лермонтова могло заинтересовать родившееся на его глазах глубокое чувство, о котором Дмитриевский, конечно же, ему рассказывал.

Н. И. Лорер, вспоминая бал, состоявшийся 8 июля в Гроте Дианы, говорит:

«…После одного бешеного тура вальса Лермонтов, весь запыхавшийся от усталости, подошел ко мне и тихо спросил:

– Видите ли вы даму Дмитревского?.. Это его „карие глаза“… Не правда ли, как она хороша?

Я тогда стал пристальнее ее разглядывать и в самом деле нашел ее красавицей. Она была в белом платье какой-то изумительной белизны и свежести. Густые каштановые волосы ее были гладко причесаны, а из-за уха только спускались красивыми локонами на ее плечи; единственная нитка крупного жемчуга красиво расположилась на лебединой шее этой молодой женщины как бы для того, чтобы на ее природной красоте сосредоточить все внимание наблюдателя. Но главное, что поразило бы всякого, это были большие карие глаза, осененные длинными ресницами и темными, хорошо очерченными бровями. Красавица, как бы не зная, что глаза ее прелестны, иногда прищуривалась, а обращаясь к своему кавалеру, вслед за сим скромным движением обдавала его таким огнем, что в состоянии была бы увлечь, и, вероятно, увлекала не одного своего поклонника…»

Неделю спустя состоялась роковая дуэль, и Дмитриевский, волею судьбы, оказался последним близким по духу человеком, с которым беседовал поэт. Известно, что 15 июля Дмитриевский посетил его в Железноводске. Об этом рассказывает в своем письме дальняя родственница Лермонтова Катя Быховец. И в воспоминаниях А. И. Арнольди говорится, что по пути в Железноводск он встретил ехавших оттуда Лермонтова и Дмитриевского. После дуэли именно к Дмитриевскому попало окровавленное бандо Кати Быховец, найденное в кармане убитого Лермонтова. Считается, что Дмитриевский потерял его. Но, может быть, не потерял, а… сохранил на память?

Вернувшись в Тифлис, Дмитриевский поддерживал переписку с Лорером, делясь с ним своими чувствами к «карим глазам». Известно, что год спустя Михаил Васильевич ездил жениться в Херсонскую губернию. Может быть, на обладательнице карих глаз? Если это так, то звали ее Анна Павловна. Фадеев называет ее «очень любезной дамой». Скончался Михаил Васильевич в начале 50-х годов. Его вдова, как сообщает «Кавказский календарь», в 1854 году заведовала благотворительным учебным заведением Святой Александры в Ставрополе, куда она переехала после смерти супруга.

Сходство судеб А. И. Долгорукий (1819–1842)

Однополчанин и приятель Лермонтова. Когда Лермонтов вернулся весной 1838 года из гродненского Гусарского полка в свой лейб-гвардии Гусарский, расквартированный в Царском Селе, он познакомился с новым однополчанином – выпущенным из Пажеского корпуса князем Александром Долгоруким. Молодой офицер сразу вошел в круг друзей поэта. По словам современника, Долгорукий «был красивый молодой человек, блестящего ума и с большими связями в высшем свете… Язык у него был как бритва».

В 1839–1840 годах Долгорукий – член «кружка шестнадцати». Вместе с Лермонтовым Долгорукий был участником экспедиций отряда Галафеева в Чечню в 1840 году, сражался при Валерике. Один из участников похода вспоминал, что Долгорукий был «офицер весьма храбрый, но неукротимого характера». В этих экспедициях под Долгоруким были ранены три лошади. После валерикского сражения, по пути в Темир-Хан-Шуру, отряд остановился у Миатлинской переправы. Здесь, в палатке, поручик Д. П. Пален сделал несколько карандашных портретов, в том числе Лермонтова и Долгорукого в дружеском кругу.

Долгорукий прекрасно рисовал. К 1838 году относится выполненный им шаржированный портрет полковника Бухарова, под которым Лермонтов поместил стихотворение «Смотрите, как летит, отвагою пылая…» В альбоме П. А. Урусова – с рисунками Долгорукого, изображающими скакунов, соседствуют рисунки Лермонтова – тоже кони. Они как бы соревновались в своей излюбленной теме. Рисунки Долгорукого и по сюжетам, и по характеру исполнения напоминают рисунки Лермонтова. Кроме коней, Долгорукий рисовал головы горцев, русских солдат, батальные сцены, виды Кавказа, в частности – Пятигорска и окрестностей Кисловодска (акварельный рисунок «Березовая балка», где изображен черкес, сидящий на вершине скалы и смотрящий вдаль).

По некоторым данным, Долгорукий виделся с Лермонтовым и в Пятигорске в последние месяцы жизни поэта. А через год после смерти Лермонтова тоже погиб на дуэли.

«Легендарный бретер» Р. И. Дорохов (1801–1852)

Пожалуй, ни один из друзей, приятелей или просто знакомых М. Ю. Лермонтова не окружен таким густым облаком легенд, мифов, фантазий, как Руфин Иванович Дорохов. Чего только о нем не говорили! Драчун, буян, скандалист, а главное, бретер, участвовавший в четырнадцати дуэлях! За них он будто бы был несколько раз разжалован в рядовые, но своей безумной храбростью возвращал себе офицерский чин и снова окунался в омут беспутной жизни. Поток различных гипотез и вымыслов породило и его пребывание летом 1841 года в Пятигорске. Дорохов якобы принимал самое активное участие в событиях, связанных с дуэлью Лермонтова и Мартынова, – мол, как опытный дуэлянт, он не мог оставаться в стороне от такого события и не только помогал в выработке условий, но и сам присутствовал на поединке, что повлияло на его исход. А на следующий день Дорохов чуть было не избил священника, который отказался хоронить убитого на дуэли поэта.

В большинстве публикаций о Лермонтове, особенно прошлых лет, Дорохов появляется, как правило, в ореоле всего сказанного выше. Даже сегодня защитники доброго имени Дорохова продолжают называть его бретером, твердить о многочисленных поединках, в которых он участвовал, об активном его вмешательстве в преддуэльные события июля 1841 года.

Что же представлял собой Дорохов на самом деле? Начнем с того, что Руфин Дорохов, согласно мнению современников, «по рождению, воспитанию и способностям мог рассчитывать на блестящую карьеру». Сын героя Отечественной войны 1812 года генерал-лейтенанта И. С. Дорохова, Руфин рано остался без отца и мальчиком был определен в Пажеский корпус – привилегированное военно-учебное заведение, куда принимали далеко не всех детей дворянского сословия. Но, видимо, уже там он показал себя не с самой лучшей стороны, поскольку по выходе из корпуса был направлен служить всего-навсего в учебный карабинерный батальон.

Дальше все пошло наперекос. У восемнадцатилетнего Дорохова была дуэль, причем следует подчеркнуть: единственная дуэль в его жизни! Спустя несколько лет могла бы состояться и вторая, но секунданты уладили инцидент и помирили противников. Так что четырнадцать дуэлей, о которых твердят все кому не лень, – выдумка! А был ли Дорохов разжалован? Да, но не многократно, а всего дважды. И оба раза по причинам, ничего общего с бретерством не имевшим. Так, в 1820 году «за буйство в театре и ношение партикулярной одежды» (видимо, это был тот известный случай, когда юный прапорщик в театре побил какого-то статского советника) Дорохов был разжалован в рядовые, переведен в Гренадерский полк и выслан из столицы.

Целых семь лет пришлось ему тянуть солдатскую лямку, прежде чем он избавился от нее. В 1827 году его направили на Кавказ. Там, по распоряжению А. П. Ермолова, Дорохов попал в Нижегородский драгунский полк. И после того, как он принял участие в боевых действиях против турок, проявив чудеса храбрости, в декабре 1827 года его произвели в унтер-офицеры, а месяц спустя – в прапорщики. Очень скоро Дорохов был награжден золотой саблей и произведен в поручики. А в 1837 году, получив чин штабс-капитана, Дорохов оставил армию и поселился в Москве. Но тут он стал крупно играть. И однажды, ударив нечестного игрока кинжалом, чуть не убил его, за что и был в 1838 году вторично разжалован в солдаты. Как видим, опять не за дуэль!

Снова попав в Кавказский корпус, Дорохов вскоре был представлен к чину прапорщика. Но получил его только 16 апреля 1841 года и тогда же был награжден солдатским Георгиевским крестом за дела в Чечне, где командовал той самой «командой охотников», которую после ранения передал Лермонтову.

Впрочем, и здесь не обошлось без легенд. Например, Э. Герштейн в своей книге «Судьба Лермонтова» пишет: «Ранение Дорохова в ногу было тяжелым. Один глаз был поврежден (следствие контузии головы)». Но вот письмо Л. С. Пушкина их общему приятелю М. В. Юзефовичу: «Что тебе наврал Дорохов? Мне кажется из твоего письма, что он себя все-таки выставляет каким-то героем романтическим и полусмертельно раненным. Дело в том, что он, разумеется, вел себя очень хорошо, командовал сотнею, которая была в деле более прочих, получил пресчастливую рану в мякиш ноги и уверяет, что контужен в голову. Опасения его насчет Лермонтова, принявшего его командование, ни на чем не основано; командование же самое пустое, вскоре уничтоженное, а учрежденное единственно для предлога к представлению». Контузия Дорохова была явно не тяжелой – несколько минут спустя он вновь был в бою, что отмечено в представлении к награде. И его ранение, как видим, оказалось «пресчастливым» – то есть легким, но позволяющим побыть на Водах.

Каким человеком был Руфин Иванович? Среди отрицательных черт Дорохова современники отмечали пристрастие к карточной игре, несдержанность и горячность, «неукротимый нрав, который проявлялся в нем ни с того ни с сего». Письмо Льва Пушкина заставляет предполагать в нем и умение выдать желаемое за действительное, а то и просто похвастаться. Может быть, именно благодаря этому и родилась версия о четырнадцати дуэлях?

Вместе с тем люди, хорошо знавшие Дорохова, указывали на его доверчивость, благородство, доброту, великодушие. И конечно, на смелость – «это был человек, даже на Кавказе, среди множества храбрых людей, поражавший холодной решительной смелостью». Декабрист Гангеблов вспоминал: «Он всегда держался с достоинством, это был приятный собеседник, остер и находчив». Известно, что Дорохов сам писал стихи, дружил с Пушкиным и другими литераторами. Остаток своей короткой жизни он провел на Кавказе, продолжая воевать в невысоких офицерских чинах. И в январе 1852 года был изрублен в Гойтинском ущелье, где отряд генерал-майора Круковского попал в засаду и полностью погиб во главе с командиром.

Вполне понятно, что жизнь Руфина Ивановича давала немало оснований для мифов и легенд, которые еще умножились после того, как Лев Толстой сделал его прототипом своего Долохова – бесшабашного гвардейца и дуэлянта в романе «Война и мир». Думается, что нередко мемуаристы и исследователи просто отождествляли Дорохова с Долоховым.

Ну а какую роль сыграл Дорохов в лермонтовской дуэли? Как отмечалось выше, здесь тоже много нафантазировано, причем, главным образом, последующими авторами. Современники, особенно участники событий и близкие к ним люди о Дорохове говорят мало или вообще ничего не говорят. Так, бывший писарь пятигорского комендантского управления К. Карпов, любивший присочинить, рассказывая журналисту С. Филиппову о дуэли, указывал, что, прибыв на место, Лермонтов увидел рядом с Мартыновым державшего ящик с пистолетами Дорохова, которого ранее тот же Карпов характеризовал как буяна и бретера, разжалованного за дуэли. Более осведомленная Э. Шан-Гирей о присутствии Дорохова на месте поединка упоминает вскользь. И к тому же подчеркивает, что несправедливо подозревать Дорохова в подстрекательстве к поединку. Наконец, непосредственный участник дуэли, князь Васильчиков, уже много лет спустя, и после настойчивых вопросов Висковатого о присутствии на поединке Дорохова, ответил весьма неопределенно: «…может быть, и был».

Тем не менее биограф Лермонтова П. А. Висковатов почти через полвека после гибели поэта утверждал, что Дорохов активно участвовал в подготовке поединка, так как сам якобы был заядлым дуэлянтом (опять пресловутые 14 дуэлей!), за что не раз был разжалован. Мол, для таких как он «дуэль представляла приятное препровождение времени, щекотавшее нервы и нарушавшее единообразие жизни». Ссылаясь на слова некоторых старых пятигорчан, Висковатов утверждал, что 15 июля он как-то подозрительно суетился, много разъезжал по Пятигорску. И что знавшие его люди якобы говорили: «Что-нибудь да затевается недоброе, если Дорохов так суетится!»

Эту фразу передала Висковатову супруга священника Павла Александровского, сорок с лишним лет спустя выступившая в журнале «Нива» с воспоминаниями о событиях, связанных с дуэлью. Она утверждала, что накануне дуэли Дорохов выпросил у ее мужа лошадь. И, узнав о гибели Лермонтова на дуэли, протоиерей якобы сказал: «Чувствую невольно себя виновным в этом случае, что дал лошадь. Без Дорохова это могло бы окончиться примирением, а он взялся за это дело и привел к такому окончанию». Возможно, такое отношение отца Павла к Дорохову было связано с инцидентом перед похоронами Лермонтова. Ведь не исключено, что священником, которого хотел избить Дорохов за несогласие участвовать в похоронах, был именно Павел Александровский, хотя, скорее всего, это был Василий Эрастов.

В заключение обратимся к встрече Дорохова с писателем А. Дружининым, которая произошла в Пятигорске в 1852 году, незадолго до отъезда Руфина Ивановича в экспедицию, из которой он не вернулся. Рассказав об этой встрече, Дружинин замечает: «Как ни хотелось бы и нам поделиться с публикою запасом сведений о службе Лермонтова на Кавказе – историею его кончины, рассказанной нам на самом ее театре с большими подробностям, и – мы хорошо знаем, что для таких подробностей и сведений не пришло время».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.